— У меня нет лошадей, коновал! — сказал поп, знающий Люпина, как коновала Строгановых. — И я не болен.

— Слава Богу! — ответил Люпин, поднял руки, запрокинул голову и запел «Господи, помилуй!» так громогласно, что у попа задрожала борода. Для убедительности Люпин исполнил ещё пасхальную песню, прогремев: «Христос воскрес! Воистину воскрес!». Завершил он выступление благодарственной молитвой, которая была слышна даже на улице.

Кулаков уставился на Люпина, потеребил бороду и спросил:

— У тебя что, есть третье лёгкое?

— У меня их четыре, святой отец, — без смущения ответил Люпин. — Вот смотри. — Он засунул два пальца в рот и свистнул так, что поп чуть не оглох. Затем Люпин вытянул губы и засвистел песню о чёрном дрозде, сидящем на вишне и утешающем своей песней влюблённую девушку. Каждый донской казак знает эту песню, и у попа, как с радостью отметил Люпин, от тоски по родине на глазах выступили слезы. Дон! Ярко выкрашенная церковь деревни Благодарная, весёлые тамошние женщины, приходившие на исповедь в заднюю комнатку... Как это далеко! Доведётся ли когда-нибудь снова туда вернуться?

Чёрный дрозд на вишне...

— Чего ты хочешь, Александр Григорьевич? — с грустью спросил поп. — Особое благословение?

— Я хотел бы стать церковным служкой, батюшка, — сказал Люпин, смиренно опустив голову. — Кантором, запевалой хора, и твоим помощником. Я умею не только петь и свистеть, лечить болезни и ухаживать за лошадьми. А зима будет долгой...

— Ты праведный человек, верно? — осторожно спросил священник.

Люпин услышал тревожную нотку в его голосе и почтительно улыбнулся.

— Есть время для молитвы и время для человеческих слабостей, батюшка.

— Мудрые слова, Александр Григорьевич. — Поп так сильно хлопнул Люпина по плечу, что тот упал на колени. — А мудрый человек всегда нужен церкви.

Так Люпин стал помощником казачьего священника. Это была нелёгкая работа. Он чистил церковную утварь, содержал в порядке облачения попа, протирал иконы, мыл полы, потому что каждый казак при входе в церковь отряхивал сапоги. Всё это Люпин делал играючи. Его первоочередная задача заключалась в том, чтобы отыскивать для попа женщин особого сорта: стройных, гибких, белокожих татарок с тонкой талией, но с округлой грудью, пахнущих розовым маслом, а не прогорклым жиром, как большинство вогулок.

Казаки относились к этому безразлично, потому что любили не носом, но эстет Кулаков предъявлял высокие требования в женской красоте. Началось всё с того, что казаки всегда отдавали ему по воскресеньям лучшие кушанья - яйца, мясо, пироги, сыр и молоко.

Кроме того, поп сразу огласил знаменитое распоряжение о пожертвовании десятины в пользу церкви по всем окрестностям Чинга-Туры и периодически отправлял за ней сборщиков на санях.

Люпин разъезжал по округе на накрытых толстым мехом санях в поисках подходящих татарок. Когда он находил девицу по вкусу Кулакова, то сажал в сани, укутывал в мех и привозил в церковь — согревшуюся и, в известной мере, подготовленную.

— Хороший ты человек! — похвалил священник Люпина и подарил ему монгольский кованый браслет из серебра, украшенный незнакомыми разноцветными камнями. — Если будешь и дальше так служить, пожалую тебя в диаконы. У меня доброе сердце, брат.

Так у Люпина появилась возможность видеть свою дочь каждый день и иногда даже поговорить с ней — рядом с церковью, в церковном саду или в доме Епанчи.

— Это ужасная работа, — пожаловался ей как-то Люпин. Он сидел с Мариной в доме Епанчи около жарко натопленной каменной печки. — Я ловлю татарок, как другие ловят лисиц и соболей. Какой позор для нашей семьи! Мы всегда были честными людьми, богобоязненными, бедными, но честными... А чем я теперь занимаюсь? Таскаю женщин в кровать этому бесстыдному священнику, который оскорбляет Бога по сто раз на дню! Иногда мне хочется заплакать, Мариночка.

Они обнялись, отдавшись блаженному чувству родства в чуждом, враждебном мире, где они имели возможность поговорить, хоть и с риском для жизни. Любовь к Мушкову была для Марины настоящим чудом, но она радовалась и тому, что может сидеть с отцом у горячей печи и знать, что не одинока в своём доверии тому смелому мужчине, которого хотела приручить...

Снежная зима и сильный мороз, покрытые толстым льдом реки и непроходимые леса, в которых мороз иногда раскалывал с громким треском промёрзшие стволы деревьев... Такая зима ужасна для любого казака, даже если он живёт в тёплом доме и может согреться у горячей печки. Скука побуждала к дракам. Мужчины ссорились из-за обмана в игре, дрались из-за доступных женщин. Тысяча буйных казаков в безжизненном городе, приговорённых на несколько месяцев к совместной жизни в ограниченном пространстве — над решением этой проблемы тщетно размышлял Ермак Тимофеевич.

