Мой взгляд невольно скользнул по руке Доррена, на которой ясно отпечатался след от браслета и по указательному пальцу правой руки, где и полагалось быть кольцу силы. Заметив мой взгляд, Доррен невесело усмехнулся:

– Браслет был подарком Ванариона на мой тринадцатый день рождения. Жаль, что он разорвался. Он был единственной вещью, что напоминала мне о тех счастливых годах. А перстень… соскользнул с пальца в тот день, когда я стал отверженным.

Мы помолчали и Доррен, вздохнув, продолжил:

– С Ванарионом и Ларкондиром я очень сдружился. Я всегда поражался тому объёму знаний, что изучал Ванарион. Он, учась на целителя, посещал занятия и по стихийной магии, и по архамагии и ещё по пятьсот сорока дисциплинам, преподаваемым в школе. И по всем им сдавал экзамены. С четвёртого курса он был самым лучшим учеником школы.

Основной курс обучения составлял двадцать пять лет. Ванарион же закончил его за десять. И его сразу приняли в высшую академию, без экзаменов. Окончив её за два года, Ванарион должен был стать Хранителем Знаний и навсегда заточить себя в высокой башне на берегу моря среди пыльных книг. Такой судьбы я не мог желать своему лучшему другу.

И снова мысли Доррена затуманились.

– Третьим лучшим моим другом стал Радогар. Никогда не забуду, как впервые войдя в свою комнату, которую я делил с Радогаром, я увидел на подоконнике вазу с подсолнухами. Радогара в комнате не было. Я подошёл и стал любоваться цветами, когда он вошёл. Поздоровавшись, я спросил его про цветы, и был поражён, когда он на мой вопрос стал описывать запах и форму цветов и ни словом не упомянул про удивительный цвет. Я прямо спросил его об этом. А он просто ответил, что никогда не видел их.

«Говорят, – сказал он тогда, – что они похожи на солнце. Хотелось бы мне когда‑нибудь увидеть солнце!» – Эта фраза до сих пор звучит у меня в ушах. Именно в тот момент я задумался над тем, что значит быть не таким, как другие. Радогар был слепым, но заметить это мог только тот, кто хорошо его знал. Феноменальная его память, невероятные способности к музыке, живая фантазия делали его не только лучшим учеником своего факультета: факультета филидов, но и прекрасным товарищем и другом.

Доррен замолчал, устремив невидящий взор в пространство.

– Так мы и жили, – продолжил он, – пока не выпустился сначала Ларкондир, потом Ванарион, за ним Радогар и последним я. Никогда не забуду эти золотые годы нашей юности…

Он замолчал и, по привычке склонив голову набок, глубоко задумался.

– Однажды, проходя практику, Ванарион прибыл на один из небольших островов. Тот остров был затоплен, и Ванарион спас мальчика‑подростка. Он не был особо покалечен, все нанесённые увечья Ванарион быстро поправил, а вот психика… Подросток был испуган и к тому же на его глазах погибли родители. Ванарион исцелил его и взял с собой, потом мне рассказывали, что его, безжизненное тело с плачущим прижимающимся к нему мальчишкой подобрал возвращающийся из командировки один из профессоров школы, их прибило к борту его корабля. Ванарион был… мёртв.

Голос Доррена дрогнул и прервался. Я подсказал:

– После чего Ларкондир, Радогар и ты полгода выхаживали его, потому что у него отнялись ноги.

Доррен кивнул:

– Он то и дело впадал в забытье, бился в истерике и, хватая нас за руки, просил прощения за что‑то, а когда приходил в себя ничего не помнил. Радогар говорил, что это симптомы провидца. Потом у него началась лихорадка. Ванариона бил такой озноб, что нам приходилось держать ему голову и следить, чтобы он не откусил себе язык. А подчас и согревать его своими телами, ноги его были безжизненны и холодны как лёд. Как сказал нам мастер Лангдот, если бы не Ларкондир с Радогаром, Ванарион умер бы от Воспаления лёгких.

Но я не слушал. Несколько мгновений назад я отчётливо видел разбитую дамбу, видел остовы каменных строений, выступающие из воды. обломки, осколки, прочий мусор покачивался на усмирённых волнах. Море успокоилось, и теперь напоминало безмятежное озеро, раскинувшееся под хмурым осенним небом, над которым с пронзительными криками вьются чайки, низко, слишком низко, потому что помимо кирпичей и обломков на воде покачиваются и трупы, множество мёртвых тел, и над ними уже распространяется приторный запах тления, смешанный с резким запахом морской воды. Одинокий детский плачь изредка прорывается сквозь неумолчный гомон чаек да тихий плеск волн. Но вот высокая гибкая фигура в тёмно‑зелёном плаще, расшитым серебром, легко перепрыгивая через поваленные деревья и нагромождённые груды битого кирпича, по пояс в воде, протягивая руки, несётся к черноволосому мальчику‑подростку лет двенадцати, судорожно вцепившемуся в какое‑то бревно. А рядом с бревном на воде покачивается женское тело, запутавшееся длинными волосами за сучья. Человек в плаще подхватывает мальчишку на руки, не без труда разжав сведённые судорогой пальцы. Мальчишка оборачивается, и на миг ярко‑смарагдовые глаза встречаются с моим взглядом. его спаситель тоже оглядывается через плечо. Это юноша лет семнадцати. Но глаза. О, как мудры эти глаза, слишком мудры для его возраста и вообще, кажется, для любого человеческого возраста. слишком быстро он отворачивается, так что не успеваешь рассмотреть его внимательно, видишь только эту нечеловеческую мудрость в глазах и доброту, доброту, разлитую по всем чертам его лица, которое тоже не успеваешь рассмотреть. Несколько секунд он пристально смотрит на мёртвую женщину, потом быстро наклоняется и, одной рукой придерживая мальчика, второй подхватывает тело и бежит со своей ношей к виднеющимся вдали холмам. Бежать далеко, ох, как далеко, но я знаю, что он похоронит мать мальчика, а её сын будет жить, черноволосый отрок со смарагдовыми глазами, жить, но на счастье ли?

