Давно Алексей не стоял вот так необъяснимо радостно и беспечно под первым весенним дождем, не выдавалось такой минуты, а потому сейчас, как малолетний мальчишка, радовался длинным хлестким струям.

— До свидания, Аня, — поблагодарил хозяйку дома Алексей.

— До свидания, Алеша, — ответила Аня. Она вышла провожать в шубейке, накинутой на плечи, в пуховом платке. Алексею она показалась необыкновенно красивой, хотя красоты в ее лице было немного: нескладно широки скулы, нос «картошкой», брови каким-то углом и по-мужски широкие плечи. Алексей хотел еще что-то сказать Ане, но Борис крикнул из кабины:

— Живей, Алексеюшка!

После солнечного дня и теплого дождя заметно означалась ледяная дорога. Кое-где колеса по ступицы уходили в воду, а лед ощутимо трещал, давая понять, что шутить с ним в это утро опасно.

— Не нравится мне ледок, — сказал Барабин, ведя машину на полной скорости. — Да нам выбирать не приходится.

При входе в наледь ветровое стекло начисто залепляло мелкой ледяной крошкой, как сквозь такую кисею различал дорогу Борис, трудно было понять. Иногда Алексею казалось, что под задними колесами лед проламывается и машина вот-вот задерет кверху нос, пойдет на дно, но постепенно привык.

Хорошо знал трассу Борис. На бешеной скорости он вел машину не везде. Иногда останавливался, не глуша мотор, вылезал из кабины и лопаткой прощупывал — не ловушка ли тут уготована. Возвращался мокрый с головы до ног, веселый и довольный: «Прорвемся!»

Алексей невольно залюбовался им — какой-то дьявол сидит за рулем, а не человек. Словно ведет не по талой воде свой грузовик, а по сухому грейдеру катит. И километры отмечает, как речной лоцман: «Бедяйкин ключ прошли… Выходим на Антоновскую заводь…»

Когда со льда вывернули на грейдер, Барабин остановил машину. Сразу обмяк, расслабился. Едва передвинулся на место стажера и тут же заснул, пробормотав в полусне;

— Двигай, Алексеюшка, до Заготзерна. Остановишься у Дома приезжих.

И храп у него был богатырским, чему Алексей позавидовал. Он хоть и дремал речную дорогу, но все время чувствовал движение. А тут человек будто мотор — выключили зажигание, и он сразу отошел в мир сна.

Грейдер осклиз, но глубокая колея не давала колесам сползти в кювет. На подходе к элеватору, у самой железнодорожной станции, увидел Алексей сползшую с дороги полуторку, шофер и не просил о помощи, устало сидел в кабине, нахохлившись как воробей в крещенский мороз, и жевал мерзлый хлеб, заедая его ледяными сосульками, замерзшими на кабинке.

Алексей остановился:

— Трос есть, земляк?

— Есть, — лениво, сонно ответил шофер полуторки.

— Ну, так цепляй!

— Не выдернешь, парень, — крепонько я вдрязгался. «Студебеккер» до тебя тянул, не выдернул. Буду ждать трактора…

— Попытка не пытка, корона не свалится, — ответил Алексей, сам не веря, сумеет ли он вытащить полуторку, завязшую аж по самые ступицы колес.

— Можно зацепить, да какая ягода получится! — сказал шофер и, размотав лежавший в мерзлой грязи трос, зацепил его за заднюю серьгу ЗИСа.

Алексей попробовал тянуть, но ничего не вышло. Тогда решил: «раскачкой», резкими рывками своей машины — надо было свести полуторку с дифера.

От резких толчков и натужного воя мотора Барабия проснулся:

— Ты чего, корешок, никак, буксуешь на ровном месте? — спросил Борис, рассмотрев в окно светляки сигналов переезда.

— Полуторку вытягиваю.

Сон с Барабина мигом слетел.

— Ты что, рехнулся?

— Надо помочь, застрял товарищ…

— Коленчатый вал новый я поставил, шесть поллитр окромя цены угрохал!

— Вот и хорошо, — сказал Алексей. — С новым коленчатым вытянем…

— Слушай, корешок, ты на чьей машине стажируешься! На своей или на моей? — грубо спросил Барабин.

— На государственной.

— С такой грамматикой — лучше расстаться. Я без лишней четвертной обойдусь. Я тебя не приглашал.

— А я к тебе не просился.

— Глуши мотор! — закричал Барабин, хватаясь за руль.

— Руки убери!

— Салага, без году неделя за баранкой, а учить меня?

— Ударю, Борис! — спокойно сказал Алексей.

Это ровное «ударю, Борис» сразу отрезвило Барабина. Он откинулся в угол кабины, пригрозив: «Завтра же ссажу, салажонок несчастный!»

Вытягивая полуторку, Алексей немного не рассчитал и задел железнодорожный шлагбаум.

— Хрен моржовый! — выругался Барабин. — Мало мотору перегрузку задал, так еще инспектора накликал!

Мотор и в самом деле начал работать с перебоями. Едва-едва дотянули до элеватора. Рядом с весовой располагался Дом приезжих. Барабин уже остыл:

— Ладно, пошли в гостиницу. Я тебя устрою. Там хозяйкой моя невеста работает.

— Еще невеста?

— Еще… Переночуешь. А я буду ждать автоинспектора, не зазря же ты шлагбаум шарахнул. Такое дело мимо инспектора никак не может пройти.

В Доме приезжих не было мест. Но Барабин устроил стажера легко. Стоило ему только постучать в дверь комнаты хозяйки.

— Невестушка, здравствуй, родненькая. Малышку одного надо устроить. Нет панцирной сетки, разверни раскладушку…

И «невеста», красивая, сорокалетняя женщина, спокойная и рассудительная, сразу стушевалась:

— Ну, Борис, видишь, на ногах спят люди, чего барабанишь…

— Так ведь, Мария, пусть спят, лошади тоже стоя отдыхают.

