– Бессовестный! Это… просто… невообразимо! Будто его плохо кормят! Вот зараза… Нет, ну ты видел, как он надо мной издевается?! Мария! Почему ты не следишь за собакой?

Герман заметно выдохнул. Он ослабил хватку, и ручка выпала из дрожащих пальцев рук. Ему казалось, что он был спасён.

***

В камине баюкали своим треском ароматные берёзовые поленья, охваченные ярким танцующим пламенем. В столь поздний час Чехов решил раскурить трубку. Профессор обожал эту незамысловатую вещицу из алжирского древовидного вереска, на стаммеле[5] которой была искусно вырезана голова мудреца с длинной бородкой. Обычно Чехов курил трубку исключительно из философских побуждений: данный процесс вводил профессора в некий транс и помогал «красиво и витиевато» мыслить. Ему нравилось тщательно и подолгу разминать ароматный болгарский табак кончиками пальцев на журнальном столике, аккуратно засыпать его в табачную камеру, постукивая по стенкам чаши, и контролировать плотность набивки подушечкой большого пальца. Обычно он занимался этим «таинством» в одиночестве, дабы лишний раз не отвлекаться и быть максимально сосредоточенным. Но на этот раз компанию профессору составила Мария Григорьевна, мирно сидящая в кресле напротив. Руки её были устало сложены на коленях, а задумчивый взгляд устремлён в закоптившуюся арку камина и словно подёрнут сонной дымкой. Как и всё в тот октябрьский вечер. Всё мирно дремало и готовилось к финальному аккорду осени – торжественному ноябрю.

– Надеюсь, ты не утомил его своими категорическими суждениями о проблемах современного общества… – устало проронила женщина, не поднимая глаз. – Ты мог его спугнуть.

– Почему я, собственно, должен был его спугнуть? Что за вздор?! – с недовольством пробормотал Чехов, оторвав возмущенный взгляд от трубки. – Он эрудированный студент, тактичный собеседник и к тому же в меру любопытный юноша. Мне интересно послушать мнение молодого поколения!

– Тебе лучше знать, – безучастно бросила Мария. – Но я бы на твоём месте была осторожна. Настанет время, и твои речи обернутся против тебя самого…

– Ты что, заглядывала в будущее? – саркастичным тоном произнёс Чехов, прищурившись.

– Не нужно быть ясновидящей, чтобы предугадать конфликт двух поколений. И сословий в том числе.

Мужчина хмуро пробубнил себе под нос что-то невнятное, облизав пальцы и покрутив трубку в руках. Мария Григорьевна перевела взор на профессора и немного погодя спросила:

– Ты правда считаешь его талантливым? Или это была лишь пыль в глаза?

– За кого ты меня принимаешь? За пройдоху?! – Чехов нервно дёрнул рукой, державшей трубку, отчего табак из чаши просыпался на столик. Профессор незамедлительно выругался.

 – Ох, да не суетись ты! – Мария, наконец, распахнула глаза и переложила руки с колен на подлокотники кресла. – Платон, я не пойму, почему ты ищешь в моих вопросах подвох?

– А чего от вас, женщин, ещё ожидать?! – тут же парировал Чехов, с вызовом глянув собеседнице в глаза.

– Понимаю твоё напряжение и нервозность, но я должна знать, кого ты привёл в наш дом! И знаешь, учитывая опыт прошлых лет,  я не вмешивалась в твои дела за пределами дома, да и в нём тоже! Вспомни, чем это всё окончилось?! И не забывай, что мы должны быть осторожны и внимательны! Наш козырь – это выжидание, а ты…

– Не была бы ты моей сестрой, я бы тебя не терпел… – не глядя на женщину, недовольно процедил профессор, раскуривая трубку.