В Орле всё было иначе. Там был собственный казачий городок, большой каменный дом с почти двумя сотнями девушек, иногда в городке устраивались танцы, были лавки, можно было охотиться в Пермской земле, была возможность практиковаться в военном деле.

А как до этого на Дону? Братья, перестаньте вспоминать о Доне или Волге, о Донце или Каспийском море, о южных степях и о чудесных девушках-ногайках! Со слезами на глазах хочется выть по-волчьи от тоски по родине.

В следующие три недели Ермак, Мушков и Марина проводили разведку окрестностей Чинга-Туры. В больших, запряжённых тремя оленями санях с возницей-остяком в хорошую погоду они ездили по заснеженной безлюдной местности вниз по Туре до Тобола, цели похода в следующую весну. Планировалось достичь по Тоболу реки Иртыш и захватить золотой город Кучума Кашлык.

Люпин сильно переживал, узнав о таких поездках. Они были опасными, потому что можно было наткнуться на всадников Маметкуля. Его дозорные уже три раза стреляли из луков в казаков, отважившихся уйти слишком далеко. Поэтому Ермак запретил казакам «искать» крестьян группами менее чем в пятьдесят человек и с пятью вооружёнными стрелками. Пятьдесят человек, однако, должны иметь пятьдесят лошадей или, по меньшей мере, десять саней, а это было невозможно. Поэтому казаки оставались в городе и продолжали драться, за что их наказывали карцером или, в худшем случае, обливали водой и на час оставляли на трескучем морозе.

Большинство выдерживали такое с трудом, и тогда на помощь приходили Люпин и другие лекари. Они ампутировали отмороженные пальцы ног и рук, два раза отрезали уши, и то, что эти казаки выжили, свидетельствовало о прямо-таки невероятной выносливости пациентов.

Одна такая вылазка Ермака, когда его сопровождали только сани со стрелками, чуть не закончились у Тобола, в десяти вёрстах ниже Чинга-Туры.

Это случилось в ясный, солнечный, но морозный день. Снег блестел, небо было синевато-голубым и таким ярким в лучах холодного солнца, что Ермак и Мушков повязали на глаза полоски грубой льняной ткани, чтобы приглушить яркий солнечный свет. Марина зарылась в шкуры и натянула меховую шапку на лицо. Олени бежали рысью по затвердевшему от мороза снегу, который раскалывался под копытами при каждом шаге, а полозья саней скрежетали так, словно земля кричала, как живое существо...

Ни Ермак, ни Мушков не заметили, как кучер-остяк неожиданно одним махом спрыгнул в снег, несколько раз перевернулся и замер. Олени, почувствовав слабину поводьев, удивлённо подняли головы и, фыркая, галопом понеслись по ровной замёрзшей земле. Следовавшие за ними стрелки отстали. Они кричали вслед удаляющимся саням, но Ермак, Мушков и Марина, завёрнутые в меха, ничего не слышали. Они только удивились, что олени в упряжке помчались так быстро, что сани как будто полетели.

— Прекрасный день! — крикнул Ермак в ухо Мушкову. — Чудное солнце!

— Как быстро бегут олени! — крикнул в ответ Мушков. — Кучер, небось, радуется!

Но он ошибался. После того как мимо проехали сани со стрелками, остяк поднялся, прикрыл ладонями глаза от солнца, и внимательно посмотрел вдаль. На безукоризненной белизне окружающего пейзажа вдали виднелась большая чёрная точка.

Теперь точка расплылась и превратилась в несколько маленьких, которые быстро увеличивались и принимали очертания.

Это были всадники в толстой, стёганой меховой одежде и меховых остроконечных шапках; луки, стрелы и копья лежали перед ними на шее лошадей. Всадники были покрыты ледяными сосульками, но внутренне пылали ненавистью и жаждой уничтожения.

И как раз на этих всадников неслись неуправляемые сани Ермака.

Случилось то, чего Люпин боялся больше всего и молил Бога, чтобы этого не произошло... Но Бог — разве можно на него обижаться? — не слышал молитв из церкви такого священника как Кулаков.

За спиной Ермака стрелки начали стрелять из ружей. Но это было бессмысленно, потому что их сани качались и подпрыгивали, и им приходилось за что-нибудь держаться, а олени, которые до этого спокойно шли рысью за передними санями, быстро перешли на галоп.

— Эти идиоты стреляют! — прокричал Мушков в ухо Ермака. — Здесь же нет лис!

Они откинули меха, сорвали с глаз повязки и прищурились от яркого солнца и сверкающего снега. Олени, вытянув вперёд рогатые головы, барабанили по замерзшей земле тонкими ногами.

— Кучер! — внезапно крикнул Мушков, тряхнув Ермака за плечо. — Ермак Тимофеевич, нашего остяка нет! Он, должно быть, упал с саней! Оленями никто не правит!

— Татары! — раздался сзади звонкий голос Марины. Она уже сидела на шкурах и смотрела на линию всадников, скачущих навстречу. — Впереди татары! Это ловушка, Ермак!

Сзади снова раздались выстрелы, видимо больше для того, чтобы придать себе смелости или напугать татар «громом небесным», потому что попасть в цель с такого расстояния было невозможно. Теперь Ермак и Мушков также увидели вытянутую линию всадников, образовавших полукруг, в который неизбежно должны были въехать сани.