ГЛАВА 6

Кошмары. Один из недостатков одинокой жизни: некому пожаловаться, когда просыпаешься посреди ночи. Отсутствие теплого спящего тела рядом, к которому можно прижаться. Ни звука успокаивающего храпа рядом. Ничего, кроме одиночества на огромной сатиновой простыне из египетского хлопка.

Не помню, что снилось, но проснулся я весь в поту, а сердце колотилось, как сломанный ставень. Мне потребовалось мгновение или два, чтобы понять, где нахожусь, что это спутанные простыни удерживали меня словно в плену, а угрожающий грохот был всего лишь дождем, барабанящим по крыше и бурлящий в водосточных желобах.

Я сел, включил прикроватную лампу. Свет от розового стеклянного абажура заструился мягким теплом, освещая тяжелую мебель из орехового дерева, которую я унаследовал из конного ранчо «Сонора» моей бабушки Анны.

Моя бабуля была своего рода семейной легендой. Еще в 30-е годы, когда в Англии развод вызывал огромный скандал в обществе, она бросила мужа и уехала разводить лошадей в захолустную, в те времена, страну. Она носила брюки, курила сигареты, умела бросать лассо и стрелять из винтовки как знаменитая женщина-стрелок Энни Оукли (прим.пер: Энни Оукли, урожденная Фиби Энн Моузи, американская женщина-стрелок, прославившаяся своей меткостью на представлениях Буффало Билла). Обычно я проводил у нее лето, к большому огорчению моей матери, связанной с семьей мужа тяжелыми путами денег и власти. Когда мне было восемь лет, бабушка умерла и оставила мне все свои деньги. Ранчо тоже стало моим, но я никогда там не показывался.

Ее спальня была аутентичной: никаких подделок индийского производства. Кровать с балдахином и комод на ножках с зеленой мраморной столешницей были изготовлены еще в те времена, когда мебель переживала несколько поколений семей. А в данном случае пару мировых войн. Старинные книги, такой же фарфор, антиквариат; может быть, я так трепетно отношусь к старым вещам, потому что сам чувствую себя невечным.

Я встряхнул одеяла и простыни, взбил подушки. Часы показывали 2:02 ночи. За окнами, усыпанными дождевыми звездами, тускло светились уличные фонари. Было очень тихо. Эта часть города, в основном коммерческая, в нерабочее время походила на город-призрак. Я лег на спину и попытался снова заснуть.

Как сказал бы Риордан, ага.

Когда я был моложе, часто лежал без сна, прислушиваясь к своему сердцебиению, и меня бросало в пот, когда казалось, что оно учащается. К счастью, я преодолел это, развивая в себе то, что Мел называл «здоровым фатализмом».

Я подумал, что было бы неплохо выпить чего-нибудь горячего. Но мысль о холодных деревянных полах и темноте за запертой дверью моей спальни обескураживала.

Чтобы отвлечься, я начал мысленно рисовать синим карандашом продолжение «Убийства Уилла». Я понял, что все больше и больше недоволен своим главным героем серии, Джейсоном Лиландом. Теперь я жалел, что не сделал его крупнее, блондинистее и грубее.

В этот момент зазвонил телефон.

Резкий звонок пронзил мою нервную систему как электрический разряд. Через секунду я свесился с кровати, выуживая из-под нее телефон.

— Алло? — прохрипел я.

Тишина.

Нет, не тишина. Линия работала, я слабо слышал дыхание.

Я открыл, затем закрыл рот. Подождал.

Я мог слышать его — ее? — дыхание.

Как долго? Несколько секунд? Минуту? Казалось, прошла целая вечность, прежде чем, как ни странно, человек на другом конце провода хихикнул и повесил трубку.

В конце концов, я заснул с выключенным телефоном и зажженным светом.

Воскресенье прошло без происшествий.

Я позвонил нескольким друзьям Роберта, пытаясь выяснить, с кем он встречался. Ничего. Если Роб и был замешан в чем-то, то, должно быть, вляпался туда совсем недавно. Я знал, что он не стал бы откровенничать с членами своей семьи, которая до сих пор отказывалась верить, что он гей.

В понедельник я позвонил в офис «Бойтаймс», что находился в Западном Голливуде, и там сообщили, что никогда не слышали о Брюсе Грине.

Я все еще обдумывал эту информацию, когда на пороге появилась Тара с детьми. Как обычно, они выглядели как картинка из журнала. Идеально ухоженной и подобранной по цветовой гамме.

— Я хочу еще раз извиниться за то, что сказала тебе по телефону. Не знаю, почему у меня это вырвалось, — сказала Тара.

Последовала неловкая пауза, пока мы оба размышляли, почему она это произнесла. Прежде чем я успел ответить, она добавила:

— Завтра мы летим обратно в Су-Сити. Пока я не уехала, хочу кое-что отдать тебе. Это принадлежало Бобу. Должно быть, это имело для него значение. Он попросил меня прислать его ему несколько недель назад.

Под мышкой она держала что-то похожее на книгу. Тара протянула это мне. Дневник.

Я взял его в руки, обратил внимание на золотой шрифт на синем. «Академия Вест-Вэлли».

— Это и твои воспоминания тоже, Тара.

— Нет. Это был первый год Боба. Моя семья переехала в Калифорнию только следующим летом. Ты все еще был в больнице.