Мария Григорьевна обречённо вздохнула и качнула головой, поджав полные губы. В кабинете повисла выжидательная тишина. Лик Чехова с застывшими усталыми веками окутал густой дым. И, казалось бы, безмятежность. Но ровно до тех пор, пока Мария не заговорила язвительным тоном:

– Если бы не я, Платоша, ты бы отравился этим яблочком!

– Боже правый, снова это жужжание… – скривился от негодования профессор. – Каким ещё яблочком?

– А которое в пирожке том было! Я тебе, между прочим, запретила его кусать!

– С чего ты взяла, что оно для меня опасно?

– Ты забыл, что мой нюх как у лисицы – наточен на опасность? Если бы в этих пирожках была другая начинка – я бы и носом не повела…

– Значит, это ты подговорила Борьку выкрасть этот злосчастный пирожок?

Мария кивнула и задумчиво произнесла:

– Кто-то помогает ему… Это – бесспорно. Причём использует моё же оружие. Яблоки! Что-то тут нечисто… Этого мальчика совсем недавно оповестили об угрозе.

– И кто же эта таинственная Эрида, подкинувшая нам яблоко раздора? Вопрос, скорее, риторический… Но ведь Герман явно не догадывается о том, кто есть я?

– В этом ты прав. Но если так и дальше пойдёт, то ты сам себя сдашь с потрохами!

– Кстати, о яблочках… Почему же твоё так не сработало? Его подбросили ещё перед его девятнадцатилетием, а уже начало октября, дорогуша.

– А ты спросил у него, как прошёл его день рождения?

– Да, но, увы, он не поведал мне ничего особенного…

– Врёт! – отрезала Мария и забегала глазами по кабинету. – Точно в тот день что-то произошло! Иначе бы ещё раньше явился к нам. Сам!

– Ну, а что карты говорят?

– Карты не говорят, а показывают! И они ясно показали, что яблоко побывало в чьих-то руках. Но, боюсь, что не в его.

– Ой, да чёрт с ним, с этим яблоком! – оторвав трубку от уголка рта, раздражённо бросил профессор. – Мы же оба знаем, что он – именно тот, кого мы ищем!

– Я бы всё равно проверила свои догадки, – мотнув головой, произнесла Мария.

– Ну а что тут ещё проверять?! Орляк, между прочим, ещё до зачисления подтвердил мои догадки! А невестка лишь укрепила мою веру в него.

–  Ничего удивительного… Ты веришь своим помощничкам, а я – своим силам. Тем более, ты точно так же говорил про тех двух студентов, которые, как оказалось, не имели никакого отношения к тебе. Ты помнишь, что пришлось с ними сделать, дабы сохранить твою репутацию?

– Ты не понимаешь! –  не выдержал профессор, вскочив со своего места. –  В них был уверен я, но никак не мои помощнички, как ты изволила выразиться. Да, я жестоко ошибся! Причём дважды… Я это признаю! Но… не в этот раз, Маша, не в этот! Я чувствую, как ускользает драгоценное время… Будто речной песок сквозь пальцы! Я вынужден действовать быстро, иначе…

–  Быстро, но не осторожно! – строго произнесла Мария и указала брату на кресло. – Сядь и успокойся! Я не хочу ломать ещё одному парню жизнь, понимаешь? Я желаю удостовериться сама! Дай же мне эту возможность, упрямый ты!

– А, чёрт с тобой, будь по-твоему! – выкрикнул в сердцах Чехов и плюхнулся в кресло напротив, сжав зубами трубку. – Ты мёртвого заставишь воскреснуть и умереть снова! Надоедливая муха…

Мария Григорьевна рассмеялась, зажмурив глаза и качнув головой вперёд. Её медные локоны упали на глаза, и она привычно их сдула с лица.

– Хоть и возраст тебе к лицу, Платон, но капризный мальчишка с годами только укоренился в тебе… – сквозь тихий смех проговорила она, добавив: – Ты ещё ножкой топни! Ей-богу, вот умора!

