По диагонали

Если представить себе лист, перечеркнутый пополам сверху вниз, а потом поперек слева направо, то на белом поле вдруг появится четыре маленьких квадрата — точные копии того большого и уже ненужного листа, который породил их. Нарисованный крест на белом — похож на символ завершения одной жизни и начала новой, или нескольких новых, потому что, если перечеркнуть эти маленькие квадраты пополам, то появиться уже не четыре, а восемь квадратиков. И так до бесконечности.

Но сейчас меня интересует не это, не сам процесс размножения. Продолжая дальше свои геометрические изыскания, я черчу линии уже по диагонали и мне кажется, что если четыре квадрата соединить таким образом, то появится определенный смысл. Соединение не должно быть примитивно-горизонтальным, или только вертикальным. Оно должно быть восходящим или нисходящим, уж как решит сам господь Бог.

Так я размышляю, глядя на свое графическое творение, хорошо приправленное приличной долей вина. Но мне кажется этого мало. Помня о святом правиле сохранения алкогольного градуса в крови, о том, что понижать его никак нельзя, добавляю еще несколько рюмок водки. Добавляю, смотрю на свой лист, и в голове роятся очень странные мысли.

Мне кажется, что жизнь, как текучая материя, соединяет и делит нас самым причудливым образом, но никак не банальными горизонтально—вертикальными связями. Эти связи шире и объемней, чем выглядят с моего места, откуда я созерцаю плоский и скучный белый лист, расчерченный вдоль и поперек моей неумелой рукой. Они, эти связи, с одной стороны прочные, а с другой… Нет ничего тоньше и легче. Порвать их можно в один миг так же просто, как вырвать торчащую нитку из материи или как легко я сейчас порву лежащий передо мной листок. Порву и выкину в мусор, забыв о нем уже на следующий день, отправив туда же следом и разорванные отношения.

Но я не хочу отрываться от расчерченного листка. Магия белого цвета, не тронутого чужой рукой, не испорченного чужими и грязными историями, девственной чистотой еще привлекает меня и мне хочется написать здесь свою собственную историю. Только, боюсь, что эта история будет интересна только мне, а все свои истории я и так знаю, ведь я ношу их в своей голове.

Итак, добавив к водке, уже совершающий огненный дрейф по моим жилам, добрый стакан виски, я пишу первые пришедшие в голову имена в горизонтальных квадратах.

Он и она. Муж и жена. Он — врач, пластический хирург, она — имеет свой бизнес, возглавляя одну из успешных турфирм. Живут хорошо, в достатке, детей нет, хотя обоим слегка за сорок.

Я беру фломастер и соединяю благополучных супругов горизонтальной чертой, как обычно чертят на генеалогических древах. Однако, поскольку детей у них нет, то я не могу прочертить ответвления вниз и разместить их отпрысков в нижних квадратах. Квадраты остаются незаполненными.

Кого в них прописать? Может быть, любовника и любовницу? А потом соединить всех героев линиями по диагонали? Ну, чтобы жизнь обрела хоть какой-то смысл.

— Дорогой, ты машину заправил?

— Конечно, киса! Еще вечером.

— Ты долго будешь сегодня на работе? Я хотела сходить с тобой в галерею. Приехала тематическая выставка из Парижа.

— Кто-то из известных?

— В Париже, милый, все известные. Привезли Мане и Дега.

— Ага, понятно!

Голос Евгения Дмитриевича звучит без энтузиазма. В этом голосе чувствуется холодок отказа, который Анна Сергеевна за годы замужества уже научилась распознавать.

— Впрочем, если не хочешь…

Она стоит у зеркала в коридоре и подправляет макияж перед выходом. Это были финальные штрихи, своего рода ритуал, которого Анна неукоснительно придерживалась.

— Анют, ну извини, сегодня пациентов много, прямо косяком прут. Всем надо поправлять щеки, уши, да и веки заодно. Прямо вал работы!

— Знаю, знаю! — отмахнулась жена. — Если нужно — работай! Бизнес важнее всего.

Евгений Дмитриевич с удивлением посмотрел на Анну. На его лице — худощавом, высоколобом, интеллигентном лицо профессора университета, отразило замешательство. Он отодвинул в сторону футляр из-под контактных линз, которые надевал перед этим.

— Ты что, обиделась?

— С чего вдруг? Знаешь, за мной заедут сегодня, можешь брать машину.

Супруг помялся.

— Да мне она тоже сейчас без надобности. Но если не возьмешь, то ладно!

Она ушла, случайно сильно хлопнув дверью.

Евгений Дмитриевич проводил её взглядом и отметил про себя тяжелую стать жены, её укрупнившиеся формы, отяжелевшее лицо. После сорока она неожиданно оплыла, как оплывает под горячим солнцем глыба льда. Только он не припоминал, чтобы после сорокового Рубикона у них вспыхнула африканская страсть, жену никакое горячее солнце не плавило. Наоборот, чувства затихали, сглаживались, растворялись приятным послевкусием к любви. Как если бы подали известный коктейль после бурной вечеринки, где каждый мог надраться, употребляя черт знает что.

