— А позвольте спросить, — сказал Успенский: — велики потери?

— Потери с обеих сторон огромны, — ответил Подкопаев. — Наши потери…

Он не договорил, как дверь, визжа на блоке, широко распахнулась и в трактир ворвался какой-то необычный шум. Успенский увидел, как с хомутами в руках выбежала из ворот почтового двора на улицу толпа ямщиков. Мимо трактира, разбрызгивая грязь, промчался отряд конных жандармов.

— Яшка-а! — надрывался на улице чей-то женский голос. — Беги сюда! Да скорее!

— А мне и тут хорошо, — послышался издали простуженный бас.

— Ой, ирод! — кричала женщина. — Говорят тебе, беги, ирод!

— Грязь. Не побегу, — откликнулся бас. — Боюсь, штиблеты замараю.

— Каки таки на тебе штиблеты, ирод? Чать, ты в лаптях. Беги скорее!

— А за каким делом?

— Ой, светы, что тут делается!.. Яшка-а!

— А что тако делается?

— Басурманов этих ведут! — кричала женщина. — Ой, да какие ж! Чисто черти, только рог не видать.

— Бегу, Анисья-а!

И мимо трактира через минуту промчался Яшка, дворовый человек генеральши Неплюевой, в лакейской ливрее и лыковых лаптях. Успенский и Подкопаев расплатились и вышли из трактира.

По улице двигался большой отряд пленных, окруженный конными жандармами. Здесь были солдаты всех трех держав, поставивших себе целью во что бы то ни стало сокрушить Россию. Все перемешалось в этой толпе: турецкий пехотинец, оборванный и босоногий, шел рядом с шотландцем в прочных башмаках, но с голыми коленками. И тут же шагал зуав из французских колониальных войск, на котором были широкие шаровары с шерстяным поясом, короткий плащ с капюшоном и красная шапочка на затылке с голубой кистью до плеча. Вперемешку шли артиллеристы без пушек и кавалеристы без лошадей. И это двух алжирских стрелков, черных от африканского солнца и одетых в голубые куртки, сочла чертями баба Анисья, так настойчиво кликавшая неповоротливого Яшку. Анисья и Яшка и множество других людей толпились у забора и жадно разглядывали вражеских солдат. Так вот они какие, присланные сюда с осадными пушками и ракетными станками!

— Взгляните, доктор, — сказал Подкопаев. — Ну не странно разве? Два дня назад я с обнаженной саблей бросался вот против этих в атаку, а они целили мне в грудь.

И ротмистр указал Успенскому на группу английских солдат, которая держалась как-то особняком от остальной толпы пленных. Рослые великаны, рыжебородые, в огромных медвежьих шапках и черных мундирах… Это были знаменитые черные стрелки. Хотя у безоружных, у пленных, но огненные бороды были у них расчесаны, и вся амуниция прилажена пряжка к пряжке, ремешок к ремешку. Тем более удивительно было видеть в этой группе какую-то красноносую личность, совсем мелкотравчатую, в одном сюртучишке, несмотря на октябрь месяц.

У почтового двора отряд остановился. Караульный начальник побежал в почтовую контору с каким-то пакетом, запечатанным сургучной печатью. Толпа на улице сразу хлынула к пленным и вмиг окружила весь отряд. Подошли к пленным и Подкопаев с Успенским.

— Это что за птица? — спросил Успенский, кивнув на человечка с красным носом.

— Аллах его знает, — пожал плечами ротмистр. — С армиями у них в Балаклаву и в Камыш набралось всякой твари по паре: торговцы, ювелиры, актеры, газетчики, парикмахеры… Летала, видно, птичка на передней линии, вот и попалась в сети. Придется теперь заморскому чижику русской каши отведать.

Человечек с красным носом выступил вперед, обдернул на себе сюртучишко и выпятил грудь.

— Русски каша! — сказал он и поморщился. — Английски человек… э-э-э… английски человек не кушай русски каша. Бифстык кушай английски человек, ростбиф кушай английски человек…

В толпе, окружившей пленных, захохотали.

— А щи станешь трескать? — спросила Анисья, стоявшая подле, рядом с Яшкой. — Я бы те плеснула в чашку горяченьких.

