Дети! Они составляли половину в контингенте спецпереселенцев. Тысячи их умирали. Тем же, кто выжил, нужно было учиться. Но дело со школьным образованием обстояло довольно сложно.

В Казахстане в 1944 г. из 50.323 детей спецпоселенцев школьного возраста посещали школу всего 16 тысяч, а в Киргизии в 1945 г. из 21.015 детей ходили в школу лишь 664З[312].

Школ, в которых преподавание бы велось на родных языках переселенцев, не было. Прекратился выпуск учебников и пособий на этих языках. Других же языков большинство детей не знало. Были и другие препятствия. В одном из партийных документов того времени говорилось:

Положение со школьным обучением детей переселенцев по сравнению с первым периодом несколько улучшилось, однако до сих пор остается неудовлетворительным. Объясняется это незнанием большинством детей языков, на которых ведется преподавание в местах расселения, отдельными фактами противодействия обучению со стороны родителей, а также раздетостью и разутостью, вследствие чего в зимние периоды большинство детей, привлекаемых к обучению, вынуждено посещение школы прекратить[313].

В Новосибирской области, например, не посещало школы до 35 % детей калмыцкой национальности[314].

Но даже те дети, которым посчастливилось окончить начальную, в лучшем случае семилетнюю школу, не могли рассчитывать на продолжение образования, так как спецпоселенцы были ограничены в передвижениях, а полные средние школы были не повсюду. Это было не единственным препятствием. Были и другие. Опасение директоров школ навлечь на себя недовольство вышестоящих инстанций за прием детей репрессированной национальности, проблема жилья, содержания и пр.

Тем же, кто, преодолев все препятствия, поступал в высшее или среднее специальное учебное заведение, часто не давали стипендий, не предоставляли общежития, преследовали за национальную принадлежность. Так, студент Киргизского педагогического института М. Бабаев был выселен из общежития за то, что он балкарец. Учитель Ш. Чеченов (позднее министр просвещения Кабардино-Балкарской АССР) был снят с уроков в школе и арестован на 5 суток за то, что он просрочил пропуск, задержавшись на экзаменационной сессии в педагогическом институте г. Фрунзе[315].

В своей диссертации, а также в ряде опубликованных работ Д. Номинханов, стараясь показать, как в условиях спецпереселения калмыкам предоставлялась возможность учиться в высших учебных заведениях, приводит убийственные цифры, свидетельствующие как раз о противоположном. По данным, приводимым им, в 1947 г. Абаканский государственный учительский и педагогический институт окончило… названо 4 фамилии и добавлено «и др.» За 5 лет, 1948–1953 гг., окончили ВУЗы еще четверо, а также «др.» Омский педагогический институт окончил 1 калмык. Заочно окончили пединституты в 1953 г. 3 человека, в 1954 — один, впрочем, «и др.»![316]

В Научно — исследовательском институте языка, литературы и истории Хакасии работал один калмык в должности старшего научного сотрудника. В упомянутом Абаканском институте работал старшим преподавателем 1 калмык, кандидат наук. Один калмык защитил кандидатскую диссертацию в Омске. В Казанском государственном университете защитил диссертацию на степень кандидата филологических наук 1 калмык — писатель Аксен Сусеев[317].

В «Очерках истории Калмыцкой АССР» приводится список окончивших высшие учебные заведения калмыков в годы высылки — в основном по 1 чел. в каждом высшем учебном заведении[318].

После столь «ободряющих» данных Номинханов приходит все же к далеко не оптимистическому выводу: «Несомненно, переселение приостановило культурное развитие калмыцкого народа…»[319] Это заключение справедливо и в отношении других репрессированных народов.

Режим режимом, но надо было работать, зарабатывать на семью, на себя, чтобы прожить, вернее, чтобы выжить.

Желание выжить, сохранить не только своих близких и самого себя, но и свой народ, чтобы, может быть, Когда-нибудь возвратиться в родные места, было и подсознательным инстинктом, и вполне осознанной целью.

Так уж устроен человек, что даже в условиях ужасающей скученности, нужды, голода, морального подавления спецпоселенцы не утратили человеческого облика. У них, так же как и у других, относительно более свободных людей, шла жизнь с не одними ее горестями, но и с радостями. Не только хоронили и оплакивали своих мертвецов, но создавали новые семьи, рожали детей. Спецпоселенцы строили машины, добывали уголь в шахтах.

Труд, как бы он ни был тяжел, помогал выжить и горцам, и степнякам.

Подавляющее большинство спецпоселенцев оставалось покорным власти, которая вырвала их из земли отцов, оскорбляла и унижала без конца, и, несмотря на это, если они и помышляли о чем-нибудь, то лишь о справедливости, которую восстановит та же самая власть.

