Токаев сообщает о двух основных мнениях, высказанных на этом заседании: одно (Молотов, Жданов, Вознесенский, Андреев и др.) — за немедленную и публичную ликвидацию Чечено-Ингушской АССР. Другое (Ворошилов, Каганович, Хрущев, Калинин, Берия) — к ним присоединился и Сталин — заключалось в том, чтобы подождать с выселением до изгнания немцев. Лишь один Микоян, соглашаясь в принципе, что чеченцы должны быть наказаны, высказал опасение, что депортация повредит репутации СССР за рубежом. По другим сведениям, когда речь зашла в Политбюро о выселении чеченцев и ингушей, был поставлен вопрос, не нанесет ли их выселение ущерба нефтяной промышленности. Ответ последовал самый успокоительный: весь инженерно-технический персонал русский, а незначительное число рабочих чеченцев и ингушей занято на работах, не требующих высокой квалификации. Мы не имеем возможности проверить эти сообщения и поэтому воздерживаемся от комментариев.
На XX съезде КПСС, через три года после смерти Сталина, было официально объявлено, что депортация кавказских народов, калмыков и крымских татар, а также немцев Поволжья была актом произвола, сопутствующим «культу личности Сталина». Признание это, впрочем, растянулось на 11 лет (1956–1967 гг.), а исправление содеянного зла не завершилось еще и поныне.
Однако мы запамятовали, что депортация стала одним из методов политики не в 1943 или 1944 годах, а гораздо раньше, в годы коллективизации, когда из центральных районов страны, с Украины и с Северного Кавказа были высланы в Сибирь и в Среднюю Азию кулаки, вернее, миллионы крестьян, причисленных к «эксплуататорам». Кто может точно сказать, кто он есть, этот самый «кулак»? Да никто. Как известно, жертвами коллективизации стали не только крестьяне, пользовавшиеся наемным трудом, но и масса других, по тем или иным причинам огулом «раскулаченных». Вот эта-то масса обездоленных, лишенных имущества и всех прав людей и положила начало спецпоселениям. Тогда-то и появились первые инструкции о спецпоселенцах. Почти одновременно стали депортировать и по национальному признаку.
Еще в начале 30-х годов с Дальнего Востока были переселены китайцы и корейцы, были они удалены и из центральных областей России. Часть из них прямо была обвинена в том, что они являются японскими агентами. Позднее, в 1939–1941 гг., потянулись на восток эшелоны с «классово чуждыми элементами» из вновь присоединенных земель, прибалтийских стран, Западной Украины, Западной Белоруссии, Северной Буковины и Бессарабии. Летом 1941 г. появились в Средней Азии немцы, граждане СССР, подавляющее большинство которых было из упраздненной АССР Немцев Поволжья. Ко времени Отечественной войны против гитлеровской Германии режим спецпоселения сложился окончательно, хотя эта система и продолжала подвергаться различным модификациям, но непременно в сторону ужесточения.
В 1948-49 гг. Среднюю Азию и Сибирь достигла новая волна депортированных из Прибалтики и Молдавии, где в это время проводилась кампания по сплошной коллективизации и соответственно «ликвидации кулачества как класса». Эти жестокие меры, может быть, и привели, по мнению власти, к созданию в Латвии, Литве и Эстонии более классово однородного общества, но прежде всего они ослабили там коренной национальный элемент.
Заметим, что эти обе волны депортации коснулись народов, населяющих пограничные области Советского Союза. На их место приехали переселенцы из Центральной России и с Украины.
Заселение опустевших после депортации 1943-44 гг. местностей производилось также главным образом за счет русского населения, хотя частично и за счет местных национальностей, считавшихся лояльными.
Если корейцев и китайцев в свое время подозревали или обвиняли в том, что они были агентурой Японии, то почему нельзя было считать буддистов калмыков потенциальной агентурой Китая? Сам Сталин в одном из своих выступлений на XII съезде ВКП(б) в 1923 году говорил: «Стоит допустить маленькую ошибку в отношении маленькой области калмыков, которые связаны с Тибетом и Китаем, и это отзовется гораздо хуже на нашей работе, чем ошибки в отношении Украины»[259].
Было ли это понимание взаимосвязанности национальных и международных отношений пониманием интернационалиста или великорусского шовиниста?
В. И. Ленин в одной из своих последних работ[260] дает на этот счет ясный и недвусмысленный ответ. Вождь русской революции рассматривал Сталина как великорусского шовиниста.
