Глава 13

Наполни бумагу дыханиями своего сердца. Уильям Вордсворт Дейзи не могла уснуть. Ее возмутительное предложение трубным ревом отдавалось в голове, так что о сне не могло быть и речи.

Сколько моих поцелуев потребуется, чтобы исправить эту рукопись? Господи, о чем она вообще думала? Она же не какая блудница, а добродетельная, хорошо воспитанная женщина. Что на нее нашло? Люси наверняка в жизни бы так не поступила. Но ведь она не Люси. Как она ни старалась, но так и не сумела овладеть искусством такта и сдержанности.

Дейзи вздохнула в темноте. Сегодня в ней не было и следа сдержанности.

Любая другая задохнулась бы от праведного гнева и отвесила ему пощечину за то, что он сделал. Но не она, нет. Она поступила в точности наоборот. Она предложила ему больше.

Вероятно, она выжила из ума. Это все объясняет.

Взбив подушку, Дейзи перекатилась на спину, размышляя над вопросом своего душевного здоровья и разглядывая замысловатые белые завитки лепнины и темные тени, отбрасываемые ими на потолок. Было уже за полночь, и дом погрузился в тишину, но ей не спалось. Несмотря на свежий весенний ветерок, гулявший по комнате, ей было жарко, тело все еще горело от поцелуев Себастьяна и всех волнений, пережитых после.

Дейзи убеждала себя, что не сошла с ума. Она не просто так изобрела эту дикую идею с поцелуями. Она надеялась, что это поможет ему, вдохновит, подтолкнет внести те исправления.

Так она говорила себе, но в глубине души понимала, что это ложь. Их сделка могла спасти его литературную карьеру, сподвигнуть вновь взяться за перо, но Дейзи не в силах была притворяться, что действует бескорыстно. Она делает это не ради него. Дейзи прикусила губу. Совсем не ради него.

Себастьян прав. У нее мало опыта в романтике. В каждой написанной ею истории присутствует влюбленная пара, но до сегодняшнего дня Дейзи не понимала, почему у нее вечно возникают сложности с описанием их чувств и выражением страсти. И вот у нее появилась возможность наконец-таки понять, чем занимаются влюбленные в темных уголках и о чем шепчутся так, чтобы не слышали компаньонки. А после, когда она узнает, как ведут себя друг с другом влюбленные, какие романтические поступки совершают, – тогда сумеет достоверно это описать.

И даже когда Дейзи призналась себе в этом мотиве, она сознавала, что и тут не до конца честна. Вовсе не литературные соображения подтолкнули ее сделать столь дерзкое, опрометчивое предложение самому скандально известному мужчине из всех, кого она знала.

Да, она гадала, на что похож его поцелуй, и была уверена, что он не имел бы ничего общего с ее первым поцелуем много лет тому назад, но прикосновение его губ превзошло все возможные фантазии. Это было самое удивительное чувство в ее жизни. И к своему стыду она хотела испытать его снова.

Дейзи всегда считала, что поцелуй должен быть нежным, трогательным, блаженным. Но теперь знала, что он совсем иной. Хмельной, щедрый, страстный обмен, в котором приоткрыты губы и соприкасаются языки. Он пробудил в ней ужасающе странные ощущения – ноющее тепло, и жажду, отчаянную потребность в большем. Она вспомнила, как он расстегнул пуговицы ее блузы и прижался губами к основанию шеи и что она почувствовала в этот момент – словно вот-вот растает лужицей на полу. Вспомнив, что все не ограничилось одними лишь его поцелуями, Дейзи залилась краской в темноте.

Она тоже к нему прикасалась.

О Боже, что же она натворила?

Дейзи перевернулась набок, прижавшись пылающей щекой к прохладному краю подушки. Воспоминание о том, как он обхватил ладонями ее груди, как его прикосновения, казалось, обжигали прямо сквозь одежду, до сих пор было столь ярким, что даже сейчас она могла вновь ощутить биение сердца и то, как изгибалось ее тело в ответ.

Откинув одеяло, она со стоном села на кровати: в голове опять эхом раздались собственные слова: Сколько моих поцелуев потребуется, чтобы исправить эту рукопись? В голове возник образ графа, и, закрыв глаза, она откинулась на локтях, размышляя о его губах, прижимающихся к ее шее.

«Когда?» – гадала она, и в ней нарастало предвкушение, столь острое, что оно стерло все сожаления и страхи. Когда он поцелует ее снова?

Это, думала Дейзи, самый настоящий роман. И она хотела его, так сильно – почти невыносимо. Может, это грешно, безнравственно и просто неправильно, но она не могла найти в себе сил отказаться от заключенной сделки. Даже если это была сделка с дьяволом.

Здравомыслящий человек ответил бы «нет». Здравомыслящий человек вчера выпроводил бы изящную попку мисс Меррик вместе с ее соблазнительным предложением прямиком за дверь и отправил бы первым же поездом обратно в Лондон. Но обладай Себастьян здравым смыслом, он никогда бы не стал писателем.

Положив руки на печатную машинку, он уставился на заправленный в каретку лист и два напечатанных на нем слова. «Крэнделл» до сих пор работал исправно, и Себастьян еще помнил, как им пользоваться. Ему без труда удалось напечатать слова «ГЛАВА ПЕРВАЯ», но сразу же за сим образовались сложности.

