Когда ива затихла, Герман уже не мог сдержать своих слёз. Внутри его всё клокотало, ныло и болело. Он зажал рот ладонью, опустил голову на грудь, зажмурился и тихо плакал. Только плечи его изредка вздрагивали. А вокруг по-прежнему светило солнце, гудели люди, кричали птицы. Неожиданно порыв сильного ветра ворвался в золотую крону ивы, и ветви её заискрились и взволнованно зашелестели.

«Прошу, только не плачь! Ты живой, юный, сильный и красивый! В твоей жизни нет бед и несчастий. Сейчас не время плакать, а время жить! Время учиться, радоваться, творить, влюбляться. За нас двоих. Слышишь? Как твоё имя?»

– Герман, – прошептал юноша мокрыми губами.

«Герман… Я буду каждый день о тебе вспоминать с теплотой. Пока не забудусь крепким сном. Уже очень скоро…»

– Позволь мне задать тебе последний вопрос. Ты помнишь, где ты жила в Симферополе?

***

Вернувшись в общежитие, Герман не застал в комнате Лёню, чему был несказанно рад. Он обессиленно рухнул на кровать, лицом в подушку и притих. Юноша чувствовал, как мертвецки устал. Но зато прежние мысли и вопросы, терзавшие его, больше не гудели в голове. Всё, что до этого казалось ему непоправимым, запутанным или фатальным, больше не имело над ним никакой власти. Маша была права: в его жизни не было бед и несчастий. Фашисты не дошли до его деревни, не отобрали у него мать. С войны возвратился отец. Хоть и ненадолго… Гера как сумел, но успел попрощаться с ним. Он не хлебнул и половины того, через что пришлось пройти маленькой беззащитной душе. Казалось, что у подножия плакучей ивы Герман оставил все свои сомнения, тревоги, отчаянье и страх. Он выплакал всё, что тяготило и отравляло его. Теперь все думы Геры заняла девочка Маша, душа которой была заключена в старой раките. Он размышлял о том, как ей можно помочь. Как можно облегчить её участь.

Тут он рывком сел на кровати и потянулся к портфелю, достал оттуда тетрадь и схватил ручку с полки. Несколько секунд он всматривался в пустой листок, пытаясь собраться с мыслями. Или набраться смелости. Вскоре он начал писать… Гера записывал всё, что услышал от ивы, стараясь не упустить ни единой мелочи. Когда уставала кисть руки, он быстро тряс ею и принимался заново за письмо. На глаза снова наворачивались слёзы, но он быстро вытирал их и, закусывая губу, упорно продолжал писать. Когда, наконец, он поставил последнюю точку, то вырвал листки из тетради и быстро сложил их треугольником. Затем засунул письмо в наволочку и лёг на подушку. Завтра он намеревался отправиться по адресу, который дала ему Маша.

***

Симферополь, 15 октября 1957 года

Ещё издалека взору Германа предстал аккуратный домик, который описывала ива. Он сразу узнал его по плоской кровле, кирпичной трубе и высокой деревянной лестнице, оплетённой густой цветастой паутиной девичьего винограда. Со временем крыша дома обветшала, в трубе образовались дыры, а время стёрло с оконных рам краску и побелку со стен, обнажив старый потрескавшийся кирпич. Садовая клумба под лестницей совсем заросла и зачахла. Она потеряла всю свою пышность, цвет и аромат. Октябрь обнажил и маленькую рябинку под окном, оставив на ней лишь ярко-красные гроздья-бусины.

Юноша шёл к дому с замиранием сердца. Он не знал, что скажет его жильцам. А вдруг в доме уже давно никто не живёт? С первого взгляда могло показаться, что домик заброшен. Гера всмотрелся в мутные стёкла, за которыми виднелась белая занавеска с красными пятнами. Это были размытые бутоны роз на потёртой ткани. Юноша замедлил шаг и взглянул на облупившуюся деревянную дверь. Глаза не наткнулись на увесистый замок. Но от этого легче не стало. Он остановился поодаль от дома, не решаясь идти дальше. В руках он сжимал конверт без обратного адреса, а в голову вдруг закрались сомнения. «Правильно ли я поступаю? – как пуля, влетела в его висок коварная мысль.  - Я могу разбередить старую рану этой семьи. Но, в конце концов, они вправе знать, что произошло с их сестрой и дочерью! Если только они сами живы. Если только…»

– Сынок, ты али заблудился? – послышался дребезжащий старческий голос позади. Герман обернулся, спрятав за спину конверт.

– Э-э, нет! – как можно увереннее выдавил из себя Гера. Он оглядел незнакомца с ног до головы: блёклый берет, низко надвинутый на самый лоб, старенькая расстёгнутая фуфайка, редкая седая бородка и почти беззубый рот. Мужчина тоже держал руки за спиной, словно пряча что-то, и выжидающе смотрел на Геру.

– Тебе какой домик-то нужен? – спросил мужчина.

– Вон тот, – кивнул Герман в сторону нужного дома и решился спросить: – А вы не знаете, кто там сейчас живёт?

– Кудина со своим отцом, – быстро ответил старик и, усмехнувшись, добавил: – Как же так, идёшь в гости и не знаешь к кому?

