Но Фостер не стал вдаваться в подробности, а я не подумал спросить. Это была информация, которую мне вообще не следовало знать!

Ладно, просто дыши, Стюарт.

Мне нельзя было терять голову. И нужно сориентироваться.

Каждый раз, когда молнии освещали небо, я мог видеть остров слева от меня, но он располагался на семь часов, а мне было нужно, чтобы он указывал на девять. Север располагался на двенадцать часов, и мне нужно было идти на север, к верхней части острова. Я повернул штурвал, пытаясь развернуться против волн. Удары приходились немного боком, потому что если бы я повернул нос в шторм, то никуда бы уже не уплыл. А если я отверну нос от шторма, то сяду на мель около острова. Мне нужно было удерживать направление ветра по правому борту, как бы неправильно это ни казалось.

Я понятия не имел, что делаю.

Дождь и ветер хлестали меня по лицу, и я промок до нитки. Мои руки дрожали. Все мое тело трясло. И вовсе не от холода – я был до смерти напуган. Но я повернул ключ, и когда дождь и волны обрушились на приборную панель, увидел, как ожили датчики.

Я уж было подумал, что двигатель не завелся. Из-за шторма я не мог слышать его тихого гула, но датчики показывали мне, что он работает. Чёрт! Разве я не должен поднять якорь после того, как завел двигатель? Но теперь слишком поздно! Прогрохотал гром, молния расчертила темнеющее небо, напугав меня до смерти. Но это каким-то образом заставило меня сосредоточиться, и я притворился, как делал это всегда, что умею управлять судном.

По правде говоря, я понятия не имел, как это делать.

Я держался за штурвал, когда Фостер был за главного, как ребенок держится за руль автомобиля, сидя у отца на коленях.

Я понятия не имел, как быстро идет яхта, и не имел представления, на какой скорости она вообще должна идти. Я жал на дроссель, но не до упора. Как бы я ни хотел вдавить его в пол и ускориться, чтобы избежать этого кошмара, я знал, что безопасность и устойчивость важнее всего.

Лодку подбросило на волне, и я подумал, что другой стороны больше нет. Казалось, падение длилось целую вечность, но, приземлившись с глухим стуком, яхта рассекла бушующие воды под неправильным углом.

Господи. Неужели из-за меня мы разобьемся вдребезги?

Затем яхта накренилась вперед, и все, что я мог сделать, это держаться темнеющего пятна острова слева от меня. Не слишком близко, не слишком далеко. Я не знал, на каком расстоянии справа находился риф. Я не знал, как далеко на север нужно идти. Все, что я мог сделать, это подаваться вперед, пытаясь удержать яхту. Ветер и волны, завывая, толкали и швыряли ее в сторону острова, но там поджидали скалистые выступы, рифы, кораллы и отмели, и мне пришлось форсировать нос на север, удерживая штурвал и борясь с ним.

О боже, а что, если я сломаю рулевое колесо?

Я нажал на дроссель сильнее, когда угрожала волна, и яхта взметнулась вверх на ее гребне, брызги воды – будь то дождь или океан, я не мог разобрать – обрушились на меня с востока. И не только вода. Каждое сомнение, каждая нерешительность буквально захлестывали меня, пронизывая до костей, и ледяное осознание того, что все происходящее мне совсем не по силам, ужасающее осознание того, что же я натворил, обрушилось на меня из облаков наверху.

Это отличалось от любого беспокойства, что я испытывал раньше. Не было никаких стен, смыкающихся вокруг меня, не было сдавливания в груди, проблем с дыханием не возникало.

Это была не моя собственная внутренняя буря.

Я не мог найти выход из этого положения. Здесь я не мог ни льстить, ни блефовать; здесь невозможно было заключить сделку, выхода не было. Это далеко не то же самое, что смотреть через стол в зале заседаний и ждать, когда твой оппонент сдастся первым.

Я должен был держать себя в руках, поднимаясь боком по волнам, и приходилось сохранять надежду, когда волна грозила обрушиться сверху. В пропитанном дождем небе справа от меня виднелся лишь пенный гребень.

Но она не обрушилась, а провалилась, и яхта ухнула в воду под тяжестью силы гравитации, только для того, чтобы снова взмыть вверх, когда поднялась следующая волна.

Я подумал, мог ли я быть напуган настолько, что даже морская болезнь не проявилась.

Я повернул штурвал и сбросил скорость, когда лодка качнулась в промежуток между волнами, а затем прибавил скорость по надвигающейся стене следующей. И я был так занят наблюдением за водой справа от себя, что забыл о необходимости следить за островом слева, пока со следующей вспышкой молнии не осознал, что его там нет.

Блядь!

Не слишком ли круто я вошел в поворот? Не слишком ли далеко отплыл на восток? Не направил ли судно в риф или, что еще хуже, не вывел ли с континентального шельфа в открытую воду?

