Я не мотаю на кулак сопли. У меня с горла глыба не снимается. Дневник, чей дневник? Лидин, не мой. Её там, не моя память. Лида ушла спать. Ей было неинтересно слушать о зеркале, интернете - зеркале феноменального мира (того, что индусы называют майей, иллюзией, шакти, богиней). Женщина, изучающая себя, полна несовершенств, если она не моя сестра. Сроду та никогда не была в тени. Особенно в моей. Знакомые на неё залипали, а подойти боялись: отошьёт. Да и Паша, бывший-ревнивец, как-то смущал. Паша, к слову, разок при ней затёр за легалайз: бытовые преступления, говорит, после декриминализации травушки снизятся на порядок, растамания в сто раз лучше, чем сбитая алкоголем крышка. Сидели мы не втроём, человек семь у меня было, подушки на полу разложили, как в особняке Шолто, покуривали особый кальян. Лида не согласилась и демонстративно ушла к себе в комнату. Я не догнала, с чем именно она была так не согласна, с мнением моего юриста или присутствием этого, конкретного, юриста в нашей квартире. Как раз в тот период, когда она пишет. Расстались-то культурно, но страсти какое-то время ещё играли. Потом она сошлась с женатым финансистом, щедрым на удовольствия, и отношения с Пашей очень быстро выровнялись до приятельских. Финансист снимал ей квартиру в центре, покупал, что хотелось, от нарядов до секс-игрушек. У неё до сих пор такая коллекция, что сам собой напрашивается вопрос, нахуя ей люди. Мама на тот момент кружилась с полковником полиции. Я, скрепя сердце, убеждала себя: наверное, он хороший любовник, наверное, исключения… подтверждают правило. Не выношу копов. У меня не один товарищ сел. Один - ещё в школе, поймали с пакетиком и увезли за колючую проволоку. А там есть правила. А заключённым не дают даже читать эти правила, чтобы творить, что хотят. Как, собственно, и здесь. Здесь тоже зона, только огромная, под эгидой демократии. Мама сказала: у него есть доступ к нужной мне информации. Мама сказала: связи, Боженька, ни нейронные, ни человеческие, лишними не бывают. Полковник ни разу не заходил в гости: я курю. В штатах это не было бы проблемой. Но мы не в штатах. Итак, семья разделилась на ту, что с ментом, ту, что с финансистом, и меня, с блэкджеком и шлюхами. Какое-то время Лиду всё устраивало. Потом она залетела. Поняв, что разводиться её покровитель не намерен, сделала аборт, медикаметозный, день страдала у нас дома (мы с мамой вокруг нее бегали, принеси-подай, как могли, поддерживали) на следующий - забрала из центра вещи, тихо, без сцен. Собирая вещи, плакала. С тех пор она крайне осторожна, не забывает о контрацепции. До меня, как до утки, через сутки доходит, что я об этом, с Венцем, не думала. Прерванный акт - не гарантия. Хотя бы хлоргексидином надо бы обработаться, но нет же, как с цепи сорвалась, неужели можно. Голова понимает, что за ужас я творю, вагина ноет: твори дальше. Мама бы… Опять. Смотрю в потолок. Нет, не моя память. Потолок - в лампочках. Моя память режет без ножа.

Открываю дневник раздомно, в середине, читаю: "Яркое утро в брызгах света, центр города. По проспекту бежит женщина, рыдая взахлёб. Народный поток слишком густ, чтобы породить сочувствующего, внимание рассеяно, и, видя, её не замечают. Она - нарыв, лопнувший из-под пудры. Несётся вдоль дороги, дрожа, руки к щекам, подвывая, головой не то "нет", не то крест-накрест. Я думаю двумя словами: красные сапоги. Сапоги действительно были красные. Мне показалось странным, что на асфальте не остаётся следов..." Нет, у неё тоже память жутковатая. Лучше вспомню о ней, о сестре. И посмотрю, её глазами, на что-нибудь другое.

