— Будем драться, — повторил генерал.

И, заметив, что каши у солдат еще с полкотла, сказал:

— Кончай, ребята, с кашей, навались! Скоро выступать.

Он взглянул на Христофора. Тот стоял с ружьем к ноге, но придерживал ружье по-своему, за ствол, у самого дула.

— И ты, старик, пойдешь с нами, — заметил генерал, вглядываясь в Христофора — в его лицо и седеющую гриву на непокрытой голове. — Мне уже говорили про тебя, старик. Не в одном месте, так в другом, а можешь пригодиться.

Он поехал дальше, сопровождаемый добрым десятком адъютантов, ординарцев и вестовых. А Иголкин и его товарищи снова принялись за кашу, чтобы во-время управиться с нею.

Все ели молча. Молчал и Христофор, то и дело опуская ложку в котел. Когда с кашей было покончено, Иголкин, облизнув свою ложку, сунул ее за голенище.

— Слыхал, отец? — обратился он к Христофору. — Крупка, спрашивает, у вас развариста ли. Подумаешь — справедливый генерал Липранди Павел Петрович. А ты этому не верь. Не добёр, нет. Ну вот крупка, хорошо… А доведется, так и гнилыми сухарями накормит; а то и вовсе с голоду подыхай. И сердце у него не заноет, нет, это ты не сомневайся…

Иголкин, может быть, еще что-нибудь рассказал бы Христофору о генерале Липранди, но тут ударили сбор; и солдаты бросились к ружьям. Христофор, не зная, куда ему ткнуться, побежал вслед за Иголкиным, стараясь не терять его из виду. Иголкин — к козлам, в которых стояли ружья, и Христофор к козлам; Иголкин — в строй, и Христофор туда же. Наконец Христофор очутился на левом фланге второго батальона Азовского полка, рядом с Иголкиным, локоть в локоть, плечо к плечу.

Со стороны Севастополя доносились орудийные выстрелы, и дым, медленно отползая вправо, к морю, открывал вершины холмов на горизонте… Но утро было пасмурное, небо над холмами хмурилось.

Музыка молчала, не били больше барабаны, даже лошади не ржали. Приказано было не привлекать к себе до времени внимания неприятеля. Шарканье сапог о щебенку на дороге и топот копыт — все слилось в один неопределенный шум. Ниже, в долинах, могло казаться, что это лес шумит в горах Инкермана.

Христофор шел сначала рядом с Иголкиным. Но вскоре к ним подъехал верхом на сером коне пожилой полковник.

— Старик, ты дорогу знаешь, — сказал он Христофору. — Выходи вперед — вернее будет.

— В Балаклаву вести тебя, полковник? — спросил Христофор.

— Погоди, старик… в Балаклаву потом. Еще до Балаклавы хватит дела.

Полковник поднялся в стременах и вгляделся в холмы, которые вершинами уходили на юг.

— Монастырь как будто тут у нас обозначен, понимаешь? — сказал полковник. — Есть тут такой монастырь либо церковь…

— Будет, полковник, — ответил Христофор. — Да, будет, — добавил он, — если турки не сожгли.

— На монастырь ли, на пожарище, все равно, — сказал полковник. — Веди, старик, на место.

И Христофор пошел впереди полка, поглядывая кругом и прислушиваясь на ходу.

Дорога пролегала балкой по дну пересохшей речушки. Края балки наверху светлели, но понизу стлался сумрак и не уходила тень. Христофор вспомнил, что этой же балкой он пришел в Севастополь месяц назад. Да, завтра будет ровно месяц. Англичане захватили Балаклаву четырнадцатого сентября, а сегодня тринадцатое октября. И вдруг среди этих размышлений взнеслись над балкой, словно вспорхнули на глазах у Христофора, голубые главы с крестами.

Христофор остановился и поднял вверх ружье.

— Вот, — показал он подъехавшему полковнику.

Но в это время шарахнулись откуда-то сверху вниз, в орешник, ружейные пули.

— Рассыпься! — крикнул полковник и выхватил из ножен саблю. — За мной!

И солдаты бросились вверх, к ограде, из-за которой свешивались крупные гроздья давно поспевшей рябины.

Там, за каменной оградой, уже хлопотали казаки. Толпами выбегали турки из ворот и в ужасе разбегались в разные стороны. Солдаты стреляли по ним, и Христофор нацелился было… Но вдруг вспомнил, что ружье у него еще после Балаклавы не заряжено и зарядить нечем. Тогда Христофор, размахивая ружьем над головой у себя, бросился догонять одного поджарого в феске. Но выбор Христофора был неудачен: у турка были исключительно длинные ноги, и он ускакал, как заяц от гончей.

Трубил горнист, и барабаны били. Батальон снова строился. И опять вышел вперед Христофор.

— Деревня Комора, старик, — сказал полковник. — Знаешь такую?

Христофор поднял руку.

— Там Комора, — показал он в сторону Балаклавы. — А за Коморой — Балаклава.

— Эк, тебе, старик, не терпится в Балаклаву! — улыбнулся полковник. — На базар боишься опоздать или невеста тебя дожидается?

Христофор не понял шутки.

— Невеста? — спросил он. — Зачем?

— Ну, как — зачем? Невеста всегда ждет жениха.