Да, в этом смысле спецпереселенцы оставались патриотами. Они не восставали, бунтовали лишь изредка и трудились, становились ударниками, отличниками производства, победителями в социалистическом соревновании. Постепенно местные привыкли к ним, считали за своих товарищей, премировали за хорошую работу, ставили в пример другим и (хвала Аллаху!) даже писали об их трудовых патриотических делах не только в стенгазетах или в многотиражках, но и в районной, и областной печати…

Подрастало новое поколение, не видевшее ни кавказских гор, ни степей Прикаспия, ни теплого моря. Это новое поколение несло в себе такой сильный заряд любви и нежности к земле отцов и матерей своих, что, пройди еще тысяча, нет, две тысячи лет, но тяга эта, подобно силе земного тяготения, все равно сохранится и все препятствия на пути домой из рассеяния будут преодолены.

А Власть в общем-то была довольна: спецпереселенцы постепенно включились в трудовой процесс, обживаются на новых местах, смиряются и привыкают.

Из Алма-Аты, из Фрунзе, из Ташкента, из дальних сибирских краев, областных и окружных центров сообщали в Москву регулярно о положении и политико-моральном состоянии спецпереселенческого населения.

В одном из документов, посланных из Казахстана в Москву, так писалось о спецпереселенцах:

Большинство из них, как занятые в промышленности, так и в сельском хозяйстве, к делу относятся добросовестно, принимают участие в социалистическом соревновании, число ударников и стахановцев систематически увеличивается[320].

В «Истории Кабардино-Балкарской АССР» констатируется:

Балкарцы были переселены — в Казахстан и Киргизию. Но, несмотря на эту несправедливость, балкарцы показали высокое чувство патриотизма. Они активно включились в трудовую жизнь. Подавляющее большинство их работало честно и добросовестно[321].

«Балкарцы патриотически трудились в Киргизии и Казахстане» — отмечается в другом официальном издании[322].

Смерть Сталина в марте 1953 г. и устранение Берии в июле того же года сказались на положении спецпереселенцев лишь спустя год. В июле 1954 г. вышло постановление Совета Министров СССР «О снятии некоторых ограничений в правовом положении переселенцев». Тем, кто занимался общественно полезным трудом, было разрешено свободно проживать в данной области, крае, республике, они получили право свободного передвижения по служебным (но не по личным!) делам на территории страны на общих основаниях. Явка на регистрацию в органы МВД теперь стала ежегодной вместо ежемесячной.

Власть проявила неслыханную до того гуманность… разрешила снять с учета спецпереселенцев детей в возрасте до 10 лет включительно… Наконец-то малолетние дети освобождались от административного надзора и от ограничений!

Снимались с учета юноши и девушки старше 16 лет (т. е. те, кому по закону полагалось выдать паспорт) в том случае, если они зачислялись в учебные заведения. Им разрешался выезд к месту учебы в любой пункт страны.

Штрафы и аресты как мера наказания за нарушение режима в местах поселения были отменены.

Одновременно предписывалось вовлекать переселенцев в профсоюзы и в комсомол, поощрять их наряду с другими трудящимися, использовать в соответствии с образованием и специальностью[323]. Нет сомнения в том, что это постановление значительно улучшило положение спецпоселенцев. Но оно одновременно служило и свидетельством узаконенного произвола, который применялся по отношению к спецпоселенцам в прошедшие годы. Уже один тот факт, что нужно было специальным пунктом указать в постановлении Совета Министров СССР, что снимаются со спецучета дети в возрасте до 10 лет, говорит сам за себя.

Теперь для власти было важно смягчить ожесточенные сердца тех, кто был насильственно вырван из обычной жизни. Надо было помочь поскорее залечить глубокие кровоточащие раны. Что же сделать для этого? Усилить среди спецпереселенцев воспитательную работу!

Да, именно так стоял вопрос еще спустя два года после смерти Сталина: не о немедленном возвращении обиженных народов на родину, а «Об усилении агитационно — массовой и культурно — воспитательной работы среди переселенцев» — так и называлось новое постановление Совета Министров СССР, изданное 26 июня 1955 года[324]. Возвращение на родину еще дебатировалось тогда в верхах, быть ему или не быть. Шла подготовка к съезду партии, который должен был все решить для нашей страны: пойдем ли мы вперед со старым страшным грузом наследия Сталина и его времени или сбросим эту ношу и шагнем в будущее. То было время, когда на заседаниях Президиума ЦК КПСС нет-нет да возникали ожесточенные схватки между верными соратниками Покойного и тем, кто поддерживал Н. С. Хрущева в его стремлении избавиться от преступлений прошлого. Эта борьба, как свидетельствует сам Н. С. Хрущев, достигла своего апогея в дни, когда заседал XX съезд КПСС[325].