- Бабель, она работает для вас.

Два других кота на задних лапах разглядывали мои карты, прищурив по одному глазу, мурлыкали между собой, выжидая это сообщение кота у компьютера.

За долгие годы, что я навещал это тихое заведение, никогда тут не было больше двоих. И котов тем более. А по девушке, которая уже не поднимала глаза на меня, понял, что она знает, за кем они пришли.

Кот у прилавка продолжал вилять без хвоста, а два других перешли к делу. К этому времени я нашёл нужную мне карту, и они начали собирать мои разбросанные карты, без моего участия. Собирая и складывая их на прилавок, они замурлыкали между собой о неевреях, что они тоже строят это государство. И сразу спросили:

- Что вы думаете о Йёсе и Шуле?

Я человек отзывчивый.

- Да неевреи они, – ответил, поддержав их тему.

- Разве они не евреи? – спросили.

- А потому, что действуют они против евреев, – ответил.

И добавил из моего загашника всё, что я думаю о таких.

То было последнее знакомство с объектом перед убийством.

Государство спешило ликвидировать меня. Но нет самомнения на свой счёт – был бы в последних рядах в пантеоне многих тысяч уже уничтоженных способом израильского гулага.

Три группы убийц тащили меня на три расстрельные площадки выполнить государственное задание большой важности – а как же! – если столько убийц задействованы.

Не государственная структура не посягнёт на такие уважаемые расстрельные площадки государства.

На площадку в районе Гило в Иерусалиме, которая многократно обстреливалась из арабской деревни Бейт-Джалы, и из-за этого была под постоянным наблюдением властей, один раз вытащил меня "Морис". Он показывал мне, где будет его небольшой заводик строительных блоков. Подвёл меня на то место, оставил одного и на приличном расстоянии от меня очерчивал в воздухе руками воображаемые стены заводика.

В Бейт-Джале что-то не сработало в тот день.

Но я-то знаю, Кто им помешал.

На площадку в Гар Адар под Иерусалимом звал меня настойчивый женский голос срочно сделать чертёж, неизвестно какой, неизвестно кому. Весь посёлок – сплошная площадка, там проживают многие сотрудники армии и других служб безопасности, каждое утро приезжают до шестисот рабочих-арабов. Службы убийства, под видом арабов, и арабы, наводимые на цель службами убийства, – часть израильского гулага.

3 июля 2003 года мне позвонил "Гидон". Он пригласил в свою контору в промзоне Иерусалима – Гиват-Шауле, в промышленных зданиях «Сапир», дом номер четыре.

Место знакомое по моим прежним работам.

Обычное дело – такое приглашение. Я инженер, двадцать шесть лет частник, мои данные в телефонной книге.

На мой вопрос, какой номер конторы, Гидон ответил, что находится она на среднем этаже.

В зданиях «Сапир» три и четыре этажа, зависит, с какой стороны смотреть.

- Так какой номер? – спросил его.

- Возле лестничной клетки, – ответил он.

Иногда нет номеров.

Гидон дал два телефона, по которым позвоню, когда подъеду. Выходят встретить, если трудно найти.

Приглашение на 6-е июля в 17:30 вечера.

Для Иерусалима час не поздний, но не для промзоны. В это время огромный двор между промышленными зданиями, обычно забитый машинами, пуст, все конторы закрыты, ни живой души, работают только до 16:00.

6-го июля в 17:15 я позвонил Гидону, что опоздаю на четверть часа. Обычно опозданием не довольны. Но он предложил не спешить и встретиться позже – в 18:30.

В 18:15 я въехал в огромный каменный колодец между промышленными зданиями, только несколько редких машин. Сразу за въездом свернул и встал между двумя машинами.

Вышел, закрыл машину. Тихо, как на кладбище.

Быстрым взглядом окинул знакомое мне место. Дома – стенки каменного колодца, с наружными открытыми коридорами.

На третьем этаже дома номер четыре увидел единственного человека на всю эту пустоту. Крупный человек вытянулся в мою сторону, рука чуть впереди, а в ней, похоже, телефон.

Махнул ему рукой, но он испарился в сторону лестничной клетки.

Я пошёл к этому подъезду и звонил по двум номерам телефонов: один – отключен, второй – надрывается от гудения.

Высшая Сила резко развернула меня обратно, потащила к машине, открыла заднюю дверцу вместе со мной, потому что я мешкал, затолкала на заднее сиденье и закрыла за мной дверцу.

Я продолжал звонить.

Вдруг взорвался воздух от мотоцикла без глушителя. А я жал на спасательные кнопки телефона.

Стенки машины не спасали от грохота.

Хотел посмотреть в окно, но не мог шевельнуть головой. Высшая Сила вдавливала меня в сиденье, и я съезжал вниз, между сиденьями, пока голова не опустилась ниже окна.

Мотоцикл на сверхскорости резал двор из конца в конец, от дома к дому. Взрывы мотоцикла без глушителя усиливал каменный колодец.

Последний взрыв перешёл в пронзительный уносившийся свист.

Тяжелая и долгая минута улетела вместе с улетевшим мотоциклом.

Такой тишины после мотоцикла без глушителя я ещё не слышал.

Не смотрел по сторонам.

Перешёл на переднее сидение, медленно сделал реверс и выехал со двора.

Было – 18:30. Пустые шоссе опустевшей промзоны. Семафоры – только зеленые. Быстро уехал далеко.

В 18:40 зазвонил телефон.

- Михаэль, где ты? – спросил «Гидон», удивленный и испуганный.