Убрав руки с машинки, он сверлил «Крэнделл» тоскливым и враждебным взглядом, чувствуя, как кокаин влечет его, подобно змею-искусителю. Эта тяга отдавалась шепотом в ушах, текла по венам, маня, соблазняя, пытаясь отвлечь на каждом шагу.

Он с этим завязал, напомнил себе граф. Он сумел отказаться. Глубоко вздохнув, Себастьян взял в руки письмо Дейзи с замечаниями. Он прочел его уже дюжины раз, но продолжал читать снова – так он мог заниматься чем-то, а не просто бросить все к чертям.

– Вступление слишком нудное, – пробормотал он себе под нос, – напоминает чтение описаний из Бедекера.

Разумеется, она права. Путешествие главного героя через канал, поездка на поезде из Кале в Париж, описание вокзала Сен-Лазар и в самом деле напоминали выдержки из путеводителя Бедекера.

Выпрямившись в кресле, Себастьян отложил письмо и вновь положил пальцы на клавиши «Крэнделла». Он решил придумать книге новую завязку. Что- нибудь живое и эмоциональное.

– Сэмуэль Риджуэй, – бубнил он, печатая, – слыл многообещающим молодым человеком.

Нет, слишком бездеятельно. Перечеркнув крест-накрест эту строчку, он попытался вновь.

– Когда Сэмуэль Риджуэй сошел с поезда, на вокзале Сен-Лазар кипела суета.

Прервавшись, он закатил глаза. Разумеется, там кипела суета. Ради бога, это ведь вокзал. Вновь он вычеркнул написанное и, глядя на перекрещенные линии, красовавшиеся на каждом напечатанном абзаце, ощутил приступ отчаяния. Как, черт побери, он мог исправить всю рукопись, когда ему даже не под силу сочинить приличное вступление.

«Есть более легкий способ, – прошептало подсознание. – Ты знаешь какой».

В отчаянии он выбросил змеиное шипение из головы, полностью сосредоточившись на желании иного рода, желании, куда более сладостном, нежели наркотик.

Откинувшись на спинку кресла, Себастьян прикрыл глаза. В голове тут же возник ее образ: кремовая кожа, ирисочные веснушки, розовая пена кружев, белый нансук[1] и коричневая тесьма. Он представил соблазнительный холмик ее груди в своей ладони, и его захлестнула страсть. Машинально втянув носом воздух, он почти ощутил ее нежный цветочный аромат. В своем воображении он почти ощущал сладость ее губ, почти чувствовал ее руки, обнимающие его за шею и прижимающие ближе к себе. Почти.

Себастьян со стоном открыл глаза. Уже достаточно скверно то, что он каким-то образом согласился переписать чертову рукопись. Но теперь ему вдобавок приходится кружить в изысканном танце соблазнения с женщиной, слишком невинной для серьезных вещей. Когда она предложила в качестве вдохновения поцелуи, Себастьян едва смог поверить в свою удачу, но сейчас, глядя на перечеркнутые строки текста в печатной машинке, он осознал, как на самом деле ему «повезло». Он ощущал себя проклятым, взирающим на рай из глубин ада.

Себастьян попытался взглянуть на все с хорошей стороны. По крайней мере, это всего лишь исправления, ему ведь не придется писать всю книгу с чистого листа. И за каждые сто страниц он получит восхитительную награду за свои труды. К тому же можно и поднять ставки, решил он, вспомнив, что может добавить три правила в придуманную ею игру.

Каким же будет первое правило? Лениво водя кончиком пальца по краю списка с правками, он обдумывал сей занимательный вопрос. Оно не должно слишком ее шокировать. Последнее, в чем он нуждался, так это, проделав всю работу, свести ее на нет, а посему, какое бы условие он ни поставил, оно должно сполна вознаградить его за тяжкий труд, но в то же время быть довольно романтичным, соответствуя ее невинным ожиданиям. Все оказалось немного запутанным.

Солнце встало из-за горизонта, и сквозь французские окна в библиотеку полились утренние лучи. Себастьян несколько раз моргнул, застигнутый врасплох неожиданно ярким светом, и протянул руку к настольной лампе.

Стоило ему погасить ее, повернув медную ручку, как солнечные лучи упали на ткань штор, пробившись сквозь украшенную кисточками бахрому. Взявшись за одну из кистей, Себастьян принялся лениво теребить ее в руках и, глядя, как утренний свет мерцает на ярко-оранжевых, золотых и коричневых нитях, вдруг понял, каким должно быть первое правило.

Улыбнувшись, он опустил руку и вновь обратил взгляд на лист бумаги в печатной машинке. В голове промелькнула некая мысль: смутная и расплывчатая, но определенно верная. Улыбка исчезла с его губ, и Себастьян, вдруг встрепенувшись, выпрямился в кресле.

Не до конца сознавая, что делает, он положил руки на клавиатуру и быстрыми чеканными ударами напечатал первое предложение. Поразмышляв секунду, с неторопливой решимостью, написал второе. Затем еще одно. Медленно, из самых глубин души, появился слабый проблеск надежды.