Глава 24. Право выбора.

Глава 24.

Право выбора.

Серж почти не помнил как, каким образом добрался до дома. Нет, он прекрасно сознавал окружающее, пока шел, но как-то странно, как параллельный поток реальности, к нему отношения почти не имеющий и необходимый лишь для пространственной ориентации. И как только очутился в квартире, так сразу все стер из памяти, как не представлявшую больше ценности карту отработанного маршрута. Одна лишь мысль оставалась и пульсировала в голове: спать, спать, спать... Время было, наверное, уже послеобеденное, он и это воспринимал смутно, с усилием. Есть хотелось или, наоборот, не хотелось... Странно, не мог понять – да или нет. Да, собственно, и нечего было, вот это он вспомнил сразу по вчерашнему вечеру, но – на уровне ощущения, связанного с процессами жизнеобеспечения организма. Мысли о Геше и обо всем, что он ему вчера наговорил, а так же о Кротове с его дознанием, Серж отложил на потом, задвинул в дальний ящик сознания, не имея совершенно никаких сил о чем бы то ни было думать. Он сходил на кухню и выпил пару стаканов воды прямо из под крана. В первом она была теплой, во втором прохладной, но ржавчиной отдавала одинаково. Потом, невзирая на царивший вокруг, как последствие предрассветного шмона, разгром, завалился спать. Прямо в эпицентре.

Спал без сновидений и, наверное, не переворачиваясь, все время на одном боку, ощущая где-то за кадром, за стеной клубящейся живой тьмы – и в то же время так близко, что шевелились волоски на спине, – некую тревогу, опасность и даже беду. Со всеми этими ощущениями он и проснулся, уже в понедельник утром. Проснулся сам, без будильника, который не заводил, но в привычное время – по внутреннему звонку. Полежал минут пять в постели, ловя звуковые признаки жизни вокруг, которых почти не проявлялось, и заодно приходя в себя. Солнце еще не взошло, и свет в не задернутое вчера шторами окно вливался серый, с зеленоватым хвойным рефлексом. Конец августа, пора умирания лета, с которой нужно смириться, которую следует пережить. Как-то так, найти в себе силы. В прошлые годы это ему более-менее удавалось, не без грусти, но все же. Помогала, как ни странно, служба, не позволяя расслабиться, задавая доминантный жизненный ритм. Теперь ситуация выглядела по-другому, от службы он уже отвалился и чувствовал себя отдельным элементом.

Да, умирание лета – не самая большая печаль, его посетившая в августе. Все эти события последних дней и недель, они вырывали его из контекста устоявшегося мировоззрения, из привычной жизни, ломали ее, разрушали. А он хотел бы вернуться обратно. Туда, где все ясно и понятно, много счастья, света и любви. Или, если самому уже невозможно отыграть назад, вернуть ту жизнь. Словом, вернуть все к моменту до, так или иначе, ему было все равно, как. Поэтому-то он был рад, что все закончилось. Или почти все. Но и с крючка, на который его пообещал подвесить начальник штаба, он как-нибудь соскочит. После, после... Осень не лето, но и осенью можно жить, получая от процесса радость. Ах, столица...

Он рывком откинул одеяло и, вскочив на ноги, бросился в душ. Растираясь после омовения жесткой махрой полотенца с неистовством, имевшим целью прогнать последнюю сонную одурь, он взирал с неудовольствием на разгром и беспорядок, царившие в квартире, и тут же решил на утреннее построение не идти, а посвятить эти полчаса уборке. Хотя бы расставить по местам все то, что было вывалено на пол. Нет правда, не оставлять же так.

Полчаса как раз хватило ему замести следы вторжения Кротова со товарищи, так что он вполне еще успел в столовую, когда основная масса посетителей из нее уже схлынула. Еще, выходя из квартиры, он на площадке столкнулся с Марьей Ивановной, похоже, она специально поджидала его. То ли видела что, то ли слышала, то ли сердцем чуяла тревогу.

– У тебя все в порядке? – спросила соседка без обиняков, глядя на него снизу своими печальными коровьими глазами.

– В чем дело, Марь Иванна? – начал, было, Серж, но сердце его вдруг ответно екнуло, он неожиданно для себя обнял старуху и поцеловал ее в сухой и коричневый, как старый пергамент, лоб. – Все, хорошо, не волнуйтесь.

Она ткнулась лицом ему в галстук.

– Ты поберег бы себя... сынок.

Вот как, сынок. Такого от Марь Иванны он еще не слыхивал. Серж растрогался и проникся, что уж говорить.

– Ну-ну, – сказал он ей. – Держите себя в руках. Прорвемся, и все будет хорошо.

С таким настроем, именно поберечь себя, никуда не ввязываться, рассчитаться максимально быстро, получить предписание и по-тихому свалить, он и пришел в штаб. Однако в Строевой отдел ему сходу попасть не удалось. На входе его остановил дежурный по части.

– Капитан Таганцев? К командующему!

– Что такое? Зачем?

– Не знаю. Приказано, как только появишься в штабе – сразу к нему.