Именно его, а также Орджоникидзе он подразумевал, когда писал о некоем грузине, «… настоящим и истинным не только «социал-националом», но и грубым великорусским держимордой»[261]. Ленин требовал отличать национализм нации угнетенной от национализма нации угнетающей, национализм большой нации и национализм маленькой нации и писал, что по отношению к этому национализму «… мы, националы большой нации, оказываемся виноватыми в бесконечном количестве насилий и оскорблений»[262]. И далее:
Поэтому интернационализм со стороны угнетающей или так называемой «великой» нации (хотя великой только своими насилиями, великой только так, как велик держиморда) должен состоять не только в соблюдении формального равенства наций, но и в таком неравенстве, которое возмещало бы со стороны нации угнетающей, нации большой, то неравенство, которое складывается в жизни фактически… нужно возместить так или иначе своим обращением или своими уступками по отношению к инородцу то недоверие, ту подозрительность, те обиды, которые в историческом прошлом нанесены ему правительством «великодержавной» нации[263].
Дело здесь было, конечно, не в идеализме или альтруизме Ленина, хотя и это нельзя совершенно сбрасывать со счетов при оценке его действий. Ленин был озабочен сохранением многонационального государства и того влияния, которое оно может оказывать в будущем на народы Азии. Реалист в политике и в определенной мере прагматик, глава советского государства отчетливо понимал, что «грубость и несправедливость» (выражение самого Ленина) «к нашим собственным инородцам» отрицательно отозвалось бы на авторитете советского государства среди азиатских народов[264]. Даже Ленин пользовался до конца дней своих термином «инородцы», имевшем в политическом звучании явный шовинистический привкус. Так царское правительство именовало все народы Российской империи, кроме русского.
На XII съезде РКП(б) Сталин, вынужденный принять упрек Ленина, в одной из своих речей выступил с предостережением об опасности перерождения ответственных работников партийного и государственного аппарата, об опасности великодержавного шовинизма как «силы укрепляющейся», назвал ее «основной опасностью», «опаснейшим врагом», которого «необходимо свалить»[265]. Однако Сталин добился включения в резолюцию съезда пункта о необходимости борьбы и против «местного национализма», термина, широко использованного против любых попыток проявления самостоятельности не местах. Словно домоклов меч тяготела опасность обвинения в местном национализме над головами работников.
История последующих лет показала, что Сталин укрепился на позициях великорусского шовинизма. Интернационализм, который он публично провозглашал, служил на деле прикрытием великодержавной политики.
В то же время на интернационалистской идеологии воспиталось несколько поколений советских граждан, и именно теми, кто сформировался в 20-е и 30-е годы, разрыв между словом и делом был воспринят наиболее болезненно. Возникает вопрос, не было ли усиление великодержавного шовинизма одним из следствий реализации идеи строительства социализма в одной, отдельно взятой стране?
Во второй половине 30-х годов лавина русского ура-патриотизма была обрушена на культурную жизнь нашего общества. Поиски «великих предков», волна кинофильмов, в которых прославлялись русские полководцы прошлого — Александр Невский, Суворов, Кутузов, русские цари — Петр Первый и Иван Грозный, поток литературы, воспевавшей деяния Ивана III, Дмитрия Донского, превозносилось все «истинно русское» и высмеивалась «иностранщина», обращение по преимуществу к сюжетам русской литературы в музыке, оперном искусстве и драматургии — все свидетельствовало о том, что развитие культуры нашего общества отныне будут жестко лимитировано потребностями политики и великорусского конформизма.
Последствия этого наше общество испытало на себе уже потом, после окончания войны с гитлеровской Германией, после поражения фашизма, после нашей победы. То были «великие дни» борьбы с космополитизмом, воинственные кампании против культуры других народов под видом борьбы с местным национализмом (кампания против эпосов «Джангар», «Манас» и др.), огульное отрицание прогрессивности национально-освободительного движения народов России против царского самодержавия (движение Шамиля, Андижанское восстание и др.).
Убийство Михоэлса и дело «врачей-отравителей» показали, что процесс нравственной деградации нашего общества находится в апогее. «Опаснейшего врага» свалить не удалось. Он восторжествовал, на время во всяком случае.
Таким образом, депортация народов Кавказа и Крыма, калмыков и частично прибалтов предстает перед нами не только как проявление беззакония и произвола режима Сталина, чем оно, конечно, было само собой, но, что более важно, неотъемлемой составной частью истории советского государства и общества, его духовной культуры.
Переселение народов имело и прагматическую цель — заселения приграничных окраинных областей «Надежным» русским населением. Такая цель отнюдь не является чем-то новым, необычным. Русское государство испокон веков стремилось создать на своих границах надежный заслон из числа «верных» народов и поселенцев против возможного вражеского нашествия.