Глава 14

Завоевывать недостаточно – надо научиться соблазнять. Вольтер Себастьян быстро шагал вниз по тропе, под каблуками ботинок хрустел гравий, а в голове до сих пор звенели слова Дейзи.

Чтобы я смогла стать таким же великим писателем, как вы. Осознание того, что она питает столь большие надежды в отношении него и успеха их затеи, пугало Себастьяна до чертиков. Если он и мог чему-то ее научить, то только тому, что не стоит связывать с писательством столь грандиозные мечты. Сие занятие причудливо, жестоко и непредсказуемо, и вовсе не из тех, на которые стоит возлагать чьи-то надежды или самооценку. А еще он неимоверно злился, слушая, как она отзывается о себе, словно, кроме писательского таланта, в ней нет ничего примечательного. Словно ее честность, оптимизм и жизнерадостность не стоят и гроша. Что станется с ней, если писательство погубит в ней все эти качества? Что будет, если она станет похожей на него? Почему-то больно было, заглядывая в будущее, представлять Дейзи этаким пресыщенным, видавшим виды циником, в которого превратился он сам. А это произойдет, если она не будет осторожна и если никто не наставит ее на верный путь.

Остановившись, он с отчаянным стоном прижал ладони ко лбу. Вся эта чушь с наставничеством была лишь хитростью. Он не собирался заниматься им на самом деле.

Хруст гравия заставил Себастьяна опустить руки и оглянуться через плечо.

Увидев, как Дейзи выходит из-за поворота, а солнечные лучи играют в блестящих волосах, волосах, которые она даже не считала красивыми, он не сдержался.

– Когда-то я был совсем, как вы, – произнес он, оборачиваясь. – Считал, что писательство – это все, ради чего стоит жить. Думал с помощью него доказать отцу и самому себе: я что-то значу не потому, что от рождения принадлежу к определенному классу, не оттого, что мне судьбой уготовано стать следующим графом Эвермором, но потому, что могу в чем-то достичь совершенства.

Подобно вам, я желал чего-то, что смогу назвать своим. В душе я ощущал некую пустоту и полагал, что творчество ее заполнит. – Он глубоко вздохнул. – Но этого не произошло. И не произойдет. Это невозможно.

Дейзи собралась ответить, но он ее опередил: – Хотите быть писателем? Что ж, хорошо. Но не считайте сие занятие большим, нежели оно на самом деле есть. Пишите, дабы поведать свою историю, и ни по какой иной причине. С помощью него не достичь величия, это иллюзия. Только ты начинаешь считать себя великим, как тут же скатываешься до посредственности. Поверьте, уж я-то знаю. Откуда, думаете, взялась та банальная безвкусица, о которой вы писали отзыв? Просто я считал себя великим, когда на самом деле был всего лишь гордецом. Не позволяйте писательству сделать с вами то, что оно сделало со мной. Не позволяйте ему стать для вас всем. Потому как, только это произойдет, оно исчезнет без следа, оставив вас ни с чем. Творчества недостаточно, чтобы наполнить вашу жизнь и придать ей смысл. Для этого нужны иные вещи.

– Какие же?

Себастьян едва заметно улыбнулся.

– Не знаю, цветочек. И до сих пор ищу.

Они устроили пикник в тени огромного дуба, самого большого и старого дерева в Эверморе. Себастьян рассказал, что его посадил первый граф Эвермор в 1692 году или около того.

За едой они почти не разговаривали, ибо каждый, по всей видимости, был занят собственными мыслями. Дейзи не ведала, что у Себастьяна на уме, но сама она размышляла о своих бесчисленных признаниях ему. Прежде она никому не сознавалась в столь личных чувствах, даже Люси. Особенно Люси, ибо зависть сестриной красоте и достижениям – черное и горькое чувство, которое Дейзи отрицала и всячески пыталась задавить.

Но Себастьян выслушал ее ужасные признания, не моргнув глазом. По сути, он воспринял ее зависть, как нечто вполне понятное и естественное.

При этой мысли Дейзи не смогла сдержать улыбку. В первую встречу с Себастьяном Грантом она бы в жизни не подумала, что с ним может быть так легко разговаривать. Вообразить только, стояла там, как идиотка, болтала без умолку и перечисляла самые свои вопиющие недостатки, не допуская даже мысли, что ее нелестное мнение о себе вызовет его недовольство.

Если я еще раз услышу, как ты поносишь свои изумительные веснушки или эти роскошные волосы, то сорвусь и разобью себе голову об стену. Улыбка Дейзи стала шире, в ней вновь расцвело ощущение счастья и оставалось с ней весь день, пока Себастьян водил ее с экскурсией по поместью.

Оставив корзину для пикника на ферме, они посетили некоторые из любимых Себастьяном в детстве убежищ: обветшалый домик на дереве, который они с кузенами построили, еще будучи мальчишками, башни, где они любили разыгрывать осады и сражения, и огромный самшитовый[1] лабиринт. Хотя прошло много лет с тех пор, как Себастьян ходил по нему в последний раз, он без труда провел ее меж высоких зеленых изгородей к открытой площадке в центре, где посреди круглого фонтана возвышались скульптуры девяти женщин.

– Музы, – широко улыбнувшись, пояснил он. – Их возвел мой дед. Он был поэтом, и летом особенно любил работать здесь. Наверное, из-за тишины. – Себастьян указал на место, рядом с которым стояла Дейзи. – Бывало, растягивался прямо на траве. Так, лежа на животе, он целыми днями напролет царапал в своей тетради вирши. Порой я тоже приходил сюда, и мы писали вдвоем.

– Вдвоем прятались от вашего отца? – догадалась Дейзи.

– Пожалуй, – согласился он. – И от всех гостей.

– Гостей?

– Отец был настоящим сельским джентльменом. Летом в Эверморе вечно устраивались загородные приемы, но здесь, в лабиринте, никто не смог бы нас отыскать, и мы спокойно могли писать.

Что-то в его голосе пробудило в Дейзи любопытство.

– Не любите приемы?

– Не особо. – Ее замешательство было столь очевидно, что он пояснил: – Для меня не секрет, что в Италии я приобрел репутацию сумасброда, но не потому, что получаю удовольствие от такого рода вещей. Я имею в виду… – Умолкнув, Себастьян отвел глаза, уставившись на высокую зеленую изгородь. – Италия для меня – отрезок жизни, который я бы предпочел забыть. Там я стал другим человеком и провел три года в Швейцарии, пытаясь вновь стать самим собой.

Но нельзя войти в одну реку дважды. – Он посмотрел на Дейзи, и что-то в его взгляде ранило ее в самое сердце. – Нельзя… Граф шевельнулся, переминаясь с ноги на ногу.

– Идем дальше?

Они вышли из лабиринта, и Себастьян провел их сквозь густые дубовые и березовые рощи к колодцу желаний, где дал Дейзи полпенса, чтобы бросить вниз. Он не спрашивал, что она загадала, но Дейзи все равно сказала. Услышав ее желание, он Себастьян вздохом покачал головой, глядя на нее, как на безнадежную дурочку.

– Никогда не загадывайте публикацию, – посоветовал он.

Она состроила рожицу.

– А что нужно загадывать?

– Гонорары, цветочек. – Повернувшись, он направился к лесу. – Большие- пребольшие гонорары. И права на публикацию по частям.

Дейзи рассмеялась, следуя за ним по истоптанной грязной тропинке меж деревьев и кустов.

– Потому что, если они есть, значит, публикация уже состоялась?

– Именно. – Он остановился так резко, что Дейзи едва не налетела на него.

– Черт побери! Я чуть не забыл показать вам дугу Осборна. Нашел же, о чем забыть.

– Что такое дуга Осборна?

– Одно из прекраснейших мест в Эверморе. Идем.

Развернувшись, Себастьян повел Дейзи через рощи туда, где березы уступили место ивам. Они остановились у сонной извилистой реки.

– Это, – с непонятным ей странно благоговейным трепетом выдохнул он, – дуга Осборна.

Дейзи с сомнением взирала на дугообразный изгиб ручья перед собой.

Солнечный свет пятнал водную гладь сквозь завесу огромных плакучих ив, а по другую сторону из густых зарослей кустарника выступал старый причал. К нему была пришвартована плоскодонка, над кормой которой возвышалось прав ило.

– Очень милое местечко, – отметила Дейзи, – но я не вижу в нем ничего особенного. Обычная излучина.

– Обычная? Женщина, это дуга Осборна, на этом плесе[2] ловится лучшая форель во всем Дартмуре.

– О.

Видя, что его любимое место не вызвало у Дейзи особого восторга, Себастьян вздохнул: – Вы, очевидно, недооцениваете важность хорошей плесовы.

– Простите. Умей я рыбачить, вероятно, оценила бы.

Она устремила взгляд дальше, мимо реки и причала. Справа, на вершине покатого холма, рядом с еще одной березовой рощей расположилось маленькое круглое каменное строение, увенчанное куполом.

– Что это? – спросила Дейзи, указав туда.

– Павильон «каприз» [3]. Правда, раньше его называли иначе. Он носил куда более внушительное имя: храм Аполлона. Его построил мой прадед, Уильям Грант, четвертый граф Эвермор, когда реставрировал парки и сады в 1770 году.

Оригинальностью он не отличался, ибо полностью, вплоть до названия, содрал его с постройки в Стоурхеде[4]. Поговаривали, сэр Генри Хор, владелец Стоурхеда, был в ярости из-за того, что его храм скопирован, но что он мог сделать? Видите ли, храмы тогда были в большой моде. У каждого пэра имелся такой.

– Знаю, но для чего? Зачем такие расходы и сложности ради того, что не приносит никакой пользы?

– Остается лишь догадываться, цветочек, – усмехнулся Себастьян, – но полагаю, не зря мы теперь зовем их «капризами».

Дейзи рассмеялась, и он засмеялся вместе с ней.

– Ну конечно же, – согласилась она, коснувшись пальцами лба, признавая собственную бестолковость. – Так и есть.

– Считается, что такие строения предназначены для тихих раздумий, – склонившись ближе, промурлыкал ей на ухо Себастьян. – Хотя, если желаете знать правду, они всегда служили излюбленными местами для свиданий. Я подумал, вам стоит знать, – добавил он, прикинувшись виноватым, когда она вспыхнула. – В исследовательских целях.

– Благодарю, – съязвила Дейзи, встретив холодным взглядом смешинки в его глазах. – Вы так добры.