– Я лично с ними не знаком. Мне просто нужно им кое-что передать… – замявшись, начал Гера, но губы сами произнесли: – Весточку от Маши, от младшей сестры. Она пропала без вести в сорок первом.

– Благое дело… – кивнул мужчина, поправив берет сухоньким кулачком. – Тогда ступай, покуда они ещё дома. Ступай, ступай…

Герман поблагодарил мужчину и, повернувшись, быстрым шагом направился к дому. Он уже занёс кулак для стука, как что-то заставило его обернуться. Вдалеке юноша увидел старика, который медленно шёл вверх по безлюдной улице, опираясь на трость. «Где я мог его видеть?» – пронеслось у него в голове. Но Гера быстро отогнал от себя непрошеные мысли и громко постучал три раза. На его костяшках осталась бурая крошка от краски. Но зато в голове больше не осталось сомнений. Через некоторое время дверь отворила миловидная девушка с длинной растрёпанной косой. Её зелёные глаза растерянно смотрели на пустую улицу. Она несмело выглянула, ступив босой ногой на порожек, и наконец, наткнулась взглядом на помятый конверт под ногами.

В это время Гера шагал по направлению к автобусной остановке. Он думал о том, что почувствуют отец и сестра, прочитав письмо от Маши. В нём он решился написать несколько строк и от себя: «Приходите почтить память Марии в Воронцовский сад. Найдите там одинокую плакучую иву у центральной лавочки напротив набережной. Это не её могила, но душа Маши всё ещё теплится там».

***

Герман был единственным студентом, который с нетерпением ждал возвращения Чехова из командировки. В его отсутствие значительно расслабились коллеги и подопечные в том числе. Катерина Львовна покидала рабочее место раньше обычного, а в обеденные перерывы могла себе позволить полистать журналы мод и насладиться «профессорским чайком». Студенты же могли себе позволить иные вольности. В свободные часы, которые молодые люди могли посвятить учёбе, чаще всего они сбивались в беспечные стайки и прогуливались неподалёку от института. Студенты наслаждались последними деньками уходящего бабьего лета: ели сливочное мороженое и пили сладкий «Дюшес». Герман почти каждый день забегал в деканат, чтобы повидаться с тётушкой и узнать у неё новости о загадочном студенте и заодно спросить о возвращении профессора.

– Как к себе на работу ходишь, Поплавский, – с досадой восклицала Катерина при виде племянника. – Скоро буду кабинет на замок запирать!

– Я знаю, где ты живёшь, – недолго думая, отвечал Гера. – И знаю, что мне незачем таскаться к тебе каждый день, но…

–  Не можешь усидеть на месте, знаю! Тысячу раз уже слышала, –  махая рукой, говорила она. – Платон Николаевич будет через неделю, а вот со студентом куда сложнее. Ты знаешь, сколько мальчишек окончило факультет в тот год? Я тебе должна фамилии каждого из них назвать? И нет, ни один из них у нас не числится среди работников или аспирантов.

– А как же тот факт, что один из них посадил черёмуху во дворе?

– Это мне ничем не помогло, – отрезала Катерина. – О таком не пишут в личных делах, понимаешь?

– Я уверен, что он бывает в институте, – с напором ответил Гера, чем вызвал лишь недовольство тётушки.

– Может быть, ты мне скажешь, наконец, зачем тебе понадобился этот, прости господи, садовник?!

Герман со свистом вздохнул и обречённо молвил:

– И сам не знаю.

Лёня с переменным успехом продолжал походы с Ремарком в общую курилку. Он зажимал дымящуюся папиросу зубами и, прищурившись, читал между строк, время от времени бросая короткие быстрые взгляды, проверяя тем самым обстановку. Один раз к нему подошёл однокурсник и, кивнув на книжку, спросил:

– Дашь почитать?

– Занято. На следующей неделе Воробьёву отдаю со второго этажа.

– Ты за неделю книжку осилишь? – вскинув брови, удивился парень.

– А то! – горделиво воскликнул Лёня. – Это ж дефицит! Надо читать, покуда не отобрали.

За пару дней Лёне без труда удалось завязать диалог со многими словоохотливыми курильщиками, но, к его сожалению, это были юноши. Девушки с любопытством посматривали на читающего Леонида, но не подходили. Со стороны этот плечистый парень казался им суровым и строгим, а книга Ремарка о войне добавляла ему загадочности и серьёзности. При «чтении» Лёня часто хмурился, усердно делая вид, что с головой погружён в сюжет. Многие попросту боялись отвлекать его от захватывающего чтива. Но всё-таки среди сторонних наблюдателей нашлась одна девушка, которая не постеснялась к нему подойти.

– Здравствуй, Лёня! – звонкий девичий голосок оглушил Леонида.

– Приветствую… Люба, – растерянно ответил Лёня, убирая книгу от лица.

– Ты читаешь Ремарка? – спросила она, рассматривая книгу. – Погоди, это же… «На Западном фронте без перемен»?

– Конечно, – гордо подтвердил тот.

– А можно мне взглянуть?

Лёня без задней мысли отдал девушке книгу, поглядывая на ребят, которые, стоя неподалёку, с интересом глазели на пару издалека. Люба в это время деловито открыла книгу, пробежав серьёзными глазами по титульному листу, и медленно начала её листать.