После финансиста Лида попробовала жить, как мы. Не смогла. Одна случайная связь, и табу на случайные связи. "Было противно, - пишет, - сухо, больно и никакого кайфа". Табу снялось Венцем. Снялось с петель. Кстати, хочу заметить, что Венц, при всех его недостатках, свободен, из нас - один. У него попросту ничего нет. Дом, он рассказал, забрал себе дядя, он тогда, мальчишкой, не слишком рвался иметь что-то в собственности. Рюкзак ломился от книг и использованных презервативов. Нигде не прописан: рванул в пустоту, и поминай, как звали. Паспорт в двадцать лет, два года назад, он не поменял, "а зачем". Работает неофициально, благо, в знакомых недостатка нет. Плюс ко всему - редкая способность договариваться. Чёрта заболтает. Военкомат про него забыл, а, не забыл, так не нашёл. Никого из семьи, исключая вороватого дядю, в живых у него нет. Совести тоже в живых нет, так же давно. Ездит блаблакаром, ездит автостопом, за границу, правда, не ездит, туда без документов попасть сложнее. При желании, могу поспорить, доедет и туда. Венц - это человек, которого как бы нет, но он есть. Без вести пропащий. Смотрит на нас, под колпаком у Мюллера, сам находясь от колпака - снаружи. Я гоню на Лиду: пропишет, отпишет, впишет. Предлагать будет, он не возьмёт. Свобода дороже всего. Лида, тем временем, пишет: "Божена не нуждается в отношениях, более того, она их избегает. Эмоциональная близость для нее - похоже, просто два стоящих рядом слова. Она никогда никого не любила и вряд ли когда-нибудь полюбит. Всерьез, кроме своих друзей, она воспринимает только маму. Я ей это однажды высказала, - продолжает Лидина ручка. - Она, - то есть я, - послала меня к Ницше. Любовь, по их, с Ницше, мнению, есть краткий миг прощения между двумя противниками". Как вчера ночью, например. Кричала: никогда, никогда... Никогда однажды наступает. Надо же. Я рисовала сестру, раньше - очень много. Она, оказывается, обо мне писала. И выясняется это только теперь, когда мы, как семья, треснули окончательно. Перелистываю страницу, и на меня выпадает листок в клетку, затасканный такой. Разворачиваю, почерк размашистый, буквы чёткие: да, мой почерк. Что он здесь делает?

Любовь сродни творчеству, она - мост между биологической и космической природой человека. Творчество - это соединение двух миров, идеального и реального, в создаваемом, на их пересечении. Вот только любовь, созидая (дети), держит вектор вниз, во время, и гибнет в нём, превращаясь в дурную бесконечность (род), а творчество, созидая, держит вектор вверх, в вечность, и не умрёт никогда. Зная такие высоты, в другую сторону уже не направишься, а, направишься, так будешь трижды дурак, променявший философский камень на стекляшку, что, чем больше трогаешь, тем слабее блестит. Творчество - это, земным языком, рассказ о рае, где художнику боги рады, как своему, из рода их. Произведение искусства стремится к идеалу, но, что с ним ни делай, остаётся незаконченным, за шаг до идеала, без наблюдателя. Как человек перед смертью, за миг до своей, сбывшейся, полноты. Любовь в чистом виде - то же самое, секунда до смерти. Любовь, переросшая в отношения - это медленная гибель воспоминания о рае, который, в чьих-то земных глазах, мелькнул, поманил и... исчез.