— Это верно. Я совсем забыл.

— Все друзья Боба забывают об этом. — Она странно улыбнулась. — Раньше я думала, что все потому, что я так хорошо вписываюсь; как будто я всегда была частью группы. Теперь я понимаю, что это было потому, что я не могла впечатлить его друзей. Его самого.

— Это неправда.

— Конечно, это так, — нетерпеливо опровергла она.

Ханна, дочка Роба, указала на Таб, который я держал и сказала:

— Кола. Хочу.

Бобби-младший предупреждающе толкнул ее локтем.

Почувствовав облегчение от этого спасительного перерыва, я побежал наверх, схватил пару банок кока-колы, принес их вниз и раздал. Тара выглядела слегка раздраженной, но все же вскрыла банки и начала вытирать мгновенно возникшие пятна: мнимые со своих безупречных детей и настоящие с моего деревянного пола. Затем поднялась на ноги и сказала:

— Дело в том, что я всегда немного завидовала тебе, Эдриан. Еще до того, как по-настоящему узнала о тебе. Иногда я думаю, что, если бы ты не уехал в Стэнфорд, Боб не женился бы на мне.

— Роб никогда не делал того, чего не хотел.

Это должно было ее подбодрить? Она не была глупой. Она знала, чего я не договариваю.

— Пару лет в «ДжейСи». Работа в «АйБиЭм». Затем переезд в Айову. Он не мог нигде прижиться.

— Но и здесь он не смог прижиться тоже.

Тара пристально посмотрела на меня, жесткость почти исчезла с ее лица.

— Спасибо за эти слова. — Она, казалось, смотрела мимо меня куда-то вдаль. — Это так странно. Я помню, как меня перевели в «Уэст-Вэлли». Боб казался таким… таким… собранным. Я никогда не могла себе представить, чем все это обернется. Он всем нравился. Член теннисной команды и репортер школьной газеты. Он был членом многих клубов. На самом деле, у него едва хватало времени на меня, но мне все равно нравилось быть с ним. Ну, он писал мне песни, стихи. Это было частью всего: он отличался от других мальчиков.

Это тот момент, когда Риордан хихикнул бы.

— Он был хорошим другом.

Тара улыбнулась своей забавной улыбкой.

— Ты такой, какой есть. Я помню, как Робби часто уезжал навестить своего больного друга. Богатый ребенок с больным сердцем. И мне это в нем нравилось. Я думала, это показывает, каким человеком он был.

— Таким человеком он и был, — сказал я. — Роб был единственным, кто навестил меня в больнице. После того, как меня выписали, он приносил домашние задания, библиотечные книги и все, что мне было нужно. Он рассказывал о теннисных турнирах, о том, кто с кем боксирует и даже о том, как на биологии у миссис Лектер свалился парик.

Это были вещи, о которых я давно не думал. Вспоминая их, я подумал, что, возможно, это одна из причин — несмотря на все, что произошло позже — по которой я никогда не переставал любить его. Когда мне было плохо, страшно и одиноко, Роб был рядом со мной со своими грязными шутками и диском любимой рок-группы.

Пристальный взгляд Тары остановился на мне.

— Он говорил обо мне?

Я заколебался.

— Я не помню большую часть того времени. Все было очень давно.

— Он тоже не говорил о тебе. Он прогуливал занятия, забывал наши свидания, но никогда не забывал навестить тебя дома. Вы двое все это время, должно быть, смеялись за моей спиной.

— Нет, мы не смеялись. Я даже не знал о... — Я поправился: — Мы даже не осознавали, что мы были... мы все равно не могли признаться в этом даже самим себе.

— Думаю, я должна была догадаться. Просто тот факт, что Робби никогда не настаивал на большем. Боже мой, как я была наивна!

Что ж, Тара прошла стадию отрицания. Может быть, это и к лучшему.

— Тара, я не понимаю, чего ты хочешь. Почему ты принижаешь то, что у вас было? Он женился на тебе, у вас была семья. У Роберта было много проблем. Я даже не знаю, имели ли они какое-то отношение к тому, что он гей.

Тара вздрогнула при этом слове. Автоматически посмотрела на детей. Ханна капала колой на свой розовый комбинезон. Бобби-младший уставился на меня своими раскосыми зелеными глазами, напоминающими мне Роберта.

Ее смех был ломким.

— Ты, должно быть, ужасный писатель. Ты всегда хочешь счастливого конца. Ну, так его нет. Я не могу простить его. — На мгновение в ее глазах блеснули слезы. Она сморгнула их. — По крайней мере… Я общаюсь со своим психотерапевтом. — Она глубоко вздохнула. — Мы договорились, что мне нужно двигаться дальше. Отпустить. Вот почему я здесь. Чтобы закрыть эту главу. И для этого я должна в том числе все уладить с тобой.

Завершить. Кто не мог этого понять? Но я был не тем, с кем жене Роберта нужно было помириться; я был просто единственным доступным.

Мы обнялись, еще одно из тех минимальных телесных объятий. Я понял, что, возможно, это был последний раз, когда я видел ее или детей.

— Дай мне знать, как у тебя дела, Тара, — твердо попросил я.

Она улыбнулась и что-то неопределенно ответила. Я понял, что это был просто момент, на котором она хотела закрыть книгу.