– У тебя же был день рождения в конце сентября? Прими мои поздравления! – профессор поднял стакан, и его губы дрогнули в улыбке. Затем он залпом осушил его, с громким стуком опустив на стол, и потянулся к пиале с тёртым имбирём и лимоном.

– Спасибо, Платон Николаевич, – ответил Герман, наблюдая за тем, как профессор отправляет в рот полную чайную ложку жёлтого «варенья», после чего он поморщился сильнее, чем от настойки.

– Как ты провёл его? В кругу друзей или же семьи? – немного погодя поинтересовался Чехов.

– Друзей у меня нет, поэтому я отмечал дома, с родными.

– Как мне сказал один из моих первых наставников: ищи не друзей, ищи союзников! Это я говорю тебе не для того, чтобы тебя поддержать, а для того, чтобы ты не терял время.

– Я понимаю, о чём вы говорите, Платон Николаевич. Я сам много размышлял на эту тему, но, понимаете, человек – существо социальное. Нам свойственно жить и развиваться в обществе себе подобных. В моём случае – в обществе студентов. К счастью, у меня много с ними общих тем для разговоров.

– Только с обществом нужно быть избирательным и осторожным. Чаще всего тебя неправильно поймут или извратят твои слова так, что захочется провалиться сквозь землю! Вот, яркий пример! – Чехов подошёл к столу и взял в руки увесистую книгу, поспешно открыв её на одной из страниц. Он вынул из неё листок, сложенный вдвое и аккуратно развернул его, попутно бормоча: – Мой старый друг лечился в Ташкенте ещё в начале 50-х, и его соседом по палате оказался весьма мудрый и интересный человек со сложной судьбой… Его звали… так, так, вот! Александр Исаевич! В военные годы его считали дезертиром и предателем, который весьма нелестно, и я бы сказал, ругательно высказывался о Сталине в переписках с одним из своих товарищей. Несмотря на запрет, он вёл фронтовой дневник и писал своим друзьям. Эти письма вызвали подозрение военной цензуры и там понеслось: арест, следствие, лагеря... Но моего друга поразило то, с какой смелостью и отвагой Александр Исаевич рассказывал о всей правде, с которой пришлось столкнуться на войне. Да и в жизни тоже! И вот однажды, Александр Исаевич произнёс фразу, которую мой друг записал мне в письме, вот, послушай: «Чем хрупче удался человек, тем больше десятков, даже сотен совпадающих обстоятельств нужно, чтоб он мог сблизиться с подобным себе. Каждое новое совпадение лишь на немного увеличивает близость. Зато одно единственное расхождение может сразу все развалить[4]». Сколько смысла в этих строчках, Гера, сколько житейской мудрости. И правды. Только за эту правду пострадало достаточное количество народа… 

– А вы не думали, что наш народ сейчас не готов к этой правде? Если так подумать, то люди лишь встают с колен, оправляются после всего ужаса, который им пришлось пережить. Они хотят жить в мире, а не в правде.

– А когда же народ будет готов жить в правде, Гера? Ты не думал, что стране нужны козлы отпущения? А на правду им… – профессор махнул рукой и продолжил: – Самое отвратительное, что из контекста вырываются отдельные высказывания, по сути – реплики, которые абсолютно безграмотно либо сознательно злонамеренно отождествляются с личной позицией человека, ведущего дневниковые записи, видимо, слишком сложные для постижения нынешними умами.

– Вы правы, нынешние умы и сердца людей не в состоянии принять откровения чужого им человека за чистую монету. Учитывая то, что его обвиняли в дезертирстве и лицемерии. Но это вовсе не от безграмотности населения, а в опасении… узнать правду. Но то семя, которое этот человек посеял в глубине общества, я уверен, что прорастёт. И кто знает, пускай не наше поколение, а другое всё же осмелится принять эту правду? И осмелится взглянуть в глаза человеку, которого считали предателем родины.

В этот момент дверь кабинета отворилась и в комнату вошла Мария Григорьевна, вытирая свои пышные белоснежные руки о передник. Она сразу направилась к столику, на котором стояла пустая тарелка. Чехов тут же засуетился и убрал книгу в стол, поправляя свои очки и кашляя в сложенный кулак, будто его застукали за чем-то скверным.

– А почему чаю гостю до сих не предложили? – удивлённо обратилась Мария к профессору.

– Каюсь, заговорились! – бросил Чехов, не глядя на неё. – Ты же знаешь, я готов запоем обсуждать и доказывать… Лишь бы собеседник был достойнейший.

– Знаю! – перебила Мария Григорьевна. – Время, однако, уже позднее. Вы сами будете гостя провожать? И вы совсем позабыли про свой режим сна?

– Гриша отвезёт! Он у меня в долгу с прошлой недели. А ты совсем позабыла, что я плохо сплю в такую погоду?

– А кто такой Григорий? – вмешался обеспокоенный Герман. – Может быть, никого не придётся просить, и я сам спокойно доберусь? Правда, мне придётся ночевать в доме матери, в общежитие меня вряд ли пустят после одиннадцати.

– Эээх, Мария, смотри и гордись: молодёжь стесняется! – Чехов засмеялся и махнул рукой. – Гриша – мой сосед, мы всегда друг друга выручаем по-соседски. И до одиннадцати успеем! Я позвоню на вахту и попрошу тебя пропустить, если вдруг задержимся. А теперь садись за мой стол, нужно немного поработать над твоим текстом, пока у нас есть время!