Но такова, наверное, жизнь. Мы пробуем её с неуемной жадностью идиота, вырвавшегося из психиатрической больницы, пробуем на язык, вдыхаем ноздрями, глотаем глазами. Мы торопимся познать мир, пока топчем эту бренную землю.

«А надо ли? — философски размышляет Евгений Дмитриевич, — надо ли пачкаться в дерьме и топтаться в пыли, чтобы прийти к одному простому выводу — эта суета не стоит затраченных усилий. Надо просто брать, что нравится, а не дергаться по пустякам. Понравилась машина — купил. Понравилась квартира — тоже купил. А если женщина — то взял, понравилась другая — тоже взял».

Он самодовольно усмехается. Однако пора ехать на работу в частную клинику.

Слава богу, несмотря на кризис и упавший рубль, пациентов хватало. Находились еще придурки, который считали, что щеки, натянутые за уши, и веки, задранные под брови, делают их физиономии молодыми и привлекательными. Нет, голубчики, шалите! Возраст можно обмануть только в одном случае – когда лежишь в морге и сотрудник из ритуальной конторы румянит тебе лицо. Тогда родня и знакомые удивляются, как молодо выглядит покойник и возникают смешные мысли, что он мог бы еще пожить — с таким-то розовощеким лицом и подведенными глазами.

Но, с другой стороны, для Евгения Дмитриевича пациенты — дело святое. Они его кормят, дают, так сказать, хлеб насущный и причем большими порциями. Какое ему дело, если у кого-то завелось лишнее бабло, чтобы спустить на такую ерунду? Потому, каждое утро он делает умное лицо, хотя особо притворяться не приходится — лицо у него и без того умное, профессорское, и отправляется на работу. Главврач, наверное, и взял его из-за умения напускать важный, представительский вид. Физиономия Евгения Дмитриевича даже красовалась в рекламном буклете частной клиники под оптимистичной надписью: «Вторая молодость. Приходите к нам!»

Он снова вспомнил Анну, свою жену, и в голове мелькнула мысль о тайнах, которые должно быть, кроются в её голове. Тайн, пожалуй, много накопилось за пятнадцать лет совместной жизни. Он же сам не все говорил ей, не всем делился. Например, что уже давно не специализируется на обвислых щеках и дряблых подбородках, а перешел на груди и ягодицы. Он занимается имплантированием: щупает ягодицы, мнёт, трогает соски, советует. Работа приятная, ничего не скажешь! Это вам не какая-то блефаропластика! И пациентки попадаются симпатичные, готовые на большее, чем просто отвалить кучу бумажек, которые приходится конвертировать в баксы на черный день.

Мысль о долларах омрачила его лицо. Пока он запирал квартиру, спускался в лифте, шел по тротуару к машине, всё думал и думал о проклятом курсе рубля, который так некстати, совершенно не вовремя, опустила чья-то злая рука. Если бы он знал чья это рука, то взял бы острую медицинскую пилу, скальпель и вжик! Нет руки. Пусть потом бегают, опускают и поднимают, что захотят.

Евгений Дмитриевич собирал валюту, чтобы купить недвижимость в Испании, какую-нибудь небольшую, но удобную виллу с видом на море. Вот их главврач — неуклюжий и туповатый Александр Борисович успел купить и теперь хвастался на каждом углу, какой он ловкий и оборотистый. Но Евгений Дмитриевич знал цену этому фанфарону!

Он подошел к машине — «Вольво» цвета морской волны, критически оглядел её и остался недоволен. Пора было уже менять её, как-никак, машине шел четвертый год. Но опять же кризис! От досады он сплюнул на тротуар, хотя почти никогда не позволял себе этого. У него-то денег на новую машину хватит, но хватит ли их у потенциальных покупателей, которые буду покупать у него? А задешево тачку отдавать не хотелось.

Сев в машину, Евгений Дмитриевич, включил двигатель, чтобы немного прогреть. На улице было прохладно. С утра столбик термометра опустился ниже пяти градусов, но сырой и промозглый ветер, вымораживал так, что казалось на улице все минус двадцать. На всякий случай он включил дворники, чтобы они пошоркали по холодному лобовому стеклу и подтвердили свою готовность к нежданным природным катаклизмам в виде мокрого снега.

Наконец, он тронулся с места, вырулил со двора по узкому свободному куску тротуара, петляя между чужими машинами, расставленными где попало, словно флажки на горнолыжном спуске, и выехал на шоссе.

Простившись с мужем, Анна Сергеевна поехала на работу в метро. От её дома до офиса, где располагалась её турфирма «Сатурн», было недалеко, всего три остановки. Вообще она не любила ездить под землей, хотя это было иногда гораздо быстрее, чем на машине. Но… Все эти запахи, эти люди! Иногда, особенно по утрам, они могли вызвать рвотный рефлекс и никакие Дольче Габбаны или Кристианы Диоры не спасали её обоняние от тошнотворных миазмов. За время достатка, успешных бизнес-проектов в туриндустрии, она отвыкла от метро и привыкать не хотелось.