А Доррен между тем продолжал:

– Только раз я видел Ванариона рассвирепевшим! Это произошло на девятом курсе, когда приятели Мартина при нём принялись насмехаться над нами:

«Нарядились в белые платья, словно женщины, а волосы вам есть не мешают? Эй, Ларкондир, ты, я вижу, к радогару не равнодушен, всё таскаешься с ним, как с маленьким! А ты, Ванарион, сын Лебедя, неподходящая пара для Доррена. Ему бы приятеля побойчее подавай! А может быть, вы все вчетвером, ночами развле…» – он полетел на пол прежде, чем успел договорить и прежде, чем отзвучал глумливый хохот его четверых приятелей. однажды Ларкондир вызвал Ванариона на шуточный поединок, вернее, единоборство. Всем известно, что светловолосые варрад в десятки раз сильнее самого сильного мужчины из рода людей, а перворождённые варрад тех дней были гораздо сильнее ныне живущих. Ванарион, как представитель новой, неведомой магической науке, расы, так как в его жилах смешалась кровь многих могущественных рас, был сильнее самого сильного из варрад тех дней в несколько раз. Я наблюдал тогда за этим поединком, и видел, что Ванарион дерётся в неполную силу. Что же говорить о парне, которого он ударил в лицо кулаком со всей яростью, на какую был способен. Потом он несколько часов простоял на коленях, молясь богине правосудия, дабы она не покарала его за нечаянное убийство. Говорят, что тот парень всё же оправился, но мы его больше в школе не видели. Да и других мы тоже не видели. Их потом уличили в незаконной ворожбе и исключили без права восстановления. Тех четверых приятелей Ванарион лишь разбросал по всему коридору. Но и этого было достаточно, чтобы они надолго запомнили его кулаки.

На нас троих, своих верных друзей, он наложил своё излюбленное заклинание, связал нас прочнейшими магическими путами, чтобы не смогли помешать ему отстаивать честь друга. После чего он целый месяц во время всех трапез стоял у стены в общей зале на виду у всех школы без обруча и перстня, в одеждах первокурсника, но так и не выдал тех пятерых. Мы по очереди приносили потом еду в его комнату и спрашивали, почему он так и не рассказал, за что избил парней, а он смеялся и отвечал: что им и так уже досталось, и он не хочет ещё и унижать их перед всей школой, ведь за словесное оскорбление им было обеспечено такое же позорное стояние у стены на виду у всех без знаков принадлежности к высшей школе магов. Мы говорили ему, что следовало бы рассказать кому‑нибудь из преподавателей, ведь за драку его могут и исключить, а он всё смеялся и отшучивался. Тогда, помню, я разозлился на Радогара, почему он сам никогда не заступится за себя, а он ответил, что честь не в том, чтобы отомстить за себя, а в том, чтобы заступиться за других.

Если бы я знал тогда, что это не простые слова, и как они вскоре будут продемонстрированы, я бы многое отдал, чтобы только не видеть этого.

Шёл выпускной год Ванариона. Ларкондир в этот день был в школе, он, отказавшись от дополнительных двенадцати лет обучения и последующего обучения в академии мудрецов, посещал школьную библиотеку и самостоятельно изучал толстенные фолианты, таково было обязательное условие для отказавшихся от дальнейшего обучения. Совмещать подобное самостоятельное обучение с послешкольной практикой маг должен был пять лет. Так вот, мы, все трое, Ванарион, Радогар и я, возвращались с практикума по перевоплощениям, когда Ванарион вдруг заявил, что хочет серьёзно поговорить с Мартином и отправился в его комнату, у Мартина тогда было свободное время, хоть мы и предупреждали Ванариона, что он не успеет на следующую лекцию за десять минут. Но, ведь если Ванарион что‑то решил, его было невозможно переубедить.

Через десять минут Ванарион не пришёл на следующий урок. Тогда я вместе с наставником бросился его разыскивать. Мы знали, чем может закончиться дружеская беседа Ванариона с Мартином. Мартин уже много лет изучал тёмную сторону боевой магии. И…