Стало быть, все, что я могу — это дать честное слово афинянина и служителя Муз, что как только книга наберет разбег, она станет невероятно увлекательной, трогательной и информативной, и попросить вас поддержать меня, пока я разбираюсь с утомительными материями, которые следует рассмотреть в первую очередь. Вообразите, если желаете, что сидите в театре в первый день Великих Дионисий, что пришли по жаре из самого Марафона или Элевсина, и все ради того, чтобы увидеть последнюю пьесу знаменитого комедиографа Эвполида из Паллены. Сперва вам придется высидеть три кажущиеся бесконечными трагедии на такие приземленные и банальные темы, как Падение Трои, Месть Ореста или Семеро против Фив. Однако вы готовы на это жертвоприношение времени и терпения, зная, что комедия Эвполида того стоит, и когда хор в великолепных костюмах выстроится на сцене, распевая вступительную песнь, ваше наслаждение будет тем полнее, чем тоскливее было все предшествующее.

Мне только что пришло в голову, что некоторые из вас, будучи юными и невежественными, ничего не знают об Эвполиде из Паллены, великом комедиографе. Возможно, вы даже никогда не слышали этого имени. Не исключено, что вы никогда не слышали о Великих Дионисиях и ни разу в жизни не были в театре. Честно слово, если это действительно так, я не знаю, что вам сказать, кроме того, что Великие Дионисии — это один из двух ежегодных театральных фестивалей, проводимых в Афинах, когда в течение трех дней подряд на сцене представляются новые пьесы, и лучшие комедии и трагедии награждаются по решению коллегии судей, и что в юности я не раз получал приз за Лучшую Комедию, хотя, конечно, и недостаточно часто. На самом деле, прежде чем мы двинемся дальше, я думаю, мы должны раз и навсегда разобраться с этим вопросом, и уж после этого я смогу, наконец, перейти к своей истории. В этой книге вам встретится великое множество вещей, требующих, по всей видимости, объяснений, а я совершенно не намерен объяснять их все. Это было бы невыразимо утомительно. Таким образом, если я вдруг упомяну о чем то, чего вы не понимаете или о чем никогда не слышали, то я бы посоветовал вам не выступать и применить свой ум, чтобы разобраться самостоятельно, используя контекст, в происходящем — то есть поступить так, как я поступал всю свою жизнь. Притворитесь, что это вообще не книга, а своего рода занятная беседа, которую вы подслушали в банях или на Рыбном рынке.

А теперь, наконец, я начну свое повествование, и очень скоро вы будете настолько захвачены силой моего повествовательного таланта, что все проблемы, о которых я тут переживаю, растают, как дурные сны в ярком свете дня.

♦

Афины времен моего детства. Воля ваша, но я не могу представить, чтобы вы не знали ничего о тех великих временах между Персидскими войнами и войной со Спартой. «В те дни гиганты жили здесь», как заявляет в одной из своих пьес этот болван Телеклид, ибо это были времена, когда пьесы Эсхилы были достаточно свежими, чтобы их помнили, Софокл находился на пике творчества, а один юноша, которого звали Эврипид, только-только входил в силу; это были времена, когда Перикл закладывал по одному храму в месяц, а деньги текли в город со всей Великой Афинской Империи полноводной рекой.

По крайней мере, так это видится из сегодняшнего дня. Стало быть, я родился и вырос в Аттике, на фоне Афин; но сам я не имел к нему почти никакого отношения в те дни, когда великие мужи, о которых вы столько слышали, высекали свои имена на стенах истории. Мое детство прошло вовсе не в компании этих великих мужей; на самом деле в те времена меня окружали главным образом козы. Отец мой был довольно состоятельным человеком, и существенную долю его богатства составляло стадо выносливых, однако доставляющих много хлопот коз, за которыми следовало постоянно присматривать. Дело это не так чтобы слишком сложное, но и приятным или стимулирующим его не назовешь. Соответственно, едва я достиг возраста минимальной самостоятельности, то был тут же назначен Главным Козопасом и переместился на склоны Гимета.

Хотя я не любил коз (и не люблю по сей день), пастьбу я предпочитал учебе и вскоре сделался настолько искушенным в этом деле, насколько это доступно маленькому мальчику. Паллена лежит между двух горных цепей, поэтому пастбища наши располагались недалеко от дома, а поскольку животные сами по себе были в целом послушны, то я имел возможность заниматься тем, что уже тогда было моей главной страстью: ямбическим стихом.

Сперва я сочинял трагедию, поскольку трагедии, в особенности же творения прославленного Эсхила, чаще всего звучали у нас в доме и в деревне. Большинство знакомых мне людей знало наизусть хотя бы несколько пассажей из пьес этого великого человека, а один старик, который поддерживал свое существование за счет визитов и обедов в гостях, утверждал, что помнит все семьдесят четыре его сочинения. Он был, по его собственным словам, членом городской гильдии актеров; без сомнения, он обладал прекрасным голосом для декламаций, который я до сих пор слышу внутренним ухом, когда мысленно проверяю ту или иную строфу на звучность.

Но скоро я забросил это дело; нескончаемые потоки многосложных слов и невнятных метафор, которыми отличается высокий трагический стиль, казались мне одновременно слишком трудными и слишком нелепыми. Едва я увидел первую в своей жизни комедию — она произвела на меня такое впечатление, что я даже не могу припомнить, кто ее написал и о чем она была вообще — то сразу решил сочинять только комедии; и за одним-единственным исключением, о котором поведаю вам в свое время, за всю жизнь этой клятвы не нарушил. Комический стиль, в конце концов, основательно покоится на простонародной речи, так что величайшим комплиментом, который можно сделать комедиографу, является признание в том, что вы даже не замечали, что его персонажи говорят стихами. В сущности, я утверждаю, что комедии писать гораздо труднее, чем трагедии (и никто, конечно же, мне не верит), ибо у трагедий есть собственный язык, специально созданный для сочинения пьес, в то время как простонародный говор никогда не предназначался для переложения ямбической строкой и разбиения цезурами. К счастью, с этим талантом я родился, и моя мать говорила, что я изъяснялся стихами едва ли не с колыбели. В ее устах это вовсе не было комплиментом; она вышло из семьи политиков невысокого полета и с детства испытывала отвращение к сатирикам.

Итак, начиная с девяти лет я декламировал ребяческие парабасы и стихомифии козам и колючим кустам. В те дни я еще не владел искусством письма на восковых табличках или папирусе, а посему носил все свои строки в голове. Я по-прежнему так делаю и записываю пьесу только после того, как она закончена. В конце концов, актеры должны заучивать свои роли, и если автор не способен запомнить собственное сочинение, то как он может требовать этого от них?

К одинадцати годам я начал сочинять стихи для хора — занятие, всегда казавшееся мне делом более простым, чем ямбические диалоги, и вскоре закончил свою первую комедию, которой гордился до нелепости. Она называлась «Козлы» в честь первой своей аудитории и удостоилась первого приза на Всегиметском фестивале, который вручил старый белый козел, избранный мной председателем жюри из двенадцати судей. Поскольку моя пьеса была единственным номинантом того года, я не думаю, что у них был большой выбор. Сразу после этого главный судья весьма чувствительно боднул меня, когда я попытался заплести его челку в косу, преподав ранний и бесценный урок о непостоянстве публики.

Хор, одетый козлами, представлял афинский народ, а их пастух — славного Перикла, великого государственного деятеля, возглавлявшего в те дни Город. Ни одна комедия, стоящая этого звания, не считалась полной без парочки ядовитых и непристойных нападок на Перикла и «Козлы» не были здесь исключением. Однажды, когда пастух выпасал свое стадо на жирных горных пастбищах империи, его подстерегла банда спартанцев и отобрала у него сыры, похищенные им самим у своего хозяина — Казны. Сейчас я гораздо ловчее в аллегориях, рад сообщить; в те дни все это казалось мне верхом тонкости.

Разъяренный этим трусливым нападением, Перикл решает объявить войну Спарте и окружить империю стеной из трирем, чтобы держать спартанцев снаружи, а коз — внутри. Засим следовала замечательная сцена в Козлином Собрании, в которой Перикл вносил свое предложение; его речь — агон пьесы, была пародией на все, что я мог припомнить из выступлений великого человека, которые всякий в Паллене знал наизусть, а ответная речь Трагософа (»Мудрого Козла») представляла собой переложение ответа одного из его противников. Затем шла недурная сцена Хора, в которой потидейский козел пытался проломить стену и бежать, в результате чего был принесен в жертву и съеден Периклом и прочими козами (эта сцена предназначалась, конечно, для моего отца). И сегодня я мог бы процитировать пролог, первый из сочиненных мной прологов (»А сей пастух — отдельное явленье / Сдается мне, он метит к нам в цари»), однако у меня есть какая-никакая репутация комедиографа, поэтому я не буду этого делать.

Затем вспыхнула Великая Война со Спартой и идиллическую жизнь поэта-козопаса стали прерывать ежегодные нашествия спартанцев, что привело к двум неприятным последствиям: необходимость посещать школу и изучать ораторское искусство и поэзию Гомера, а также невозможность покинуть Город, покуда спартанцы околачиваются поблизости. В целом должен признать, что Гомер досаждал мне куда больше спартанцев, поскольку в городе хватало людей, недавно выступавших в хоре и потому способных декламировать самые свежие комедии. Поскольку горожанам было совершенно нечем заняться между Собраниями и судами, а большая часть населения собралась внутри городских стен, у всякого находилось немного времени для маленького мальчика, заявлявшего, что он собирается стать комедиографом, как только достигнет возраста, достаточного для получения хора. Единственным выдвигаемым условием было обязательство хорошенько вздуть Перикла в своей первой комедии; они не знали, что я уже выполнил его.