Голос Доррена дрогнул и сорвался.

– …и мы нашли его. Попросту выбили дверь в комнате Мартина, и увидели Ванариона. Он лежал на полу, весь в крови, а Мартин… Мартин готовился выжечь ему глаза.

Мы принесли Ванариона в нашу с Радогаром комнату. Всю ночь мы, Радогар, Ларкондир, я и старший целитель школы, не отходили от него, а он метался по постели в бреду.

Целый месяц Ванарион болел. Мартина, разумеется, выгнали. И он, по слухам, пошёл в ученики к некроманту.

После окончания школы Ванарион сразу же отправился в Башню Мудрости, в добровольное заточение, ибо Хранителю Знаний не полагалось выходить к людям, дабы уберечь его разум и сознание от враждебного влияния как и просто злых людей, так и нас, боевых магов, владеющих боевой магией, то есть магией войны, разрушительной магией, независимо от того, свету или мраку мы служили. я навещал Ванариона. Он сам выписал мне пропуск. И я дни и ночи проводил у него. Радогар тоже остался при академии, отказавшись от трёхлетней послешкольной практики и изучал книги филидов на одном из нижних ярусов высоченной башни мудрецов. Иногда к нам заходил Ларкондир, который уже давно прошёл послешкольную практику и теперь лишь изредка бывал в тех краях, где находилась академия. Ещё в школе Ванарион подарил мне кельтскую арфу, и вот теперь мы, все вместе пели, болтали, читали, рассказывали друг другу истории из своего детства. Это были прекрасные времена. Мы с Ванарионом и Ларкондиром были несказанно удивлены, когда Радогар однажды признался нам, что он на самом деле сын Адаона и внук самого Талиесина, короля бардов и верховного Друида. Мы всегда удивлялись, почему Адаон, который преподавал нам науку бардов и боевое искусство, так благоволит Радогару, когда уроки наших факультетов совпадали. Радогар всегда защищал Книгу Талиесина от наших нападок, многие из нас считали Книгу Талиесина не великой книгой, а сборником хвастливой похвальбы.

– Я тоже так считаю, – улыбнулся я, – Адаон мне всегда говорил…

– Ты знал Адаона? – округлил глаза Доррен.

– Да. Он был мне самым близким другом из числа людей, – просто ответил я.

– А Талиесина ты знал?

– Не довелось. И я об этом не жалею. Характером, да и внешностью Адаон пошёл в мать. Она была из племени роанов.

– Так вот, в кого у Адаона чёрные волнистые волосы, а мы ещё удивлялись, как это, у сына Талиесина волосы не золотистые и не рыжие, а чёрные, как у истинного бритта.

– Да, от отца у Адаона только глаза и отсутствие перепонок между пальцев.

Доррен улыбнулся.

– Но я всегда поражался, как природное мягкосердечие и миролюбие сочетались в этом человеке с дерзкой храбростью и отвагой воина, – сказал я, воскрешая в памяти образ высокого черноволосого бритта с ясным внимательным взглядом больших серых глаз, образ искусного барда и отважного воина, предводителя Эринских и Бриттских войск.

– Адаон для всех нас был загадкой. И мы все без исключения его любили, а наши девчонки с факультета травников в него были просто влюблены. Лучшего учителя и человека я не видел. Говорят, его вероломно убил его же оруженосец?

– Нет, – тихо ответил я, – Адаона действительно вероломно убили, но убил его Ллаугад из Эрина, а оруженосцем при Адаоне был спасённый им инфери.

– Мертворождённый! – вскричал Доррен, но как?..

– Адаон был великим человеком. И он верил, что из мёртвых, перерождённых в котле Дагды, есть душа, и в них можно воскресить всё человеческое.

– Почему по‑настоящему великие люди уходят раньше других? – с грустью спросил Доррен.

– И ты ждёшь от меня ответа?..

– Нет, конечно…

Мы замолчали. Потом Доррен глубоко вздохнул и продолжил:

– …Представляешь, что значит, когда в раскрытое окно влетает резкий северо‑западный ветер, приносящий с собой запах моря, шумевшего далеко внизу у подножия берегового утёса, на котором возвышалась башня Мудрости. Его плеск долетал и сюда, а лунный свет серебрился на пенных гребнях. Ванарион обожал море. Мы все любили море, потому что оно напоминало нам о наших родных берегах. Порой ледяные брызги долетали до нас. Только чаек Ванарион не мог слушать спокойно. Их крики разрывали ему сердце. Его народ верил, что чайки и вообще, птицы, это души умерших. Пронзительные крики чаек, словно заблудившиеся души, жалующиеся на то, что им приходится вечно носиться над морем, не находя пути в небесные чертоги.

– Да, ты прав. Мы верим, что птицы, это души умерших, которые достигнув Небесных Чертогов, сбрасывают оперенье и снова становятся людьми, но они оставляют после себя в мире живых птиц, а сами смотрят на нас из Небесных Чертогов и мы, ночами видим их бесчисленные глаза, которые называем звёздами.

Доррен улыбнулся.