Паника накрыла меня резко, как удар под дых, и я развернулся по левому борту. Я не подумал ни о правильном выборе момента, ни о приближающейся волне, и на ужасную секунду мне вдруг почудилось, что мы вот-вот нырнем в океан. Был ли то правильный поступок, или помог киль, или, возможно, просто удача, но яхта выровнялась и поднялась на воду. Еще один ощутимый подъем, и она плавно заскользила по ветру и морю на запад.

Вспышка молнии осветила небо над головой, расчертив горизонт и показывая, как сильно потемнело небо и штормило. Дождь превратился в настоящий бесконечный потоп. У меня сложилось ощущение, что лодку разворачивало так много раз, что я теперь не знал, что и в каком направлении находится.

Я не мог отпустить штурвал, чтобы проверить навигатор. Боже, да и работает ли он вообще? Учитывая, насколько мокрой была вся палуба и кабина.

Дождь теперь бил мне в спину, ветер и море уносили так, что мы, должно быть, направлялись на запад. Или, по крайней мере, сильно западнее. И как долго мы сможем так двигаться, пока не столкнемся с чем-нибудь? С островом или рифом? Кораллы запросто могут проделать дыру в корпусе, и эта мысль вызывала шквал паники, которая быстро трансформировалась во что-то близкое к ужасу, и я начал крутить штурвал, чтобы увести нас вправо.

А потом небо снова озарила молния, и на этот раз я разглядел.

На некотором расстоянии, примерно метрах в шестидесяти по левому борту, едва различимые в сером шквале бури, раскачивались и склонялись пальмы.

Остров.

Я достиг верхней части острова.

Я повернул ближе к берегу, и, с учётом дождя и ветра за моей спиной, знал, что все еще держу курс на запад. Больше не борясь с волнами, я летел по ветру. Я понятия не имел, насколько близко был вход в бухту, но направлялся дальше внутрь, а волны пытались скорректировать мой курс, но я выворачивал, выворачивал и выворачивал штурвал. Нужно было войти в бухту, не промахнувшись. Дул сильный ветер, огромные волны пытались сбросить яхту, и как только мы вынырнули из шквала и оказались под защитой маленькой гавани, нас тряхнуло, дернуло в воде и протащило, как игрушечную лодку на веревочке.

Неужели я посадил яхту на мель? Мог я задеть коралл? Я вообще что-нибудь задел? Или яхты именно так и должны делать? Не слишком ли быстро я завернул?

А затем, как будто кто-то щелкнул выключателем, без усилий, без яростного сопротивления, мы заскользили по более спокойным водам. Дождь все еще лил и ветер ревел над нами, но вода была далеко не такой бурной.

Вернувшись к рулю, я сбавил обороты и заглушил двигатель. Дождь шумел, а порывистый ветер ревел в деревьях, но это было несравнимо с тем, через что мы только что прошли. Здесь мы были под защитой.

Несмотря ни на что и вопреки всему, через что меня заставила пройти мать-природа, я сделал это.

Я довел лодку до бухты.

Одному Богу известно, какой ущерб я нанес яхте, и я был уверен, что Фостер убьет меня, когда почувствует себя лучше... Чёрт! Фостер. Я бросил якорь на песчаное дно, рывком распахнул дверь и чуть не свалился с лестницы. Я закрыл за собой дверь, и тишина стала почти оглушительной.

Никакого ветра, ни дождя, ни воды.

Я побежал прямо в ванную и открыл дверь. Фостер все еще лежал на полу по другую сторону от унитаза, спиной к диванной подушке, которую я положил туда. Я не знал, переместился ли он туда сам, или отлетел во время нашего штормового плавания. Я опустился на колени рядом с ним и коснулся его лица. Он все еще был слегка горячим, но цвет лица понемногу возвращался, а глаза затрепетали и открылись. Ему потребовалась секунда, чтобы сфокусировать взгляд на мне, а затем легкая улыбка коснулась его губ.

— Эй, — сказал я, внезапно разволновавшись. — Ты в порядке?

— Устал, — пробормотал он. Он снова закрыл глаза и больше не открывал.

Сон – лучшее лекарство. Это означало, что Фостеру становилось лучше.

Я встал, снова накрыл его простыней и вернулся с открытой бутылкой Lucozade. Я заставил его сделать несколько глотков. Сначала он протестовал, но я объяснил, что нужно восполнить уровень электролитов, и это поможет ему почувствовать себя лучше. Он отпил, сколько смог, и вскоре снова отключился.

Решив, что его лучше оставить там, где он сейчас, я вышел и закрыл за собой дверь. Стоя посреди каюты в луже стекающей с меня воды, я почувствовал, как схлынул адреналин, на котором действовал все это время, и реальность того, что я совершил, накрыла меня. Я схватился за край стола, уронил голову и зарыдал.