Герман, под многозначительным взглядом Марии Григорьевны, взял портфель под мышку и подошёл к столу. Разливая ароматный чай по чашкам, женщина вдруг принюхалась и спросила:

– Выпечкой запахло! Точно… Сладкими пирожками! Чувствуете?

– Я только слышу мяту и лимон… – подняв левую бровь, ответил Чехов. Он перевёл взгляд на Германа, который растерянно опустил глаза.

– Я… я просто в обед не успел их съесть, – замявшись, ответил Гера и вытащил из портфеля небольшой промасленный свёрток.

– У тебя нюх, как у ищейки! – засмеявшись, проговорил профессор, глядя на женщину.

– Знаете ли, аромат выпечки ни с чем не спутаешь, – горделиво ответила Мария Григорьевна и, метнув строгий взгляд на Чехова, добавила: – Как и запах крепкого алкоголя, между прочим.

Чехов перестал улыбаться и перевёл взгляд на свёрток.

– Давно не ел домашних пирожков. А с чем они?

– С яблоком, – отозвался Герман, чувствуя, как затрепетало его сердце.

– Мария, у нас весь задний двор усыпан дичкой, почему бы тебе завтра не испечь шарлотку по маминому рецепту? Хочу взять с собой в дорогу.

Мария Григорьевна заверила Чехова, что завтра утром всё будет готово и строго добавила:

– Настоятельно советую воздержаться от выпечки на ночь глядя. Хотите, чтобы перед поездкой обострился ваш хронический гастрит?

– Так, мы сами разберёмся, иди. А то время не резиновое, знаешь ли!

Женщина в очередной раз бросила на Чехова неодобрительный взгляд и, взяв поднос, пожелала приятного чаепития. Когда за ней затворилась дверь, Чехов потянулся к одному из пирожков. Герман, затаив дыхание, смотрел, как тот берёт его в руки, подносит его к носу и вдыхает сладкий аромат.

– Ты же не против, Герман? – обратился мужчина к застывшему юноше.

– Нет! – выпалил Герман, но суетливо добавил: – Правда, они не свежие… Может быть, не стоит испытывать… ваш желудок?

– Ой, и ты туда же… – посетовал Чехов, сведя рыжие брови к переносице. – После настойки мне уже ничего не страшно. Всё равно уже не избежать бабских нотаций.

Профессор откусил небольшой кусок, запив его глотком тёплого чая. Герман не мог отвести напряжённого взгляда от того, как тот поедает пирожок со злосчастным яблоком. «Оно продолжает приносить мне одни неприятности! Что же теперь будет?!» – отчаянно вопрошал он у себя в голове. Чехов поймал на себе сверлящий взгляд гостя и кивнул в сторону второго пирожка.

– Бери, а то ещё неделю у тебя в портфеле пролежит и точно выкидывать придётся. Не пропадать же добру. М, а где же начинка?

– Мама умудрилась из одного яблока испечь два пирожка. Привычка со времён войны, – выдавил из себя Герман, схватив последний. Он только поднёс его к губам, как заметил, что Чехов отложил надкусанный пирожок и принялся изучать его записи, похлёбывая чай. Спустя несколько минут, профессор указал юноше на то, что следовало бы переписать, дабы придать художественному тексту свойственные публицистике логичность и выразительность. Он дал Герману ручку и чистый лист бумаги, попросив переписать начало статьи под его диктовку. Пирожок оставался лежать на блюдце Чехова, чем отвлекал внимание Германа. Юноше оставалось надеяться лишь на чудо.

Через некоторое время дверь тихонько отворилась, и в кабинет бесшумной поступью прошмыгнул Борис. Поджав хвост и водя своим блестящим коричневым носом по воздуху, он подкрадывался к столу хозяина. Завидев собаку, Герман в очередной раз пожалел о том, что не умеет разговаривать с животными. «Хоть бы ты меня спас!» – пронеслось в его голове. Чехов, увлечённый вычиткой письменной работы Германа, не замечал присутствие в своём кабинете третьего лишнего. Тем временем Боря сел почти у самого края стола и облизнулся, увидев лежащий пирожок. Он то и дело переводил жалостливый взгляд с хозяина на лакомый кусок и обратно. Герман всеми силами делал вид, что не замечает собаку, опустив голову над столом. Напряжение достигло предела, когда Чехов взял пирожок с блюдца и начал махать им в воздухе, обильно жестикулируя. Борис внимательно следил за каждым движением руки профессора, чуть подавшись вперёд. Казалось, он был готов к «нападению» и выжидал подходящего момента.

– Я считаю, что этот абзац можно сократить, иначе получается очень грузно. Опять же, тут обилие сложных речевых оборотов, там – сложносочинённых предложений, а эти сравнения ребят в глазах… Ты так не считаешь? – после этих слов Чехов поднёс пирожок к губам, но Борис тут же подал голос. Его лай оказался таким громким и внезапным, что профессор вздрогнул, а пирожок упал к его ногам. Боря не растерялся и, клацнув зубами, схватил его и выбежал пулей из кабинета, поджав хвост.