– С тех пор я как‑то особенно стал относиться к птицам… а ветер всегда напоминал Ванариону о недоступной свободе. Он признавался нам, что часто ему хочется взмахнуть руками и парить на крыльях ветра над бушующем морем. А потом лететь и лететь куда глаза глядят!.. он безумно любил свои книги, но ему хотелось своими глазами увидеть далёкие страны, города, людей, которые в них описывались. Он тосковал по свободе. Я никогда не забуду, как он стоял у раскрытого окна, глядя в морскую даль, а я тихо играл, но он словно не слышал. Часами глядел он в море, не отрываясь, не моргая, а когда я окликал его, то отвечал мне каким‑то чужим хриплым голосом, словно разбуженный. Когда он поворачивался ко мне, в широко раскрытых глазах я видел отблески иных миров.

– Прошло два года, когда Мартин со своими людьми напал на Академию Мудрецов, они перебили стражу и Мартин прошёл по всем помещениям, взглядом поджигая всё на своём пути. Тогда из своего добровольного заточения в Башни Мудрости вышли хранители. Нескольких им удалось связать магическими путами, которые, в отличие от пут боевых видимы, но их также невозможно ни разорвать, ни уничтожить магией, но главное, тонкие, шелковистые верёвки, созданные при помощи созидательной магии, не причиняют боли, созданные лишь для того, чтобы нейтрализовать враждебную магию или просто обездвижить противника, а невидимые боевые путы причиняют страшную боль, потому что созданы,, чтобы усмирять.

«Видимо, в плену у чёрных магов ты тоже успел побывать» – подумал я, а Доррен мрачно кивнул и продолжил:

– но магия созидания бессильна против чёрной магии разрушения, ибо законами магии Созидания или магии Исцеления запрещено убивать. От Мартина даже простые не заговорённые стрелы отскакивали. Ни одно оружие не в силах было причинить ему вред. Сила его была безгранична. И вот из хранителей в живых остался только Ванарион. Он отступал до самого верха башни, за дверью на самом верху которой находилось главное хранилище. Я был рядом с ним, но чем я мог помочь?! На Ванариона было страшно смотреть, ведь больше знаний и мудрости он ценил жизнь. «Жизнь, – всегда говорил он, – бесценный дар, посланный нам богами, и лишь боги в праве решать, когда отнять его!»

Но войны меняют сознание живых. Как любил повторять Лаурендиль «верный лук куда надёжнее сотни заклинаний!» – и это говорил лесной эльф, представитель самого миролюбивого народа среди беззлобных эльфов, вот до чего доводит война!

Доррен невесело улыбнулся:

– Да, война – самое страшное проклятие для боевого мага.

Доррен помолчал, прислушиваясь к рёву пламени и продолжил своё повествование:

«Я видел вещи более ужасные, но до сих пор не могу привыкнуть к рёву беснующегося пламени. Я не знаю, как выдержали гранитные стены, но академия устояла. Камень выдержал, а вот люди… мы стояли на верхней ступени лестнице, прижимаясь спинами к массивной железной двери, стояли плечом к плечу среди беснующегося пламени, а Мартин медленно поднимался к нам, улыбаясь, с обнажённым окровавленным мечом из гномьего чёрного аспида, пропитанного ядом. От этого меча нет спасения, и даже богам не под силу остановить смертоносный клинок, почуявший близкую кровь. Мы стояли, зная, что нас ждёт. И вдруг распахнулась дверь одного из нижних ярусов и оттуда выбежал Радогар с арфой в руках. О, несчастный Радогар, он и перед лицом смерти пытался остановить зло не мечом, а словом мудреца. Он не переставал играть даже тогда, когда Мартин пригвоздил его к стене окровавленным мечом, подняв над полом на уровень наших глаз. Затем, достав нож, стал медленно… нет, я не могу. Он мучил Радогара и смеялся, глядя на нас. С трудом разлепив губы, Радогар проговорил: «Друзья, помните о том, что нет ничего дороже прощения. Я прощаю тебя, Мартин, за себя прощаю!.. Прошу вас, друзья, отвернитесь, чтобы не видеть этого… спасибо вам за те годы, что вы провели вместе со мной, не забывайте меня и простите за это, прощайте!..» и с этими словами он закрыл глаза и больше не шевелился, лишь руки продолжали судорожно стискивать арфу да избитые в кровь пальцы еле слышно перебирали струны. Никогда не забыть мне этого тихого предсмертного плача его арфы, пока я жив, он будет преследовать меня во сне…

Ванарион закричал:

– Возьми мою жизнь, но прекрати это! Ты пришёл убивать! Я готов, делай со мной, что угодно, но позволь мне помочь Радогару, помочь тем, кого ещё можно спасти. Книги, в них сокрыты великие знания. Забирай их, только останови пламя!

Хранитель Знаний, для которого хранение и накопление мудрости предков было не только обязанностью, но и делом всей жизни, сам отдавал в руки зла знания, накопленные тысячелетиями ради спасения тех, кого ещё можно было спасти. Однако Мартин расхохотался ему в лицо и воскликнул:

– Премудрый глупец! Я и так начитался этих бесполезных книг, я знаю, как ты недавно рассуждал о Высшей мудрости, не знающей ни зла, ни добра, мудрости, что призвана хранить, так отправляйся со мной, посмотрим, как белое станет чёрным. вас, хранителей, вроде бы называют Белыми стражами, так я хочу посмотреть, как Белый страж будет охранять моих пленников и исполнять мои приказы, ведь для тебя всё равно нет ни добра, ни зла, ни света, ни мрака!