— Сколько мест тебе?

— Одно.

— Сделаю… Чего не заезжаешь-то?

— Работа, Мария, работа окаянная, окрутила всего.

— Не женился еще?

— Никто не берет.

— Балаболь, так уж и никто?

— Никто, Мариша. Разборчивые ныне невесты пошли: одной подавай большую зарплату, другой — великое образование, а у меня, сама знаешь, ни того, ни другого.

— Прибедняйся!

— Точно, Мариша, вот взяла бы ты меня замуж, не мигая согласился.

— Ну балаболка, ну балаболка, за что я тебя и люблю, — смеялась Мария, ставя для Алексея раскладушку в подсобке. — Чего приехал-то? Вроде редко в дороге на ночлег останавливаешься…

— Машинка забарахлила.

— Это не ты на переезде шлагбаум столкнул?

— Уже известно?

— До меня известия поперед милиции доходят.

— Я шарахнул.

— Че он тебе не понравился?

— Пускай дорогу не закрывают, когда Барабин едет!

— Достанется, чай, за железку-то?1 Строгие там правила.

— Промигаюсь.

— Да, у тебя слеза ни в одном глазу не задержится. А это че за паренек, коль ты о нем так хлопочешь? — показала Мария на Алексея.

— Стажер мой. Ты его приветь.

— А все приветы-то на виду; кипяток, сушилка, домино.

— Все равно. С тяжелой мы дороги.

— А ты не станешь отдыхать?

— Да я когда разве отдыхал?

— Точно, — согласилась Мария, — чумной ты, робишь, будто у тебя семеро по лавкам сидят.

— Сын есть, алименты плачу аккуратно и добровольно.

— Че же не сойдешься, хорошая, я слышала, бабенка…

— Мариша, ты как сельсовет, все-то тебе известно.

— Положено. На веселом месте моя гостиница стоит. Вот и знаю, что дом ты завел себе на пять комнат, с водяным отоплением.

— Правильно, ни одна кошка не ловит мышей во имя бога. Так, кажется, турки говорят.

— Но ты же не турок.

В подсобке, где Мария устанавливала раскладушку для Алексея, приторно-кисло пахло из соседней сушилки колесной мазью, сыромятиной, разопревшими валенками. Перед тем как уйти, Барабин отозвал стажера в сторону:

— Большое мы совершили, договоримся о малом. Я сидел за рулем, я за все и отвечаю. Тебе портить характеристику не резон, так я думаю. Мы по дороге никуда не заезжали и ничего не пили, понял? Понял! — сказал Барабин и, не дожидаясь ответа стажера, быстро вышел из подсобки, по окнам чиркнула лучом фара мотоцикла районного автоинспектора.

Алексей выпил горячего кипятку. Разделся и лег в постель. Не спалось. Не выходили из головы последние слова Барабина: «Ты, Алексеюшка, не унывай, я и не из таких переплетов выходил. От тебя требуется одно: сказать инспектору, что мы по пути никуда не заезжали. Не переживай, корешок, подумаешь — железнодорожный шлагбаум! Сколько их еще на пути будет. Если из-за каждого «шлагбаума» убиваться, жизни не хватит. Сходи в душ, сегодня в Доме приезжих дают горячую воду».

Алексей последовал его совету. На удивление, в душе действительно была и горячая вода. В военные годы на станции котелок кипятку давался с великим трудом. А сейчас вот гостиница, чистые простыни да горячий душ за малую плату.

Не смог заснуть Алексей. Вышел на воздух. Воздух свежо пах талым снегом. Чуть горчил от шлака, выброшенного недавно маневровым паровозом.

Подошедший поезд дальнего следования принимал редких пассажиров. Алексей шел вдоль состава, рассматривая длинные, пахнущие горелым чугуном, вагоны. У одного, предпоследнего, задержался: показалось, что знакомый человек стоит перед проводником.

— Проходите, пожалуйста, — сказал проводник, — шестое место ваше.

Женщина сначала забросила в тамбур чемодан, потом неловко стала подниматься. Мальчишка, которого она пыталась подсадить сразу на вторую ступеньку, почему-то плакал и сопротивлялся.

Алексей решил помочь;

— Разрешите…

Алексей оторопел, перед ним стояла Тоня. Малышка уже перестал плакать и, забравшись на площадку, ждал, когда поднимется мать.

— Тоня? — сказал Алексей удивленно. — Ты уезжаешь?

— Уезжаю, — ответила Тоня.

— В область?

Тоню, как передовую доярку, часто посылали в областной центр на разные слеты и совещания. Но почему она с таким чемоданом и сынишкой?

— Дальше, — сказала Тоня. — В Свердловск… К отцу…

У Алексея екнуло сердце, как в Свердловск, зачем? И хоть понимал он — глуповат вопрос, но не задать его не мог. Слово «к отцу» он пропустил — так разволновался: Тоня, и вдруг уезжает в Свердловск.

— Насовсем?

— Не знаю, Алеша, пока еще ничего не знаю…

— Как же так, не знаешь? — не поверил Алексей.

— Не знаю, Алешенька, пока ничего не знаю, — словно открещиваясь от ёго дальнейших вопросов, проговорила Тоня, в точности повторив первый ответ. И тон был прежним.

— Алешка! Да ты ничего не поймешь! У меня же родной отец нашелся! — закричала вдруг Тоня, будучи не в силах сдержать своего волнения. — Понимаешь? — и она вдруг заплакала, громко, никого не стесняясь. Да и некого было стыдиться, рядом стоял лишь уткнувший голову в воротник проводник вагона.