И вот тут-то Серж понял, что поберечься он, конечно, попытаться может, но вот уберечься, по всей видимости, ему сегодня не суждено. Какое-то тоскливое предчувствие прошило его ознобом вдоль позвоночника, сверху вниз. И не мудрено, ведь за все годы службы в Корпусе ни разу еще командующий не вызывал его к себе лично. Где он, а где командующий, что вы. Он и в кабинете-то у него никогда не бывал, хотя, конечно, знал, где тот находится. Лихорадочно соображая, что могло послужить причиной вызова к Горынычу, заодно набираясь решимости, он притормозил перед зеркалом. Поправил форму, пригладил и спрятал под фуражку чуб, разгладил усы. Никакой иной вины, кроме уже практически отпущенной начальником штаба, он за собой не знал и не чувствовал, так что, по всей видимости, придется снова говорить о том же. Что ж, он будет продолжать стоять на своем. Ведь нет причин менять позицию? Вроде нет.

Чувствуя все возрастающую тяжесть в ногах, он поднялся на третий этаж. Приемная командующего располагалась в правом конце коридора. Все левое крыло занимал Политотдел, там же находился и кабинет Стримкова. Серж повернул направо. Сделав глубокий выдох перед дверью с бронзовой табличкой, удостоверявшей, что ошибки нет, Серж открыл ее и вошел.

В комнате, длинной и узкой, об одно окно во всю – дальнюю – стену, имелось два стола. Один из них перегораживал ее пополам, за ним сидел молодой капитан в новенькой форме, очевидно, адъютант командующего, Серж с ним знаком не был. За вторым столом в глубине, у окна машинистка стреляла очередями на электрической пишущей машинке. Странно, что не печатают на принтере, мелькнуло у Сержа.

– Капитан Таганцев! – отрапортовался он адъютанту. – К командующему.

На лице адъютанта не проявилось ни единой эмоции, оно оставалось абстрактно приветливым, как у китайской куклы. Он только наклонил едва голову, сигнализируя, что услышал и понял сказанное.

– Я доложу о вас, ожидайте. И, бесшумной тенью, показалось, – сквозь обитую мягким дверь, не открывая ее, – скрылся в кабинете справа.

В отличие от адъютанта, машинистка, заслышав фамилию Сержа, бросила печатать и с любопытством на него воззрилась. Это еще что такое, подумал Серж. Парируя ее взгляд, в ответ он дважды вздернул и опустил брови, и еще покрутил усами, – в общем, произвел обычный залп обаянием. Молодая женщина улыбнулась, неожиданно покраснела и, скрывая смущение, поспешно вернулась к своему занятию, принялась отчаянно строчить на машинке. Тут так же бесшумно возвратился адъютант.

– Вас ждут, – сообщил он, распахивая перед Сержем дверь.

Таганцев оказался в большой угловой и потому светлой комнате, где, помимо двух окон в примыкающих стенах, в самом углу имелся еще небольшой круглый эркер, сплошь застекленный и заставленный растениями. Из окон открывался превосходный панорамный вид на знаменитую сосновую рощу внизу и на взлетно-посадочную полосу аэродрома за ней. Обзор был настолько хорош, что кабинет при желании можно было использовать вместо диспетчерской вышки для руководства полетами. Сегодня полетов не предполагалось, пустующая полоса вдали сияла под солнцем голубоватым бетоном, точно река. Зато отлично были видны выстроившиеся в ряд самолеты на центральной стоянке, там разъезжала аэродромная техника, и суетились, выполняя предполетную подготовку, специалисты. Все эти виды были хорошо знакомы Сержу, он любовался ими не раз из окон КП и других кабинетов штаба.

– Товарищ генерал-лейтенант, капитан Таганцев по вашему приказанию прибыл!

Слова доклада рассыпались по кабинету пригоршней шариков, отскакивая от обшитых дубовыми панелями стен, попрыгали по поверхности большого стола для совещаний, оттуда соскользнули на пол и рассеялись по углам. Звон голоса стих, но не возымел ровным счетом никакого воздействия, по крайней мере, видимого, на хозяина кабинета, который, стоя у окна спиной к посетителю, продолжал всматриваться в туманные дали с таким вниманием, точно ожидал появления там некоего знамения, которое боялся пропустить.

Пауза длилась минут пять, а может и десять, Сержу же она показалась бесконечной. Он стоял – руки по швам, и так вытягивал спину, что она у него вскоре занемела. Он по-прежнему не понимал, что от него было нужно командующему, но любая бесконечность все-таки где-то имеет начало, и когда-то заканчивается, так и молчание, прерывается, когда начинают литься слова.

Командующий, наконец, отворотил свой взор от окна, повернулся и посмотрел в сторону Сержа. Именно в сторону, похоже, избегая смотреть на него непосредственно, словно отчего-то это было ему неприятно. Лицо генерала, как заметил Серж, было застывшим, каменной маской, и цвета землисто-серого – то ли свет из окна так на него ложился, то ли по другой причине. Он подошел к своему рабочему столу в углу кабинета и, точно в нерешительности, поводил по его поверхности кончиками пальцев. Потом задал совершенно невозможный вопрос: