Глава 12

Писатели творят ради славы, богатства, власти и любви женщин. Зигмунд Фрейд В то самое мгновение, когда Себастьян коснулся губ Дейзи Меррик, он понял, что ошибался, страшно ошибался, полагая, что никому не будет вреда от того, что он сорвет у нее несколько поцелуев, что ему довольно будет лишь чуточку ее обольстить. Ее губы оказались мягкими, в точности как он воображал, и столь же сладкими на вкус, но он и представить не мог, как на него подействует их поцелуй.

Прикосновение ее губ породило в нем волны наслаждения, столь пронзительного, что почти напоминало боль. Сердце рвалось из груди, а по телу мгновенно прокатилось возбуждение. Он чувствовал себя зеленым шестнадцатилетним юнцом, впервые целующимся с девушкой. Ее вкус затмил все, что он испытывал ранее, заставляя одно-единственное слово стучать в голове и пульсировать в венах.

Еще. Себастьян губами раздвинул ее губы и проник языком внутрь. Он понял, что его напористость потрясла Дейзи, потому как она издала слабый, придушенный возглас и, разжав руки, уперлась ими в его грудь, словно собираясь оттолкнуть.

В каком-то темном уголке сознания Себастьян отметил ее потрясение и понял, что причиной ему неопытность, но его жажда была столь отчаянной и непреодолимой, что он оказался бессилен против нее. Когда он коснулся ее языка своим, Дейзи сделала едва уловимое движение, словно могла вырваться – это было невыносимо. Рука графа скользнула за ее затылок, удерживая Дейзи на месте, и поцелуй стал еще глубже.

Его тело незамедлительно отреагировало самым головокружительным образом.

В одно мгновение дурманящим потоком нахлынула эйфория, и, вместо того чтобы удовольствоваться этим, он ощутил еще более всепоглощающую жажду.

Себастьян отстранился ровно настолько, чтобы глотнуть воздуха, затем, склонив голову в другую сторону, продолжил поцелуй. Пока он, исследуя рот, пробовал Дейзи на вкус, в разум, помимо вкуса поцелуя, стали просачиваться и другие ощущения. Волосы на ее затылке щекотали подушечки его пальцев.

Жесткий высокий воротник блузы почти хрустел под ладонями. Кожа щечек под его большими пальцами была подобна теплому атласу. Шейка, стройная и нежная, казалась в его руках хрупкой, как стебелек цветка. Он держал ее бережно, изо всех сил сдерживая свои порывы.

И вновь Эвермор отстранился в надежде погасить яростный прилив желания прежде, чем оно захлестнет их обоих. Но Дейзи неожиданно воспротивилась этому. Обвив его шею руками, она еще крепче прижалась к нему, ее губы искали его с неловкостью, говорившей о неискушенности, но со страстью под стать его собственной.

Ее приоткрытые губы слегка коснулись его рта, и страсть разгорелась еще жарче… как будто подкинули дров в и без того пылающий костер... и он понял… слишком поздно… что их поцелуй вместо того, чтобы освободить его, напротив лишь заключил в ловушку. Ему хотелось большего.

Ослепленный желанием, Себастьян накрыл ее рот своим в искреннем, хмельном поцелуе. Все еще придерживая ладонью ее нежную шейку, другой рукой он дернул за конец полушелковой ленты, красовавшейся на горле Дейзи, и развязал бант. Расстегнув три верхние пуговицы блузы, пальцами раздвинул ее края.

Оторвался от ее губ, желая увидеть то, что перед ним открылось. Один беглый взгляд на ирисочно-золотистые веснушки, рассыпавшиеся по коже над розовым кружевом корсета, грозил свести его с ума. Сомкнувшись на вырезе, его руки дрожали от попыток сдержать, побороть варварское желание разорвать рубашку донизу, чтобы увидеть больше.

Медленно, неимоверно медленно Себастьян склонил голову и уткнулся в вырез ее расстегнутого воротничка, вдыхая свежий садовый аромат и женственное тепло, исходящее от кожи. Когда он прижался губами к основанию изящной шейки, его одурманило ритмичное биение ее сердца.

– Боже мой, – выдохнул он, – как ты прекрасна.

Все еще желая большего, Себастьян переместил руку ниже, обхватив маленький округлый холмик ее груди под несколькими слоями одежды, и тут же понял, что зашел слишком далеко. Ее тело дернулось в ответ, и Дейзи пихнула его в грудь, отталкивая от себя.

– Господи, – еле переводя дух, проговорила она, ее частое дыхание пробивалось сквозь припухшие от поцелуев губы. – Что мы делаем?

– Превращаем работу в развлечение? – предположил граф и наклонил голову в надежде вновь завладеть ее ртом.

– Прекратите. – Упершись ладонью Эвермору в подбородок и вдавив пальцы ему в лицо, она пресекла это движение. Стоя с откинутой головой, он опустил взгляд и меж пальцев Дейзи увидел, как сузились ее глаза.

– Если вы хоть на минуту подумали, что я намерена спустить это вам с рук, – выдохнула она, – то жестоко ошиблись!

Она с новой силой оттолкнула его, ожидая, что он отпустит ее и отойдет, но Себастьян не склонен был принять столь внезапное отступление. В нем все еще бушевало желание, и он был слишком захвачен им, чтобы позволить ей уйти.

Дейзи, казалось, не была расположена ждать, пока он вновь обретет самообладание. Вскинув руки и оттолкнув его, она вырвалась и отступила назад.

– Вы настоящий дьявол, – накинулась она с обвинениями. – Хитрый расчетливый дьявол.

Без нее в своих объятиях, Себастьян почувствовал себя до странности обделенным, но когда потянулся к ней снова, ее ладонь уперлась ему в грудь, сдерживая порыв.

– Не смейте больше меня оскорблять.

– Оскорблять? О чем вы говорите?

– Вы действительно полагали, что любовные ласки убедят меня позволить вам увильнуть от исполнения обязательств?

– Я поцеловал вас не поэтому, – пробормотал он, силясь собраться с мыслями. – Просто я… вы так прекрасны, что я не сдержался.

Стоило это произнести, как все его творческие инстинкты немедля взбунтовались. Ни один писатель, обладающий хоть каплей таланта, подумал Себастьян в приступе отвращения к себе, не сочинил бы такого избитого сюжета. Никогда прежде, соблазняя женщин, он не прибегал к подобной банальщине. Но сию секунду голова шла кругом, тело сгорало в огне и он просто не смог придумать лучшего объяснения.

Вполне понятно, что Дейзи ему не поверила.

– Вы, должно быть, считаете меня совершенной маленькой дурочкой.

– Нет, вовсе нет. Возможно, вы чуточку наивны, но… – Он замолчал, вдруг поняв, что сказать такое было, вероятно, не лучшей идеей. – Я никогда не считал вас дурочкой. По правде говоря… – Могу только представить, как вы себе это вообразили, – отрезала она. – «Вы так прекрасны, Дейзи» и «я просто не смог удержаться, Дейзи». – Умолкнув, она закатила глаза и усмехнулась. – Само собой мне, как какой-нибудь пустышке, полагалось, не помня себя от восторга, упасть в ваши объятия. И в этот самый момент вы нанесли бы решающий удар: «О, кстати, дорогая, мне ведь не придется и впрямь вносить эти исправления»?

Похоже, на этом плане можно было поставить крест.

– Что-то вроде того, – со вздохом признался Себастьян.

– Какая наглость! Полагать, что ваши заигрывания увлекут меня настолько, что я позабуду об обязательствах по отношению к своему нанимателю! Уж не говоря о моей чести и самоуважении.

Эти слова уязвили его.

– Вряд ли несколько поцелуев поставили под угрозу вашу честь и самоуважение! И в свою защиту, – добавил он, – хочу заметить, что вы не особо сопротивлялись.

– Мне бы и не пришлось! – парировала Дейзи. – В первую очередь вам не следовало делать из меня объект своих нежелательных ухаживаний.

– Нежелательных? А, значит, так вы объясняете то, что обняли меня за шею и целовали в ответ.

– Я не делала ничего подобного!

– Лгунья.

Сложив руки, Дейзи сердито воззрилась на него.

– Единственный лжец здесь – это вы, – возразила она, отказываясь становиться в положение защищающегося. – Вы ведь даже не собирались вносить те поправки, верно?

– Мои намерения здесь не при чем. Вы требуете слишком существенных изменений, а рукопись слишком сыра. Мне бы пришлось начать с самой первой страницы и переписать всю книгу целиком. Я не могу этого сделать.

– Вы имеете в виду, что не станете этого делать.

– Понимайте, как вам хочется. Писательство давно стало для меня невыносимым, но не по моей воле. Мне нечего добавить, потому что вы все равно не поймете.

Дейзи глубоко вздохнула.

– А вдруг пойму. Объясните.

Застигнутый врасплох, Себастьян запрокинул голову, уставившись в потолок.

Как, черт возьми, он мог объясниться, не вдаваясь при этом в подробности?

– Сначала, писательство – это желание, – начал он. – Желание выразить себя, желание быть услышанным, убежденность в том, что тебе есть, что сказать. – Опустив голову, Себастьян заглянул ей в глаза. – Вы понимаете, о чем я?

– Конечно. Продолжайте.

– Когда тебя публикуют, писательство становится навязчивой идеей, потребностью… не только быть услышанным, но еще и потребностью в восхищении, даже в обожании. Чем больше внимания получаешь, тем больше жаждешь. Эту жажду не утолить. Но теперь все чего-то от тебя ждут: твой издатель, твоя семья и друзья, читатели – и ты понимаешь, что однажды разочаруешь их, потеряешь их восхищение и, возможно, даже уважение. Итак, ты усерднее работаешь, больше пишешь, не спишь ночами. В душу начинает закрадываться отчаяние, потому что глубоко внутри ты понимаешь, что заведомо обречен на провал. Попытки оправдать свои и чужие ожидания изматывают, и однажды ты… – Себастьян умолк, тщательно подбирая слова. – Наступает момент, когда ты больше не можешь это терпеть, когда ты вымотан и опустошен и тебе больше нечего рассказать другим. Вдохновение покинуло тебя. Ты иссяк.

– Для того, кто слишком измотан и опустошен, чтобы писать, вы тратите массу времени и сил, изобретая пути этого избежать.

Эвермор отвернулся.

– У меня на то свои причины, – тихо проговорил он. – Причины, которые вас не касаются. Суть в том, что у меня больше нет желания ничего писать. Никогда.