— А-а, — улыбнулся теперь и Христофор, поняв, что шутит благодушный полковник. — Нет-нет, полковник. Невеста не ждет… — И сразу словно облаком подернулось лицо у Христофора. — Жена ждет, старуха ждет, Елена, — сказал он, не глядя на полковника. — Одна, больная… А там — турки…

И Христофор, подняв высоко голову, повел батальон по дороге на деревню Комору.

Все четыре батальона Азовского полка прошли деревню, держа шаг, со штыками наперевес. Но на краю деревни полк остановился. Христофор увидел, как рассыпались полковые штуцерники, потом взнеслась на холм артиллерия и проплыли на гнедых конях уланы с флажками на пиках. И когда все это разместилось на предназначенных местах, азовцы пошли на штурм турецкого редута.

Они шли попрежнему, не сбиваясь с шага, сжимая в руках ружья с примкнутыми штыками, И только тогда, когда очутились они у самой горы, где был турецкий редут, раздалось протяжное «ура», и вылетел вперед полковник на серой лошади, и распустилось знамя над головами солдат — парчовое, простреленное, с длинными георгиевскими лентами.

Азовцы облепили редут со всех сторон. Стрелять уже было неоткуда и некогда. Турки выли и лезли на азовцев со своими саблями. Но штыки азовцев были подлиннее кривых турецких сабель. Азовцы взбирались на вал, сбивая оттуда турок штыками. И Христофор лез вместе с азовцами. Когда Христофор был уже на гребне вала, ему под ноги подвернулась корзина с землей. Христофор споткнулся и, выронив из рук ружье, покатился вниз. Здесь он налетел на огромного турка с выкрашенной в красный цвет бородищей и с длинной золотой кистью на малиновой феске.

«Уж не паша ли?» — мелькнуло у Христофора в голове.

И прямо с ходу оглушил турка кулаком, своротив ему скулу. Турок сразу покатился замертво.

А сверху уже напирали азовцы, прыгая через краснобородого турка, как через колоду. Они кричали «ура» и бежали дальше, и Христофору тоже нужно было бежать вперед вместе со всеми. Но в руках у Христофора ничего не было — ни штыка, ни ружья… Не раздумывая долго, он бросился к турку, валявшемуся на земле впрямь как колода, и сорвал с него саблю в зеленых сафьяновых ножнах с серебряными накладками. Обнажив саблю, Христофор побежал по траншее.

Турки кричали «ала» и лезли азовцам на штыки. Но потом где-то близко ударили в бубен, и турки бросились бежать, теряя по дороге фески и туфли и какие-то пустые мешки, которые волокли с собой неизвестно для чего.

И другие редуты, сразу опустели. С горы видно было, как турецкие солдаты неслись к Балаклаве. И только тогда остановились они перевести дух, когда в глазах у них зарябило от красных мундиров английской кавалерии и от клетчатых юбок на шотландских стрелках.

Когда со стороны пригородных деревень донеслась в Балаклаву трескотня перестрелки, там сразу все пришло в движение. Капитан Стаматин, ожидавший со дня на день отправления в Константинополь, взобрался на стол и глянул в окошко своей камеры. И он понял, что произошло что-то необычайное.

Барабаны долго и дробно выбивали тревогу. Кавалерия и пехота, английская и турецкая, вся, что была в городе, потянулась по дороге к Севастополю. В бухте пароходы разводили пары. И вот уже артиллерия вступила в бой, там, в стороне Коморы и Кадыкоя.

Капитан Стаматин слез со стола и в волнении зашагал по камере. Сделает шаг, выбросит ногу и руку отведет. А затем налево кругом и обратно тем же порядком. Тесно было в камере капитана Стаматина, что и говорить! Но капитан Стаматин не мог в эту минуту устоять на месте.

Тем временем генерал Липранди, командовавший русским отрядом, пустил в дело гусарскую бригаду, казачьи сотни и конную артиллерию. Тогда англичане ринулись в атаку и прорвались далеко за линию расположения войск генерала Липранди. Спохватились англичане, заметив, что попали в мышеловку, под перекрестный огонь наших пушек и штуцерников Азовского полка… Увидели английские уланы, что, куда ни ткнись — и с тыла и с флангов — всюду русские… Протрубили горнисты на английских рожках отбой, но было уже поздно.

Точно огромными маками, быстро покрывалось поле красными мундирами сраженных солдат. Чистокровные лошади под английскими седлами, но без всадников, носились в разные стороны, и за ними гонялись казаки, размахивая арканами. И уже была уничтожена кавалерийская бригада лорда Кардигана. И семнадцатого английского уланского полка не существовало больше. Все это видел рядовой Азовского полка Иголкин, стоя на бруствере турецкого редута и крича изо всей мочи:

— Где ты, отец?.. Беги сюда, глянь-ко… Вон она, твоя Балаклава! Погляди — может, старуху свою распознаешь. Эвон-де мельтешит что-то.

Полковник на серой лошади проскакал мимо Иголкина. Серый едва не сбил одного из адъютантов генерала Липранди, когда тучный полковник подлетел к группе всадников, остановившихся на горушке с подзорными трубами и биноклями.

— Разрешите, ваше превосходительство, начать марш на Балаклаву, — еле прохрипел полковник, совсем задыхаясь. — Дорога открыта.

— Не совсем она открыта, полковник, — ответил Липранди, передавая полковнику свой бинокль.