Аристофан первый раз в жизни повел себя разумно. Он свалился с мула. В результате он убрался с глаз кавалеристов, занятый элевсинцами, и к тому моменту, когда я вернулся на поле битвы, успел заползти под мула и теперь прятался там. Кавалеристы не заметили моего возвращения, а магистрат (которому было, думаю, около шестидесяти лет и который только что получил горящим факелом по лицу) отступил в сторону и сейчас стоял ко мне спиной. Я схватил его за волосы, приставил меч к горлу и зычным голосом объявил, что у меня есть заложник, а сам я человек довольно кровожадный. Не очень-то героический поступок — ну так что же, я ведь и не герой.

Начальника патруля эта выходка привела в крайнее замешательство. Он был, полагаю, местным жителем и активным участником политической жизни деревни; в общем, он не захотел рисковать жизнью магистрата и приказал своим людям отойти от Аристофана подальше. Сын Филиппа выбрался из-под мула и и стремглав подбежал туда, где я прятался за смертельно перепуганным магистратом.

— Ладно, — сказал начальник нервно. — А теперь отпусти его.

— Зачем это? — поинтересовался я.

— Потому что если ты его не отпустишь, я тебе башку отрублю, вот зачем, — объяснил начальник.

Я дернул магистрата за волосы и он запищал, как мышь.

— Будь честен, — сказал я. — На самом деле ты отрубишь мне башку, если я его отпущу. Что до меня, то я всю жизнь мечтал зарезать какого-нибудь представителя местного самоуправления, и вот он, шанс.

— Отпустите его и я вас пощажу, — сказал начальник. Поскольку верховые, все десять человек, воинственно размахивали мечами, это заявление прозвучало не очень убедительно, и я покачал головой.

— Ладно, и чего же ты хочешь в таком случае? — спросил начальник в отчаянии. — Что я еще могу тебе предложить?

— Напряги голову, — ответил я.

— Если ты думаешь, что это сойдет тебе с... — начал он. Я легонько уколол магистрата. Магистрат с готовностью завизжал.

— Убирайтесь! — крикнул я. — Быстро! Прямо сейчас! Избавьте себя от хлопот и раздоров внеочередных выборов.

Один из всадников, видимо, приходился магистрату родственником или другом. Во всяком случае, он сразу развернул коня и порысил в сторону деревни. Начальник был в ярости, но понимал, что проиграл.

— Отпусти его и мы отступим, — сказал он.

— Проваливайте, и я его отпущу, — ответил я. — Договорились?

— Тебе это так не сойдет, — сказал он.

— О, я бы не был так уверен, — ответил я. — Читал когда-нибудь «Телефа»?

Начальник выпучил глаза.

— Чего? — сказал он.

— «Телеф». Очень плохая пьеса Эврипида. Может, ты слишком молод для нее, я не знаю.

Начальник посмотрел на меня, на магистрата, на мою фракийскую саблю (которая, как я уже вроде бы упоминал, имела весьма практичный вид), секунду подумал и ответил:

— Да, я читал «Телефа». И что?

— Ты должен помнить, — сказал я, — что герой «Телефа» успешно проделал точно такой же фокус. Если у болтливого эврипидовского идиота получилось, то почему у меня не получится?

Не знаю уж, каким образом, но эта беседа помогла начальнику патруля принять, наконец, решение. Он спрыгнул с коня, жестом приказал своим людям сделать то же и пошагал в сторону деревни, ведя коня в поводу. Я начал двигаться в противоположном направлении. Когда я решил, что дистанция между нами достаточная, то отвесил магистрату хорошего пинка и рванул прочь со всей возможной скоростью.

Очень нескоро я осмелился остановиться и оглянуться назад. Никаких признаков всадников; никаких признаков Аристофана. Я швырнул меч наземь и выругался. Моя нелепая и совершенно несвойственная мне бравада не помогла спасти Аристофана. Я уселся на камень и спрятал меч — враги меня больше не беспокоили, как и все прочее. Весь предыдущий эпизод с магистратом, абсурдные угрозы и идиотские заявления, которые я делал, подкосили мой дух — мне хотелось лечь и заснуть. Я уже было решил вернуться в деревню и сдаться, когда на дороге показался чрезвычайно перепуганный афинский комедиограф.

— Где ты был, чтоб тебе провалиться?! — заорал я. — Боги, я о тебе беспокоился.

Он промчался мимо меня, не задерживаясь; я подумал — проклятье, всадники! — и кинулся за ним вслед. Через некоторое время он замедлил бег и остановился. Я догнал его.

— Ты псих, — сказал он. — Меня же из-за тебя чуть не убили...

Я устал, я был испуган и мне было все равно — тем не менее я не из камня. Я отвесил сыну Филиппа тяжеленного пинкаря. Он вытаращился на меня и проскулил:

— За что?

Выражение его лица было таким комическим, что я не смог удержаться от смеха. Мой хохот не показался Аристофану слишком заразительным; он потребовал, чтобы я взял себя в руки и вспомнил, что мы довольно далеко от Катаны. Я расхохотался еще сильнее; не думаю, что Аристофан имел когда-нибудь более благодарную публику. В конце концов он возвел очи горе и вопросил, чем он все это заслужил. Я задавил смех, схватил его за руку и потащил прочь с дороги. Мы заблудились, остались без еды и транспорта, двигались в неправильном направлении, вся Сицилия жаждала нашей крови, но были живы. Не такое уж маленькое достижение для пары комедиографов в мире, в котором не жалуют комедию.