Это я уже отошла от политической активности. И познакомилась с Венцем. Опасный документ, на грани фола. Где она его подобрала? Где угодно. Я частенько мараю бумагу. Собирать мои автографы, зачем? На долгую память? Для чего ей этот забытый всеми, даже мной, листок? Нежность к сестре выпрыгивает на меня из ниоткуда, нежность с оттенком жалости. Я-то потом пострадаю, возможно, в дурке, но потом, а она уже сейчас несёт на себе пустоту маминого отсутствия. Тяжелее всего - такая пустота. Я-то, с Венцем, разберусь. Ей будет хуже, когда он свалит. Переворачиваю лист. Почерк Лидин, другой ручкой, гораздо кривее:

Сглаживание половой полярности ведет к андрогинизму. Начался переход с парной на одиночную модель существования. Не "двое спиной друг к другу смотрят в мир, поворачиваясь лицами в отсутствие третьих глаз", но "я смотрю в мир, мир смотрит в меня, я смотрю в зеркало, когда никто не видит". Зеркало - зеркала, телефоны. Необходимости распределения ролей уже нет. Технологии сделали возможным выживание в одиночку. Интернет упростил поиск партнёра. Живые люди воспринимаются именно как партнёры, на ограниченный срок, а не как потенциальные спутники жизни. Учитывая отсутствие реального сакрума за симулякрами ортодоксальных религий, бесконечная ценность богоподобной сущности превратилась в оценку продуктивности контакта с тем или иным органическим существом. Нет усадеб для потомков. Есть презервативы. Примирение противоположностей внутри одного себя - путь художника или путь безумия, или то и это сразу. Или новые Ромео и Джульетта: человек и его телефон. Кажущаяся доступность информации создаёт иллюзию доступности всего, поэтому держаться за что-то стало неактуальным: уйдёт одно, придёт другое. Внутри тебя есть всё, что тебе нужно, говорит героиня фильма "Зал самоубийц" и она, чёрт возьми, она права.

Ничего себе слог. Снимаю шляпу перед капитаном Морганом. За неимением шляпы, снимаю куртку, жарковато. Три месяца назад это писалось, посреди застолья, на балконе, там я её и нашла. На первом листке, что подвернулся ей под руку. День рождения у нас был. Венц пришёл, но не выпускал из рук свой гаджет. Верх унижения - перед Лидой разглядывать трансов. Потом у нас с ним случился разговор, у меня в комнате, второй, где он подкатил, а я отшила. Вкладываю записку туда, откуда она выпала, листаю вперёд. Фотографии, билетики (проходки и автобусные счастливчики), рассказы об институте, приятелях, книгах и... обо мне. Она часто писала обо мне. Рассказы, как из Буковски, где герой всегда немного подшофе, со стояком, только почему-то выглядит, как девочка. Давнишнее: "Возвращается никакая, из брови хлещет кровь. Пирсинг вырван. Одежда лохматая, ноги в ссадинах и синяках, будто по земле её валяли. Спрашиваю: как? Она не сразу поняла, чего я от неё хочу, переспросила. Поняв, говорит: а, это... на митинг ходили, кто в ментовке, кто в больнице. Я, как видишь, здесь". Жарко было. Шрам остался. Лида рассуждает о том, что люди не меняются. Кроме декораций, всё то же, что тысячи лет назад. Рассуждает о сути человеческой, о Кальдероне, которого читает в оригинале, о Лорке. Она считает Пастернака отдельным видом эстетики, но Шекспир, по её мнению, в его переложении - не Шекспир, а Пастернак по мотивам Шекспира. Она рассуждает, в дневнике, о верлибре и Сильвии Платт, сетуя на трудности перевода. Между рассуждениями постит фоточки в инстаграм, не как я, по работе, а потому, что влюблена в свой образ. Есть во что влюбляться. Здесь, в дневнике – что на публику не выложишь. Моя образина постоянно вторгается в её текст: "Ушла с кудрями, вернулась с дредами, нитки вплела, колечки. Идёт, звенит, улыбается, хорошенькая, как птичка. Никогда по ней не скажешь, что сука (сука ещё та), на вид - нимфа лет пятнадцати, не старше. Спрашиваю: куда волосы дела? Говорит: спрятала". Не так давно, близко к сейчас. У неё пробелы по месяцу и более. Несколько недель плотняком, вся жизнь, как на ладони, потом тишина.