И вот утром она ведёт меня на рентген и после этого велит придти к ней вечером. Вечером говорит мне, что у меня страшный туберкулёз чуть ли не в последней стадии и почти не поддающаяся лечению пневмония. Дала тяжёлые антибиотики, и от одной таблетки сразу начались сильные судороги. Кроме того, сказала немедленно ложиться в «Хадассу» на лечение. Вскоре появляется посланец от нее: нельзя кормить ребенка грудью. И протягивает маску. Ночь была страшная.

Еду в больницу рано утром. Понимаю, что еду на смерть, и всё же еду. Прощаюсь с шестинедельным ребёнком. Муж плачет, стоит в дверях в талите и тфилин, с ребёнком на руках. Всему конец, думаю я. И плачу, целуя ребёнка...

Села в автобус и вдруг почувствовала, что кто-то смотрит на меня. Подняла глаза – уголовного типа горилла и еще горилла в конце автобуса. Поняла, что сопровождают.

В «Хадассе» забастовка медсестёр, и я пошла в кабинет доктора Моше. Как я могла верить этой негодяйке Лейзеровской?! Всегда давала мне неправильные лекарства и лошадиными дозами, если надо по капле. Доктор Моше просил не ходить к ней и вообще к русским: «Откуда у тебя столько врагов?! Почему они так тебя ненавидят?!» А вот поверила ей...

Бандиты шли за мной, но остались в коридоре, когда я зашла к Моше.

Он встретил радостно, но увидев мое лицо и услышав моё дыхание, сник. Рассказываю, что случилось. Слушает лёгкие, молча берёт за руку и ведёт на рентген. Денег у меня нет и Моше платит свои. Берёт снимок, подводит к окну за руку. «Ты мне веришь? Только для тебя сделал. Я-то всегда знаю, больна ты или нет. Я знал, что ты не больна. Нет туберкулеза, нет пневмонии. А эта «врач»…» Он махнул рукой и повёл меня в свой кабинет.

Показала ему антибиотики, что Лейзеровская дала. Я успела принять две таблетки. Он с гневом выбросил их в урну. Затем пошёл к столу и стал читать данное ею направление "умирающей женщине" в больницу. Чем больше он читал, пытаясь понять, тем больше багровело его лицо. В конце концов, разорвал направление и выбросил в урну. Сел, долго смотрел на меня, потом проговорил: «Ты мне не веришь. А я ведь украл твою историю болезни в 74 году и сказал тебе: у меня есть тысяча больных, я за всех отвечаю. Я же сказал, чтобы ты приходила со всеми болезнями ко мне».

Я не знала, что сказать. Просто не решалась его беспокоить каждый раз и боялась, что медсестра донесет на него, если я буду ходить без оплаты. Сказала ему об этом, а он вскинул голову: «Я никого не боюсь. Кроме Б-га. И хочу, чтобы ты верила мне. Я не только твой врач. Я твой друг». Потом долго молчали. Пациентов не было. Я сидела, не в силах уйти от его доброты. И от страха, что на улице что-нибудь опять случится. Он спросил: «Как ты себя сейчас чувствуешь? Я видел, как тебе было плохо, когда ты вошла». А мне было так хорошо, как будто ничего перед этим не было.

Он еще раз послушал лёгкие и сказал, что я должна идти домой – ребёнок ждет. Он меня заверил, что всё хорошо и что я должна всегда приходить только к нему со всеми болезнями. Потрепал по плечу. На всякий случай сделал укол кортизона и посоветовал: “Держись подальше от этих русских, они плохие врачи, как и всё в России. И люди, видно, плохие”.

Это было в последний раз, больше мы не виделись, хотя в стране была ещё до конца декабря.

Я постеснялась попросить его поехать со мной до моего дома.

В коридоре бандитов не было. Поняла, что ждут внизу. Спустилась и увидела их там. Тут, на мое счастье, вышла большая группа людей, я втиснулась внутрь и с ними вышла к автобусу, который стоял на остановке. Бандиты видели меня, вошли в автобус, горилла усмехался. Я прошла вперед, он пошел за мной. Сел впереди меня, а другого послал к задней двери.

Поездка короткая. Я встала около шофера. Горилла сел почти рядом, наглая усмешка не сходила с его лица, открывая золотой зуб. Во мне бушевала дикая ярость и ненависть к чекистам за искалеченную жизнь и за моё бессилие. Я не утерпела и сказала: “Ну что, асафсуф, проиграли сегодня". На мои слова, сказанные на иврите, он ответил отборным матом со словом "мать". Я так и думала, что не сдержится урка. И сказала: «Это твою мать и мать того в конце автобуса, и вашу общую мать – КГБ-Шинбет!» Сзади меня услышала тихое: «Готеню!» Это был шофёр. Урка встал и пошел ко мне, сунув руку в карман. Я вытащила небольшой кинжал: «Только попробуй!» Дал его муж на всякий случай.

Ехать на смерть и брать с собой кинжал! Кого убивать: убийц в белых халатах?!

Он опять сел, ругаясь.

Шофёр тронул меня за спину. Я обернулась: красивый еврей-еке, испуганное лицо, закрыв рот рукой, чтобы не видно было в зеркало, сказал: «Смотри в окно и скажи, где выходишь». Я так же, как он, почти не разжимая рта, ответила ему, где мне надо выйти. И, стоя спиной к шоферу, протянула ему руку, и он ее пожал. Сейчас мне выходить. Он еле слышно сказал: «Держись очень крепко! Желаю удачи!»

