Так, слушая военачальников я шёл по лагерю. Около наскоро разбитых биваков кипела жизнь: люди хоть и придерживались правила «своих», но в стане прайденцев то и дело слышалась резкая речь нордландцев и жителей Норэгр, а мягкую певучую речь имперцев южан то и дело нарушал гортанный непривычный говор жителей Западных гор. Первым делом я, конечно, зашёл в полевой госпиталь. В нём оказалось удручающе мало больных, ибо большинство пало в это утро. Не успел я войти внутрь, как у дверей палатки меня встретили восторженным восклицанием две целительницы, которые восхищались мастерством странного немого воина. «он, – говорили женщины, – сам еле живой, идёт, на костыль опирается, а обошёл всех раненых и жестами нам показывает, что ему нужно и нас старался научить, но только мало кто его понял. А могучего воина‑северянина, что полуживого принесли, он за несколько минут на ноги поставил. Старший целитель, говорит, что в этом немом воине заключена сила необычного смертного. Э… ну, то есть, – целительницы, видимо, не маги, а простые травницы‑знахарки, замялись, не зная, можно ли относить их странного пациента и учителя к смертным, – старший целитель практически единственный его понял и потом долго с ним беседовал. Кажется, они и сейчас вон в той палатке. А мы‑то за ценную помощь всё что угодно для этого воина сделаем. Хотели исцелить его раны, но только…»

– Ни убить, ни исцелить раз убитого невозможно! – перебил я лихорадочную болтовню женщин, – вы, наверное, впервые видите мертворождённого. Этот немой воин предводитель инфери.

Целительницы в страхе отшатнулись, видимо о злодеяниях, совершённых инфери, слышали даже они.

– Ванарион, Карающий Меч, он же!..– в ужасе воскликнула одна из целительниц.

– Я сам не понимаю, но теперь его меч действительно стал карающим, карающим несправедливость! – и я прошёл к той палатке, на которую указали женщины. Из неё как раз выходили старший маг‑целитель под руку с Хулдредом, облачённым в кожаную куртку, сплошь покрытую металлическими пластинами как чешуёй. Такие более «человеческие» доспехи шли ему куда больше шипастого бронзового нагрудника. Вместо окованных железом сапог на нём красовались лёгкие кожаные башмаки. До сих пор не понимаю, как целителям удалось переобуть воина, но теперь сломанная нога была крепко‑накрепко зафиксирована аккуратным лубком. Ничего большего для бледноликого воина целители сделать не могли. От прежнего устрашающего его облика остался бронзовый обруч с плетьми и меч у пояса да железный обруч с изображением чёрного многоугольного камня на волосах. Но в своём новом наряде Хулдред выглядел, пожалуй, не менее грозно. Просто теперь он больше походил на живого человека, хоть сердце его по‑прежнему не билось, и вряд ли когда‑нибудь забьётся. Вокруг старшего целителя и Хулдреда постепенно собралась довольно внушительная группа возбуждённо переговаривающихся травниц, целителей и способных самостоятельно передвигаться бойцов. Хулдреда встречали, как героя. Да ведь так оно и было. Он спас жизнь в бою самому великому императору юга, но, главное, для целителей, исцелил раненых. Заметив меня, Хулдред кивнул магу‑целителю и быстро зашагал прочь. Старший целитель поспешил ко мне. После положенных приветствий и обмена любезностями, целитель начал расточать похвалы предводителю мертворождённых. Ни он, ни я так и не поняли, почему Хулдред не утратил до конца свою магическую силу. И без знания его прежней жизни было ясно, что он маг. Беседуя подобным образом, мы прошли через весь небольшой лагерь, отведённый целителям. Расставшись, наконец, с магом‑целителем я направился к своему шатру, где должен был состояться военсовет. Я не торопился, зная, что в запасе у нас несколько часов, а, возможно, и вся ночь. Идя по лагерю, я заметил, что расположившихся на отдых инфери обходят стороной не только бесстрашные берсерки, но и каменные мэреины, уж не говоря о варрад, гномах и эльфах. Но я даже не удивился, когда увидел Доррена, спокойно сидящего рядом с одним из безмолвных воинов. После его рассказа, меня это не удивляло, поразило меня другое: Доррен медленно и чётко выговаривал слова, словно объясняя что‑то малому ребёнку или глухому старику, а немой воин… пытался за ним повторять. Значит, Доррен действительно учит человеческой речи этих безмолвных созданий? Ведь именно об этом он говорил тогда, перед битвой. Я был настолько поражён, что остановился в двух шагах от ближайшего инфери, дальше я идти не решился, кто знает, как они воспримут чужака? Зрелище представлялось странным: почти все бледноликие воины лежали и полулежали на земле без малейших признаков жизни. Несколько человек сидели, прислонясь к валунам и медленно чистили и полировали груду оружия, в беспорядке наваленного перед ними. Пустые белёсые глаза смотрели без всякого выражения, застывшие бледные лица, казалось, были неотличимы друг от друга, безжизненны и бесстрастны, словно посмертная маска. Призрачное молчание витало над ними, тяжёлым хладным покрывалом смерти окутывая этот участок лагеря. Даже тихий голос Доррена, что‑то горячо объяснявшего одному из неживых воинов, не мог пробить эту тишину. Я уже прошёл мимо, как сзади раздался крик:

– Господин военачальник! – я вздрогнул от режущего слух странного обращения, но потом вовремя вспомнил, что простым воинам вряд ли известно моё имя и обернулся, как раз вовремя, чтобы заметить, как догонявший меня воин, споткнулся, налетев на лежащего на дороге обнажённого немого воина. Из одежды на нём была только золотая нашейная гривна, видимо, этот воин был знатного рода и к тому же галл, именно галлы ходили в бой обнажёнными, и воинами они, кстати сказать, были не из последних. Данное замечание было как нельзя к месту, потому что споткнувшийся человек в этот момент пробормотал сквозь зубы: «Безвольная кукла, уйди с дороги!» – не преминув побольнее пнуть лежащего сапогом в бок. Инфери, разумеется, ничего не почувствовал, но последние слова!.. если я что‑нибудь понимал, грубияна ждала незавидная участь. Я ожидал, что сейчас толпа разъярённых инфери буквально разорвёт нахала, но ничего подобного. Все невозмутимо продолжали заниматься своими делами. Виновник происшествия лишь немного повернул голову, глядя на обидчика безразличным взглядом матово‑белых глаз. Тот зримо побледнел. Да, немигающий пристальный взгляд мёртвых глаз почему‑то всегда действует на людей именно так. Человек отшатнулся, но решил не отступать. Кому он собирался доказывать свою храбрость, самому себе что ли? Нервно засмеявшись, он вытащил из‑за пояса кинжал, больше похожий на охотничий нож, чем на боевое оружие и нахально предложил:

– Сразимся и посмотрим, что крепче, посеребрённая сталь или твой бронзовый напильник?

Обнажённый воин, не чуть не смущаясь, что было естественно для не вполне живого, медленно поднялся и, подойдя вплотную к человеку, упёрся ладонями ему в грудь, словно говоря: «Я тебя предупреждаю, уходи, пока не поздно!» воин немому предупреждению не внял и продолжал насмехаться над инфери. Что произошло дальше я так и не понял, коренастый широкоплечий вояка отлетел от жилистого худощавого ожившего мертвеца словно тряпичная кукла, отлетел шагов на двадцать и со всего размаху проехался головой по каменистой подмерзающей почве, а бледный воин невозмутимо опустился на землю, ничуть не заботясь о судьбе своего обидчика. А тот, хватаясь руками за раненую ногу кое‑как уковылял прочь. Я от души рассмеялся, ибо понял, что мертворождённый просто‑напросто ткнул вояку кинжалом под колено. Но долго веселиться не было времени. И я начал пробираться к центру лагеря, где на земле сидел Доррен, который по праву предводителя отряда, должен присутствовать на совете. Это было нелёгкой задачей, то есть пройти по лагерю, не потревожив его обитателей, потому что воины полулежали буквально на каждом шагу, а уступать мне дорогу никто из них не собирался. Подойдя к Доррену, я тронул его за плечо. Тот обернулся и уже хотел было подняться и пойти за мной, как воин, с которым он беседовал, ухватил меня за полу плаща. Затем он постучал себя кулаком в грудь и, отведя взглядом своих сотоварищей, указал рукой сначала на меня, затем на Доррена. Я понял.

– Ты хочешь сказать, что ты одинок среди твоих, тогда как я имею друзей среди живых? – перевёл я его немой упрёк.

Воин кивнул и… заплакал.

Это было так неожиданно, так сбивало с толку, что я не придумал ничего лучшего, как приобнять несчастного за плечи. Доррен что‑то быстро зашептал ему. Воин пришёл в себя, поднял голову и вдруг произнёс:

– Мой народ ненавидит живых. Уходи, военачальник, уходи, пока не поздно!

Говорил он медленно, по слогам, а звук его скрипучего голоса, словно долетавший из глубокого колодца, звучал глухо. Я содрогнулся. Видимо, слова обычно безмолвного мертвеца, дошли до замутнённого сознания его сотоварищей. Они все, как один, повернули головы в мою сторону, и уставились на меня своими мутными белёсыми глазами. Неприятно смотреть в глаза мёртвому, но, когда на тебя смотрят с полсотни живых мертвецов, готовых в любую минуту выхватить оружие, становится действительно страшно.

Доррен медленно потянул меня за собой в просвет между поднявшимися мертвецами. Заговоривший со мной воин следовал за нами, пытаясь знаками что‑то объяснить своим. Наконец, мы вышли с территории, занятой его соплеменниками, и он остановился, не решаясь идти к живым.

– Он спас нас! – с благоговением проговорил я.

– А ведь вправду жаль их, ведь не они виноваты, что призваны существовать в этом мире.

Доррен ничего не ответил, и мы молча зашагали к шатру совета. Кажется, установленные правила не распространялись на главнокомандующего и его ближайших друзей и военачальников, иначе нам, как опоздавшим, пришлось бы дожидаться снаружи окончания совета.