— Шши трескать? — спросил красноносый и недоуменно пожал плечами. — А-а! — воскликнул он, догадавшись, о чем шла речь. — Зуп! Зуп-шши! — И он отрицательно покачал головой. — Зуп-шши не кушай. Плум-пудинг кушай.

— Ах, чтоб те разорвало! — молвила Анисья. — Студень, вишь, ему подавай. От щей-каши отказывается. Сразу видно — ирод.

— Как вы очутились на Инкермане? — спросил красноносого Подкопаев.

Увидя офицера, красноносый приподнял свою обшмыганную шляпу и с достоинством поклонился.

— Джеймс Айкин, — назвал он себя. — Переводчик войск ее величества. Газет «Кроникл» …э-э-э… корреспонденц писи-писи.

— Хочет сказать, что корреспонденцию в газету писать собирался, — пояснил Подкопаев. — Наврал бы там с три короба, если б не попался казаку под аркан… Эй, молодец! — поманил Подкопаев стоявшего неподалеку полового из трактира. — Вынеси-ка этому стакан вина и закусить… Ну, что у вас там из готового?

Половой исчез и через минуту снова появился, неся на подносе вино и целое блюдо котлет. Когда переводчик понял, что угощение предназначается именно ему, он расцвел весь, снова поклонился и взял с подноса стакан.

Человечек в сюртучке силился припомнить какие-то слова, подобающие случаю, но ничего не припомнил и, подняв высоко стакан, произнес:

— Хип-хип, ура!

И закатил себе весь стакан в глотку махом.

— Ирод! — воскликнула Анисья. — Как жрет-то!

Но не успела она опомниться, как переводчик уже управился и с котлетами. Анисья была в полном восторге.

— Как жрет-то, как жрет-то, люди добрые, гляньте-ка! — восклицала она, обращаясь к тому либо к другому из множества людей, стоявших подле. — А еще привередничал: то не кушай, это не кушай, студень кушай… Ирод, ну чисто ирод!

Подкопаев с Успенским улыбались, наблюдая всю эту сцену.

— Нравится вам у нас? — спросил Подкопаев переводчика, облизывавшего губы и вытиравшего пальцы о сюртук.

— Некарашо, — поморщился переводчик.

Он стал громко икать и снова силился припомнить какие-то русские слова, но в это время вернулся караульный начальник, и отряд тронулся дальше, на Симферопольскую заставу… Толпа начала расходиться, один Яшка остался стоять на месте; и Анисья, как ни старалась, не могла его с этого места сдвинуть.

— Ирод! — кричала она. — Хватит те зенки пялить! Пошел, пошел, нечего!

— А куда идти-то? — спросил Яшка, почесав бороду.

— Как куда? — возмущалась Анисья. — Вестимо, куда. На господский двор.

— А чего я там не видал? — снова спросил Яшка, приведя этим Анисью в совершенное отчаяние.

— Всё всуперечь![48] —кричала она на всю улицу, уперев руки в бока. — Что ни скажи ему, а он, ирод, всё всуперечь…

Но Яшка и «всуперечь» уже ничего не говорил. Погруженный в глубокую думу, он чесал и чесал бороду, а затем, как гусь на зарево, уставился глазами в ближайшую лужу. Анисья и сама поглядела на лужу, полную жидкой грязи, потом ткнула Яшку кулаком в брюхо и произнесла только:

— У!

И пошла вдоль по улице, оставив Яшку одного у почтового двора.

Но Яшка оставался там недолго. Толпа еще не вся разошлась, и Подкопаев с Успенским стояли у трактира, делясь впечатлениями, а Яшка вдруг как сорвется с места…

Он побежал серединой улицы, в промокших лаптях, сочно хлюпавших по раскисшей дороге. Нагнав отряд, он подбежал к пленному переводчику и положил ему свою огромную ладонь на плечо. И сказал:

— А зачем ты, проклятый, пришел-то сюда, коли у нас нехорошо? Нешто те звали?

Переводчик дернул плечом и свирепо глянул на Яшку.

— Пфуй! — крикнул переводчик и, топнув ногой, обрызгал себя грязью от пол своего сюртучишка и до шейного платка.

Круто повернувшись, он зашагал вместе с другими пленными к полосатому шлагбауму, над которым тяжело нависли осенние тучи.