Бандиты встали, зная, что скоро моя остановка. Но автобус остановится раньше! Я вцепилась в стойку руками и ногами. Тут автобус внезапно и сильно затормозил и шофёр громко закричал: «Проклятые! Лезут под автобус!» Я чудом удержалась на ногах. Бандиты упали. Одновременно распахнулась дверь. Как только я преодолела силу, валившую меня с ног от резкого торможения, бросилась в открытую дверь. Дверь тут же закрылась, и автобус понёсся дальше.

Перелетела через дорогу, не оглядываясь. Увидела, что далеко, в конце улицы, автобус замедлил ход. На остановке бандиты выйдут и вернутся за мной. Подошла к подъезду и вдруг почувствовала, что ноги ватные. Я еще бежала через дорогу, а моя собака уже лаяла на балконе нашей квартиры на последнем этаже.

Муж вышел на балкон. Я крикнула: «Пусти вниз собаку!» Хотела знать, что в подъезде никого нет. Она скатилась вниз в одну минуту, стала лизать меня, но внезапно остановилась, принюхиваясь, и с оглушающим лаем выскочила на дорогу, чуть не попав под машину, приехавшую со стороны «Хадассы». Машина была странная, с темными стеклами. Никто из нее не вышел.

Тут пришли соседи, Нира и Шломо. И Нира сказала, что у меня совершенно белое лицо: «Может, вызвать скорую?» Я понимала, что надо бежать домой, еще несколько минут и бандиты будут здесь. Нира и Шломо довели меня до ступенек. И тут, откуда только силы взялись: наперегонки с собакой, которая теперь заливалась веселым лаем, взлетела на последний этаж.

Мы стояли на балконе, когда сюда прибежали горилла и его подельник. Увидев, что меня нет, подошли к машине и говорили с кем-то, сидевшим внутри. Нира и Шломо стояли перед подъездом. Бандиты подошли к ним. Нира крикнула: «Нехама, они спрашивают о тебе. Ты их знаешь?»

Я крикнула: «Они бандиты! Звони в полицию!»

Нира и Шломо пошли домой. Горилла поднял голову, свистнул разбойником и погрозил мне кулаком, крикнув по-русски: «Ты еще нам попадешься!» И для подтверждения сыпанул матом. Поскольку опять там была «мать», я ему повторила: «Это твою мать и вашу общую мать – КГБ-Шинбет!» Муж бросил в них цветочным горшком. Они тут же сели в машину с темными стеклами и уехали.

А шофёра я часто вспоминала и надеялась, что он не пострадал из-за меня. Красивый, с добрыми голубыми глазами, соломенными волосами, высокий и сильный. Настоящий еврей-еке...

Как-то была дома одна с ребёнком. К дому подлетел вертолет и стал летать вверх и вниз, подлетал к моим окнам, летчик грозно махал мне кулаком, открывал и закрывал рот, наверное, кричал что-то. Я испугалась, схватила ребенка и убежала с балкона. Закрыла балконную и кухонную двери, спустила жалюзи и убежала в спальню. А он уже с этой стороны. Обливаясь потом от страха, закрыла окно в спальне, спустила жалюзи и убежала в салон. Вертолёт сел на крышу, и лётчик стучал по крыше над салоном. Снова убежала в спальню. В щели жалюзи увидела сотни людей вокруг дома и на шоссе. Люди шумели, слышалось слово "террористы". Вся "операция" продолжалась полчаса, вертолёт улетел».

Твой ход, товарищ кэгэбэ.

Рассказ 27

Закончил выставлять рассказ Нехамелэ в русском варианте, и пришлось сбегать по работе в промышленный район, в котором было покушение на меня. И на обратном пути с улицы Фарбештейн повернул направо на Канфей Нешерим к автобусной остановке. А на повороте слились машинные потоки в огромную пробку, в которой одна машина гудела, прорываясь к тротуару. К тротуару она прорвалась немного впереди меня. И открылась дверца напротив водителя. Предположить, что это кто-то из знакомых, – такое не пришло в голову. Водители не смотрят по сторонам в такой машинной неразберихе. А незнакомый не будет прорываться к тротуару, чтобы дать тремп. Но я немного наклонился, чтобы увидеть лицо водителя. Чужой и неприятный человек показывал руками вперёд, что означает всем понятное – предлагает тремп.

Было это первого января 2007 года.

Так хотели отпраздновать начало нового нееврейского года нееврейским способом в нееврейской стране её нееврейские хозяева. Хотели. А мне добавить к рассказу 22: "Концы от убийств "в тремпах" и "на тремпиадах"". Это не упущение моё – тысячи хитрых способов убийств не описать.

Когда почти шестьдесят лет назад евреи услышали, что в Минске грузовик задавил большого еврейского актёра Михоэлса, все евреи – а тогда ещё были евреи, которые думают только о еврейском счастье, а не о гойском, – так все евреи поняли, что убийца – КГБ. А почему передавали из уст в уста "утку" кэгэбэ про грузовик? Слухи рождает не жидкий голос запуганного свидетеля, который был или не был, а мощный рупор лжи, который донёс слух, что задавлен именно грузовиком, а не просто задавлен.

Грузовик потребовался, чтобы скрыть, что убитый был зверски изуродован.

Были ещё евреи, которые верили только евреям.

С Нехамелэ планировали подать её рассказ и этот рассказ в качестве нашей жалобы против власти кэгэбэ и карательной медицины кэгэбэ в государстве. Но этот рассказ надо было ещё дописывать, а оба вместе ещё и переводить. Но из-за важности материала Нехамелэ решил подать жалобу немедленно в русском варианте. 2.1.2007 разослал по известным адресам с припиской: "Спешу подать материал жалобы по-русски, потому что опасаюсь, что хотят помешать мне опубликовать этот материал. Через несколько дней подам жалобу на иврите, как обычно".