ВОСЕМЬ

Ночь мы провели в придорожной канаве. Должно быть, я рассчитывал, что к утру наши проблемы рассосутся сами собой, потому что, проснувшись, испытал приступ дикого ужаса. Верный мой товарищ по-прежнему спал, свернувшись клубочком, как щенок или что-то такое же беспомощное и безмозглое, и я разбудил его пинком.

— Будь я проклят. Где мы? — простонал он.

— Я не знаю, — сказал я. — По-моему, это не та дорога, по которой мы шли вчера.

— Откуда ты знаешь?

— Потому что вчера я никакой канавы не видел, — ответил я.

— И что это доказывает? — спросил сын Филиппа.

— Кроме того, — продолжал я, — это ведь сточная канава, правильно?

— Может быть, — сказал Аристофан осторожно.

— Конечно, это сточная канава, идиот. Стало быть, вода по ней должна куда-то утекать или откуда-то вытекать. Согласен?

Аристофан посмотрел на меня.

— Ты слишком часто встречаешься с Сократом, — сказал он.

— Согласен?

— Если тебе станет лучше, то да, согласен.

— И куда же впадать этой канаве, как не в реку Терий? — сказал я. — А Терий течет к побережью, прямо мимо Тротила. Согласен?

— И ты, конечно, знаешь, где этот Тротил расположен, — сказал Аристофан.

— Конечно, знаю. Он примерно в дне пути от Катаны. Я не знаю, на чьей стороне тротильцы, но может, они тоже не знают.

— И это как-то связано с тем, что у нас не осталось никакой еды?

Пожалуй, это был хороший вопрос, и я ответил на него с должной серьезностью, вдумчиво.

— Слушай, ты, — гаркнул я. — Я сыт тобой по горло. Ты и никто другой затащил нас в эту канаву, и я собираюсь вытащить нас отсюда, если получится. Но если ты еще хоть раз влезешь не в свое дело, я тебе язык отрежу.

— Ты и в самом деле владеешь словом, сын Эвхора, — сказал Аристофан. — И что же намерен делать?

— Мы последуем за этой канавой вплоть до ее логического завершения.

— Вверх или вниз?

Я взглянул на солнце.

— Вон туда, — сказал я, указав на север. — Затем пойдем вдоль реки к морю. Потом по берегу моря на север к Катане. Потом домой. Все просто.

Примерно через полчаса мы достигли реки Терий и воспрянули духом— хоть что-то нам удалось; кроме того, по пути нам не попалось ни одного сицилийца. Вообще-то отсутствие людей было явлением примечательным само по себе, и я не мог его объяснить. Однако разгадка внезапно открылась нам сама собой.

Мы прошли по берегу реки совсем немного, когда увидели несколько человек, движущихся навстречу. Они тоже нас увидели, поэтому прятаться смысла уже не было. Подойдя поближе, мы увидели, что это мужчина с семьей — все разодеты и тащат корзины, украшенные венками.

— Они идут на праздник, — проницательно заметил Аристофан.

Семейство — мужчина, его жена, две старухи и трое маленьких детей — радостно замахали нам. Аристофан взглянул на меня и спросил:

— Теперь что будем делать?

— По возможности, ничего, — ответил я. — Ты главное помалкивай.

Они уже были на расстоянии окрика, и я их окликнул.

— Не подходите, ради богов, — закричал я. — Чума! Мы заражены чумой!

— Какой чумой? — ответил мужчина.

Тут он меня подловил, но я не стал особенно напрягаться.

— Держитесь от нас подальше! — орал я. — Убирайтесь или все вы мертвецы!

Сицилийцы глядели на меня во все глаза, но не двигались.

— Откуда вы? — спросили они.

Я прикинул и ответил:

— Из Леонтин.

— В Леонтинах чума? — закричал мужчина. — С каких это пор?

— Это афинская чума, — ответил я. — Афиняне занесли ее пару дней назад. Город сейчас больше похож на скотобойню. Ни в коем случае не приближайтесь к нему.

— Но как же праздник? — спросил мужчина. — Мы идем на праздник.

Я яростно затряс головой.

— Уходите, — ответил я. — Идите домой, ни к кому не приближайтесь. Это афинская чума!

Человек в замешательстве покачал головой.

— А вы куда идете? — спросил он.

— К морю, — ответил я.

— Зачем?

— А почему нет?

— Прошу прощения?

— Я говорю, почему нет?

— Ох, — он обернулся к домочадцам. Одна из старух тут же принялась его пилить, а дети расплакались.

— Что ж, спасибо вам! — крикнул он. — Вы есть хотите?

— Да, — ответил я. — Очень хотим.

— В этой корзине — хлеб, — сказал он, показывая на свою корзину. — Я оставлю ее тут для вас.

— Спасибо! — крикнул я; к этому моменту я почти охрип. — Прошу вас, уходите, пока целы! Болезнь очень заразна!

Мужчина поставил корзину на землю и бросился бежать, преследуемый по пятам семьей. Когда они исчезли из виду, мы бросились к корзине. В ней обнаружились пять свежих праздничных пшеничных хлебов и два медовика. Помню, отличные это были медовики.

— Интересно, чей это праздник? — спросил Аристофан с полным ртом.

— Понятия не имею, — ответил я. — Наверное, Деметры или Афины. Уж точно не Диониса, в это-то время года.

— Что ж, чей бы он не был, это просто удача, — сказал он. — Я умирал с голоду.

— Да быть того не может, — я слизал с пальцев остатки меда. — Ладно, пошли дальше.

Вскорости мы вышли к крестьянскому дому. Если не считать спящего пса, двор был абсолютно пуст. Все ушли на праздник. Убедившись, что в доме никого нет, мы вышибли дверь и вошли внутрь.

Есть одни история — о старике Алкмеоне, основателе знаменитого афинского клана Алкмеонидов. Она гласит, что основу состояния семьи он заложил, служа у прославленного Креза, царя Лидии и богатейшего человека в истории. В награду за службу Алкмеону позволили спустится в царскую сокровищницу и взять столько золота, сколько сможет унести. Ну так вот, когда Алкмеон вошел в сокровищницу, у него чуть глаза не лопнули: золото было повсюду — золотые кубки и тарелки, золотые доспехи и золотые кольца, золотые треножники, золотые статуи, золотое все. Придя в себя, он сообразил, что наиболее перспективным объектом является золотой песок, которого там были многие кувшины. Он связал рукава своей одежды, чтобы получился своего рода мешок и высыпал туда целую амфору песка. Затем он опорожнил вторую себе на голову — волосы у него были густые, кудрявые и умащенные маслом — затем нашел два больших золотых кувшина и наполнил их опять же золотым песком. Наконец он набил песком рот. Нагруженный таким образом, он доковылял до своего жилища и свалился без сил. Он чуть не захлебнулся золотым песком, но слуги вовремя вызвали у него рвоту и тем спасли жизнь.

Мы, вломившись в тот дом, чувствовали себя примерно так же. Там было полно всякой еды, вина и масла. Там были новые одежды, новая обувь и новые кожаные шляпы. Все, чего душа пожелает.

— Как в рай попали, — сказал Аристофан.

Тут до меня дошло, что это вовсе не рай — скорее, что-то вроде моего дома в Паллене, разве что поменьше размером и победнее. Здесь жили обычные люди, земледельцы, старавшиеся подкопить побольше на черный день. Мы, два богатых афинских всадника, которых всю жизнь окружала недоступная этим людям роскошь, стояли и оглядывались с вожделением, какого не знали никогда.

Первым нашим побуждением было обобрать дом дочиста; через некоторое время, однако, мы слегка успокоились и ограничились чистой одеждой и пятидневным запасом еды. В новых шерстяных туниках, плащах, сандалиях и широкополых шляпах, при посохах и мечах (Аристофан раздобыл для себя один), с полными сумками припасов мы почувствовали себя благородными людьми. Кроме того, мы отыскали бритву и зеркало и подрезали волосы и бороды — вы представить себе не можете, какое удовольствие это мне доставило. Не стоит и говорить, что Аристофан не смог на этом остановиться и залез в семейный кошель. В нем обнаружилось двадцать статеров, и он наотрез отказался вернуть хотя бы один.

— Теперь, — заявил он, — нам нужна лошадь.

— Ты поистине ненасытен, верно?

— Да, — ответил он честно. — Я же афинян, в конце концов.

Тут он был прав. Никий и Демосфен потерпели поражение, но вот они мы, два афинянина, освобождающие Сицилию от ее богатств. Почему-то после ограбления я почувствовал себя лучше. Чуть-чуть лучше, совсем немного.

Уходя, я запер дверь так надежно, как мог, и оглянулся по сторонам. Я увидел две вещи: хорошую и плохую. Хорошая заключалась в том, что двери сарая были слегка приоткрыты, а внутри виднелась повозка — маленькая двухколесная бычья повозка, какими пользуются и у нас на родине. На ней стоял один из тех огромных корабельных кувшинов для зерна. В нем запросто может спрятаться взрослый мужчина, подумал я. Хозяева определенно отправились на праздник в тележке, запряженной ослом.

— Аристофан, — сказал я. — У меня идея. Как ты думаешь, быка тут держат в загоне?

— Скорее всего.

— Сможешь его найти?

— Конечно.

Когда он ушел, я выкатил повозку из сарая и проверил свою теорию. Я был прав. Кувшин оказался тесноват, но вполне удобен. Тут вернулся Аристофан, ведя в поводу большого белого быка. Вскоре нам удалось завести его под хомут и я его запряг.

— И что же это за идея? — спросил Аристофан.

— Залезай сюда, — сказал я, показывая на кувшин.

— И не подумаю, — ответил Аристофан.

Я указал на вторую вещь из увиденных мной — плохую — которая была уже гораздо ближе: облако пыли над дорогой примерно в миле от нас.

— Знаешь, что это? — спросил я.

— О боги, — сказал Аристофан, — это те проклятые всадники.

— Я тоже так думаю, — ответил я. — А теперь будь хорошим мальчиком и полезай в кувшин.

Он забрался в кувшин и я закрыл его крышкой. Потом я вернулся в дом, схватил два больших горшка зеленых оливок и метнулся к повозке.

— Аристофан! — окликнул я его.

— Да?

— Береги голову, — я поднял крышку кувшина и опорожнил в него горшки. — Извини, — сказал я. Затем я выбросил горшки, закрыл дверь в дом и забрался в повозку.

Верховые поравнялись со мной вскоре после того, как я выехал на главную дорогу. Это был тот самый патруль, который встретился нам прошлой ночью — я бы их ни с кем не перепутал. Я понимал, в какую рискованную игру играю. Я поставил две жизни и будущее афинской комедии на стрижку и бритье, на широкополую шляпу, на мою способность изображать местный акцент и на восемь медимнов зеленых оливок.

— Эй, ты, — закричал начальник патруля, мой старый друг. — А ну стой!