- Не выше, - закуриваю вслед за ней, щёлкаю, мешкаю с полминуты: ветер. Мимо идут люди. На ветру только идти, стоять холодно. - Не его выше, а сама выше, выше самой себя. Я не собиралась щёлкать тебя по носу, - прямо, глаз не пряча, прямо - в неё. - Честно не собиралась. И не собираюсь. То, что ты сказала, про отсутствие ценностей у меня и Венца, ты права. Внешних ценностей нет. Внутренние каждый устанавливает себе сам. Истинные ценности - это не категорический императив, ни в коем случае, а голос, говорящий: так правильно. Со стороны кажется, что человек расчленяет ребёнка, а на деле этот ребёнок должен был быть расчленён. Всё во вселенной связано, нет каких-то общих правил поведения, а дуракам и творцам, тем и вовсе закон не писан. Они для того и вытворяют... чтобы понять. - “Удобно устроились”, - буркнув, занимает рот дымом. Я освобождаю свой рот от слов. - Нет, как раз-таки нет, пойми, пожалуйста! Ни один из нас, ни я, ни Венц - не хочет устроенности в мире. - Слышу себя со стороны и понимаю: так и есть, я такая же, меня душит - знать, что будет завтра. - Ответственность, - продолжаю, - это забота о том, каким будет общение дальше, желание устроенности с тем-то и тем-то рядом. За твои чувства ответственна ты, больше никто, - сигарета обжигает пальцы, роняю её на асфальт, отряхиваю руку. - Я хочу уехать. Очень сильно хочу, не куда-то, а как Венц, в никуда. А тебе нужен дом, уют, взаимные обязательства. И ты его-то, его хочешь туда втащить? Легче сфинкса, пугая, заставить подпрыгнуть. Не для того он здесь, Лида, на земле, ой не для того.
- Для того, чтобы с тобой шататься, понятно, - скептически поджимает губки. - Тебе что, создатель инструкцию на него написал? Развернул карту, - пародирует низким голосом, - “Смотри, Божена, вот отсюда и сюда он идет, следи, чтобы не сбился!” Так? Кто-то, помнится, ещё вчера убегал от него, хвост поджав, а теперь - гляди-ка, всё мы знаем, всему обучены!
- Нет, - вздыхаю обречённо: не понимает. - Не обучены. Видим очевидное.
- Давай зайдём, - резко переключается Лида, - я выпью, да поеду. Ты как хочешь. Не надо было на тебя доверенность оформлять, - вспоминает, - кто знает, вдруг ты её тоже против меня используешь. - “Тоже?” - Да, - уверенно подтверждает, игнорируя моё признание. - Пошли. Долго быть нельзя, завтра нужно встать, как положено. Завтра, - мучительно искажается лицо, - ладно, завтра это завтра. - Вся в чёрном, походка модельная, идёт мимо охранника, идёт по слюням охранника. Прямо к стойке.
- Наливай, - говорит, с вызовом, как дуэлянт. Он наливает ей виски. Она пьет, до дна, одним подходом. Вынимает из сумочки купюру. Бросает на стойку. - Сдачи не надо, - говорит. - Это всё.
Разворачивается и выходит, ни на кого не глядя. Красиво. Сказала, сделала. Выпила, поехала. Даже лицо Венца говорит: неплохо. Такого он не ожидал. "Доброй ночи", - добавляю я. На удивление мягко. Говорю, и иду за ней. Он при всем желании не мог бы пойти следом: заказы. На самом деле мог бы. Но не пошел. Эта дорожка ещё открыта, думает: завтра догоню. Но то забыл он, что нет никакого завтра, оно существует только как проекция прошлого на будущее, как нейронная связь, где вечер соединяется с утром. Я получила, что хотела. Я получила, чего боялась. Я взяла его и позволила ему взять меня. Случилось то, что не могло не случиться. Случилось то, что уже содержалось в нас: в наших фантазиях, мечтах, опасениях. Моих. Венца. Лиды. Это будто бы уже было закодировано в наших жизнях, и вот, из кода, из тайного - стало явным. У них всё. У нас всё. Разошлись. Понимает он это или не понимает (поймет, не дурак), завтра не существует.
Выхожу, её нет. Её нет, его нет, а я - есть ли я? Выхожу, и - нет ничего, кроме ночи. Сажусь в машину. Открываю все окна. Включаю музыку и еду, даже не выискивая сестру, просто еду и всё. Молча, с пустой головой. И, чем дольше я так еду, тем больше события последних дней начинают напоминать сюр, бред, сказку, рассказаную пациентом дурки, другому, такому же дурканутому. Сказку, которая происходила ради вот этого вот момента сейчас. Потому я и боюсь отложек. Потому я и курю. Убрать вчера, убрать завтра, и останется только миг, вдох и выдох, я одна, дыхание под открытым небом, течение мыслей, за которым удобно наблюдать, мыслей, которые - не я, которые вокруг меня, как и всё остальное, которые - морские волны, тогда как я - на берегу. Моя мать - Анна, моя мать - вселенная. Теперь нет разницы между ними. Слились в одно.
Если количество материи с Большого Взрыва остаётся постоянным, логически можно заключить, что каждый момент включает в себя все остальные. А на субатомном уровне? Каждый момент - бесконечен, он - не только то, что он есть, но и всё, чем он мог бы быть, в любых версиях действительности. Чтобы убедиться в этом, нужна самая малость. Убрать наблюдателя. То есть смотрящего. То есть меня: в качестве Божены.
Вздыхаю. И ещё раз вздыхаю. И ещё. На четвертый выдох из моего рта вылетает птица. И - как током по всем позвонкам, снизу вверх: свобода - это когда тебя нет. Вне границ эго - всё остальное, всё сущее. Я сейчас, в принципе, могу поехать в любое место. С Лидой или без Лиды. С Венцем или без Венца. Чтобы свалить в никуда, нужно быть ни с кем, никем. Я в них не нуждаюсь, потому что нуждаться некому. Мой отец - Глеб? Нет, Глеб - отец моего тела, проводник души в мир. Создатель мой - я сама же, в качестве сознания, способного творить себя, как персонажа книги. На уровне сознания, не ума, но сознания, всё едино, и каждый - творец. Вот в чём смысл медитации. Вот почему, мной не нарисованный, улыбается Будда.
Тачка железная. Я не железная. Я могу разбиться, могу нет, могу остановиться, могу не останавливаться, могу страдать, потому что лишилась источника радости, могу осознать это и не страдать: сам человек-то не исчез, сознание не исчезает. Пока я так еду, между огоньков, под музыку, среди абсолютной, без привязок, пустоты, может случиться всё, что угодно.