Так, проплутав по проулкам, Яшка снова вышел на главную улицу, на столбовую дорогу, где в доме Надежды Викентьевны Мышецкой пристала со своими мопсами Неплюиха.

День уже клонился к закату. На целых полнеба розлило серебристое облако металлический блеск свой. И муэдзины[50] уже стали вылезать на балкончики минаретов, чтобы призывами, похожими на протяжное блеянье, напомнить мусульманам о часе вечернего намаза[51]. Но Яшку от этого блеянья и совсем стала разбирать тоска. Не мил ему показался этот чужой обычай, и холодный блеск в высоком небе, и горы, обступившие Бахчисарай, и кизяк, вместо дров тлевший в печурках по дворам. Как потерянный, сам того не замечая, открыл Яшка калитку, прошел мимо сеней, где день-деньской урчали, визжали и лаяли мопсы, и спустился в подвал, где помещалась поварня.

— Ирод! — вскричала Анисья, чуть только завидела Яшку. — Где таскался? Где был, спрашиваю?

— Где был, стряпуха, там меня теперь нет, — молвил Яшка и стал снимать с себя лапти с онучами.

— Ужо тебе будет, ирод! Сверху энеральша сколько раз за тобой присылала и сама в поварню прибегивала. Пес этот, Нерыдай, без тебя скучает.

Яшка (Анисья заметила это) как-то почернел сразу, после того как Анисья сказала ему про Нерыдая. Анисья даже руками всплеснула. «Ах, я баба глупая! — подумала она. — Зачем это я ему про Нерыдая?»

— Ты, Яшенька, станешь ужинать? — всполошилась она. — Так я соберу тебе.

Яшка молчал. Он прилаживал себе к ногам чистые онучи с новыми лаптями и, только когда кончил с этим, повернулся к Анисье.

— Стану ужинать, — сказал он, вдруг повеселев неведомо отчего. — А после пойду к воротам сторожить. Доглядать буду, как бы кто собак не покрал.

Ужин уже был на столе. Яшка съел все, чем попотчевала его Анисья: целую редьку с ломтем хлеба и с солью и еще борща полгоршка. Потом накинул на себя зипун и, прихватив зачем-то только что сброшенные онучи, выбрался из подвала на двор.

Там все померкло к этому времени: серебристое облако стало совсем тусклым; затмилась густая листва на островерхих тополях; посерели белые сакли, лепившиеся по скату горы. Угомонился Бахчисарай от целодневного крика, стука, причудливого пения муэдзинов на минаретах и звяканья погремков на ослах, карабкавшихся по утесам с корзинами винограда и овощей. Угомонился Бахчисарай, и у Неплюихи в окне было темно, весь дом спал, только в подвале у Анисьи еще мигал огонек. Яшка выломал из стенки, что окаймляла весь двор, большой камень и завернул его в свои старые онучи.

Только подошел Яшка к сеням, как оттуда вырвался Нерыдай. Мопс сразу бросился Яшке под ноги и вцепился ему в икры. Но Яшка, высоко подняв завернутый в онучи камень, хватил Нерыдая по переносице. Нерыдай сразу обеспамятел и, повалившись на землю, стал сучить лапами.

В сенях заскулили собаки; а одна, самая беспутная, куцый мопс Разгуляй, даже принялась тявкать. Но, не слыша отклика себе, собаки умолкли, а к тому времени и у Анисьи огонек в подвале погас. Тогда Яшка достал из-за пазухи веревку, сделал затяжную петлю и накинул Нерыдаю на шею. Пес все еще сучил ногами, но затих, когда Яшка потащил его на веревке к Неплюихе под окно.

Яшка сделал все в точности, как насоветовал ямщик у почтового двора.

«Будет завтра у Неплюихи сызнова траур! — злорадствовал Яшка. — Летось только Мене Лайку похоронила, теперь надо, вишь, Нерыдая отпевать. Яшка — туда, Яшка — сюда… Яшка и гроб сколачивать псу смердящему, Яшка и могилу рыть и слезы лить…»

На этот раз Яшке не пришлось ничего этого делать. Он только захлестнул веревку за сук на каштане, росшем у Неплюихи под окном, и подтянул Нерыдая вверх к самому окошку. Едва не задевая лапами за стекла, собака раскачивалась в петле.

— Ну, — прошептал Яшка, — матушка-барыня, ваше превосходительство, Варвара Петровна, суковата-неровна! Прощай, не рыдай, мене лай.

И Яшка, чуть слышно пристукнув калиткой, вышел на улицу.

Здесь он остановился на минуту…

— Али воротиться? — произнес он вполголоса, и что-то словно оборвалось у него в груди. — Ладно, ворочусь, — тряхнул он головой и тут же нахлобучил поглубже шляпу. — Ужо ворочусь… жди… после дождика в четверг.

Через полчаса, не разбирая в темноте ни луж, ни бугров, Яшка бодро шагал по дороге в Севастополь.