- На Агрипас, – ответил.

Я ехал в полицию на «Русском подворье» подать жалобу о покушении.

Обычное дело – звонок после несостоявшейся встречи. И если по моей вине – ответ однозначен: а пошёл ты…

Необычное – «Гидон» молчал.

- Повезло вам, – продолжил я, споров глупость.

Обычно телефон давно отключают.

«Гидон» не отключал телефон.

- Повезло вам, повезло, – продолжал я пороть глупость.

Смешно, отметил его удачу, по сравнению с другими убийцами, вытащить меня на расстрельную площадку.

Я выключил телефон.

…Кончается лучшая партия столетия с товарищем кэкэбэ!

Для любителей статистики знаменитых партий: убийств и покушений в партии – пять: Любимая, её плод, я, Нехамелэ и её сын.

Никакой ход уже не поможет товарищу кэкэбэ – цугцванг.

А дальше – как в знаменитой партии Ботвинник-Таль, тогда сопливый щенок лишил матёрого волка короны.

Радиостанции планеты уже захлёбывались красивым словом "цугцванг".

Победитель поднялся из-за столика, спустился в зал, вышел на широкую парадную лестницу, составил туфлями скейтборд и заскользил по ступенькам вниз, распахнув руки, навстречу вспышкам аппаратов мировой прессы…

Ботинки на коже, которые сейчас не носят, у меня есть, на всякий парадный случай.

И выйду на широкую парадную лестницу и заскольжу по ступенькам вниз, распахнув руки, навстречу вспышкам аппаратов мировой прессы.

Старый аппарат со склада кэгэбэ протрещит короткой очередью…

Щелчок.

- Нехамелэ! Чешу Любимой голову и подушечки за пальцами на ступнях. Спешу закрыть книгу.

- Нехамелэ, ещё последнее.

Из книги жизни Нехамелэ.

"К "доктору" Яффе я попала за две недели до родов. Метил он точно, сделал страшно больно, и я закричала. Чем он пытался убить сына, не знаю. Потом, когда родился сын, мы увидели следы "работы" Яффе на его голове. Мне было страшно, но врач-американец сказал, что ерунда и скоро пройдет. Через какое-то время прошло. Яффе знал, куда метил, но рука соскользнула по воле Б-га. 

Воды, бывает, сходят при родах. Но у меня были схватки через равные промежутки времени. И ко мне подходил какой-то врач с уколами, и я отказывалась. Он настаивал: "Ты хочешь мучиться? Зачем ты хочешь мучиться? Один укол и ничего не почувствуешь". У меня тогда чуть не вырвалось, что в "Бикур холим" тоже давали много уколов, чтобы умерла. Но я промолчала – страшно было. Он подходил с уколами несколько раз. А потом подошел проверить, как раскрывается матка. Один раз я разрешила, он только двумя пальцами пощупал и ушел. А после подошёл как бы за этим, но порвал водную оболочку. И сказал после этого: "Теперь будет хорошо – схватки усилятся и роды скорее будут". Когда сходят воды, это не страшно, но нельзя долго ждать. Мы это знали. И поэтому сразу позвали акушерку, а та сказала другой, "моей", и та меня взяла.

Язык чесался сказать ей, видя, как она бережно вынула моего сына, с какой любовью смотрела на него, как делала всё для меня, – хотелось сказать то, что пришло в голову: "И обратился царь Египта к еврейским повитухам... если сын, умертвите его... Но повитухи боялись Б-га и не делали, как сказал им царь Египта, и помогали детям остаться в живых".

И хотелось сказать ей: "И за то, что страшились повитухи Б-га, создал Он им дома".

И пусть ей будет хорошо за её доброту. Но я промолчала, боялась испугать её этими цитатами из Торы.

С маленькой поправкой: тут не фараон, а Голда...  

Когда родился сын, заходили несколько медсестёр и врачей посмотреть на него. Потом другие стали приходить, все с восхищением "какой сладенький!". Сын таращил голубые глаза, все смеялись, а мне было страшно. Акушерка сказала: "Смотри, как всем нравится твой ребенок!" Потом меня с сыном повезли в лифте наверх, было много людей, все делали ему комплименты, смеялись, вспоминали недавнее Энтеббе. А мне было радостно, но страшно, я не забывала, что жизнь его и моя висит на волоске.

Когда после всех мучений уезжали из Иерусалима на такси в аэропорт, сын не спал и провожал глазёнками каждое дерево, стоявшее вдоль длинной дороги. Я плакала потому, что изгоняли нас с этой Земли. Плакала, потому что видела, как он, малютка, тянется к этой Земле, не хочет, как и я, покидать её. Это продолжалось очень долго – всю дорогу до аэропорта. Для пятимесячного ребёнка это было необычно».

- Мишенька!

Щелчок.

Все, кто убиты в том кэгэбэ, заслужили быть жертвами кэгэбэ.

Все, кто убиты в этом кэгэбэ, стали жертвами чего угодно: жертвы арабского террора, жертвы дорожных катастроф, жертвы тремпов и тремпиад, жертвы несчастных случаев, жертвы болезней, жертвы отравлений, жертвы мафии, жертвы хулиганов, жертвы самоубийств, жертвы природных катастроф, жертвы спида, жертвы случайных пуль, жертвы утечки газа, жертвы птичек, загадивших дымоход, жертвы падений из самолёта, из окна, с крыши, с балкона, жертвы семейных разборок, жертвы случайных смертей...