– Капризный мальчишка, как ты говоришь, чаще всего оказывается прав, нежели занудная дотошная барышня напротив, – с нарочитым спокойствием парировал Чехов, перекинув ногу на ногу.

Мария перестала улыбаться, и её левая бровь взметнулась вверх, отчего на румяное добродушное лицо упала грозная тень. С минуту брат и сестра обменивались колкими неодобрительными взглядами, пока профессор не отвёл глаза к камину, пустив вверх облако сизого дыма.

– Давно хотела тебе сказать, но всё откладывала. Сейчас, думаю, самое подходящее для этого время, – серьёзно промолвила Мария, скрестив руки на груди. – И тебе решать, права я или нет. Время покажет! Был бы ты, братец, поосторожнее с этой Катериной. Она та ещё актриса. Не забывай, что для неё этот мальчик – родной человек. А вот ты… – она замолчала, скользнув цепким взглядом по окаменевшему лицу брата, – не более, чем статусная игрушка в её ловких руках.

– С чего такие однозначные выводы? – спросил профессор, не глядя на собеседницу. – И я что, по-твоему, совсем глуп?

– Карты показали её довольно хитрой дамой. Такие всегда себе на уме. Она давно преследует свои цели, о которых не признается вслух.

– Благодаря ей мы узнали про Германа. И она помогла мне подкинуть твоё яблоко…

– Не обольщайся, – оборвала речь брата Мария, мотнув головой. – То, что она выполняет твои поручения по работе и не только, вовсе не означает, что она на твоей стороне. Рассказав тебе об одарённом племяннике не от мира сего, она лишь хотела удачно его пристроить. И у неё это получилось. Пойми же, наконец, ты – мужчина. И порой это вовсе не твоё преимущество.

– Что бы я делал без тебя, сестрица моя? – с долей сарказма произнёс профессор, откладывая трубку на столик. – И поругаешь, и приголубишь, и жизни меня поучишь…

– Ой, вот только не ёрничай! – нахмурилась Мария и махнула рукой. – Ладно, пойду я спать. Устала сегодня что-то. Визит этого мальчика отнял у меня последние силы…

 Мария Григорьевна медленно поднялась, посетовав на опухшие ноги и ноющую поясницу. Уходя, она посоветовала брату не засиживаться и поскорее ложиться спать. Тот лишь рассеянно кивнул, проводив женщину задумчивым взглядом, и прикрыл бледные веки, наслаждаясь наступившей тишиной.

Спустя некоторое время Чехов открыл глаза и быстро заморгал, словно освобождаясь от липкой дремоты. Он потер лицо ладонями до лёгкой красноты и поднялся с кресла, чтобы взять в руки холодную кочергу. Быстрым отточенным движением профессор перемешал обуглившиеся, но не сгоревшие кусочки древесины, приговаривая про себя: «Капризный мальчишка! Кто бы мог подумать, что я услышу такое на старости лет… Я ведь точно знаю, что в этот раз не ошибся. Вот вздорная баба, только бы поспорить со мной!» Отложив кочергу, Чехов, крякнув, выпрямился и направился к письменному столу. Он тихонько приоткрыл ящик и достал оттуда фотографию в потёртой деревянной рамке. С чёрно-белой фотокарточки на него смотрела улыбчивая белокурая девушка с лисьими глазками. За её изящными плечиками возвышалась прибрежная скала, на фоне которой она казалась хрупкой и маленькой. Ямочки на её щеках, еле заметные веснушки, курносый нос и повязка с бантом на голове шептали о юности, невинности и почти детской красоте. Профессор вздохнул и, не отрывая взгляда от фотографии, опустился в кресло. Он подпёр пальцами висок, устало наклонив голову, и долго всматривался в застывшие лисьи глаза. Его неподвижный взгляд смягчился, губы дрогнули и растянулись в полуулыбке, а по лицу украдкой скользнула тень тоски, затаившись в глубоких изгибах морщин в уголках его глаз. Спустя минуту трепетного молчания профессор тихо произнес: