Зашли в дом священника. На террасе сидел пастор и читал какой-то журнал. Поднявшись с места, он с улыбкой поспешил навстречу гостям.

— Ваш покорный слуга, чему обязан я таким счастьем? — приветствовал их пастор.

Он был среднего роста, с бритым лицом, в очках. Ничем не напоминал священника, и его можно было принять скорей за врача.

Андраш представил учителя. На вопрос, чему обязан хозяин таким счастьем, он счел излишним ответить.

— Зайдете в дом или лучше здесь посидим? — спросил пастор.

— Здесь, на террасе, — сказал молодой граф. — Что вы делаете, Кеменеш? Опять что-то…

— Да, я читал церковный журнал, — подхватил тот. — Хорошему пастору надлежит постоянно проявлять усердие. — Надьреви взял лежавший на столе «Задунайский церковный вестник». — Всегда найдется что-нибудь интересное, — продолжал Кеменеш. — Этот журнал я прочитаю от корки до корки. Надо быть в курсе всех церковных дел.

— Где дети? — спросил Андраш.

— Дети бегают по саду, гоняются за кошкой или немилосердно тузят друг дружку, как и подобает детям доброго пастора.

— А ваша супруга?

— Моя супруга, Илонка, на кухне, наверно, пилит служанку, чтобы та принялась готовить ужин, ибо не только глаголом жив человек.

Пастор бросил на гостей торжествующий взгляд, вот, мол, на какие витиеватые ответы он способен.

— Погостить пожаловали к нам, в наше захолустье? — обратился он к учителю.

— Господин Надьреви наш гость; он истязает меня, вдалбливает мне в голову юридические науки, — ответил Андраш вместо учителя.

— Вот как! — Кеменеш помолчал немного, не зная, что еще сказать; потом, посмотрев на молодого графа, прибавил: — Скажу жене, может, вы соизволите чаю выпить…

— Нет, нет, — поспешил отказаться Андраш. — В это время мы не пьем чай.

Когда молодой граф попадал в дом к таким скромным людям, как священник, учитель или агроном, он всегда отказывался от угощенья. Привыкший к изысканным кушаньям и напиткам, он ни за что на свете не притронулся бы к чаю или кофе, который ему подали бы в бедном доме. Однажды по неведению он согласился выпить кофе, но в рот его взять не смог. «Спасибо, невкусно», — с грубой откровенностью сказал он, чтобы положить конец уговорам. Такой случай с ним больше не повторялся. Но домашняя абрикосовая водка, которую он как-то отведал у пастора, пришлась ему по вкусу. И теперь он попросил ее:

— Чаю не стоит, но той крепкой абрикосовой настойки я бы, пожалуй, выпил.

Пастор принес из дома полную бутылку и две маленькие рюмки. Налил гостям.

— А вы, ваше преподобие? — спросил Надьреви, прежде чем взять рюмку.

— Я не пью алкогольных напитков. Хватает пьяниц среди моих прихожан, пусть хоть я буду служить им примером. Я не пью и не курю; и против неумеренного курения выступаю обычно в проповедях. — И он посмотрел в глаза учителю, словно спрашивая: «Довольны ли вы мной, есть ли у вас какие-нибудь возражения?»

Надьреви почувствовал симпатию к пастору. Когда он вместе с Андрашем свернул на дорожку, ведущую к дому священника, то представил себе, что увидит этакого весельчака, сквернослова, опростившегося, грубого священника, который обманывает свою паству, проповедует воду и пьет вино. Первые шутливые слова Кеменеша укрепили его в этой мысли, хотя стоявший перед ним человек, весь его облик, лицо, умный открытый взгляд говорили о другом. Пастор заинтересовал учителя, который, желая испытать его, сказал:

— Я слышал, что вы подаете хороший пример своим прихожанам. Признаю, что пьянство — порок и чрезмерное курение вредит здоровью; не только протестантам, но и всем людям много вреда приносят алкоголь и никотин. Почему вы печетесь только о своих прихожанах? Значит, черт с ними, с прочими: католиками, евангелистами и иудеями, — им не повредит?

Внимательно выслушав его, пастор кивнул, словно одобряя вопрос, и ответил:

— Вредит всем хорошим людям, независимо от их вероисповедания. Но я хочу в первую очередь служить примером для своих прихожан, ибо их взгляды обращены ко мне. Другим до меня нет дела. Только вызывая к себе недовольство, привлекал бы я их внимание. Поэтому я вынужден сказать, что об иноверцах должен заботиться их священник.

— Да, — согласился Надьреви, не зная, к чему придраться в словах пастора.

«Ничего, я еще проэкзаменую его», — подумал он. Тут из дома вышла пасторша, догадавшись, как видно, что пришли гости и кто один из них. С заблестевшими от радости глазами протянула она руку молодому графу и сказала:

— Добрый день.

— Добрый день, — поднявшись с места и вежливо улыбаясь, поздоровался с ней Андраш.

Надьреви и Кеменеш тоже встали. Пасторша подала руку и учителю, которого ей представил муж, но настолько была занята Андрашем, что другого гостя даже взглядом не удостоила.

— Целую ручку, — проговорил Надьреви.

И отметил про себя, что Андраш сказал ей всего лишь «Добрый день». Он понял, что аристократу не пристало столь учтиво приветствовать деревенскую пасторшу. Но, очевидно, молодой граф нисколько ее не обидел.

— Садитесь, — предложила им хозяйка. — Не стойте навытяжку, как солдаты.

Мужчины сели на прежние места, пасторша продолжала стоять. Словно хотела еще немного покрасоваться. Она была хорошенькая, очень стройная, совсем молодая, так и цвела свежестью. По тому, как Андраш смотрел на нее, видно было, что она ему нравится. Поэтому, наверно, и привел он учителя в дом священника.

— Я не угощаю вас чаем, знаю, что вы откажетесь, — обратилась пасторша к молодому графу.

— От чая — да.

— Только ли от чая?

Андраш засмеялся. Пастор слегка смутился, сочтя поведение жены развязным. Он уже повернул голову, чтобы бросить на нее взгляд, но передумал.

— Когда вы были последний раз в Пеште? — спросила пасторша.

— Больше месяца назад, — ответил Андраш.

— Что нового там? Как после пештской жизни терпите вы этот сонный Берлогвар?

— Легко. Живу как затворник.

— И долго собираетесь так жить? — Андраш засмеялся, ничего не ответил. — А что говорят об этом столичные красотки?

— Столичные красотки? Это их, должно быть, не интересует.

— Ну, ну! Не верю. А маленькая балеринка из оперы? Я о ней знаю. — Она подсела к Андрашу. — Скажите, как вы здесь убиваете время? У меня вот дела: я веду хозяйство, слежу за садом, иногда Яношу помогаю, переписываю кое-что, а теперь еще учусь на машинке печатать, даже огород полю и все-таки умираю от скуки.

— Скучает тот, кто этого заслуживает, — вмешался в разговор пастор. — Разумные и здоровые люди никогда не скучают.

Надьреви смущенно молчал, чувствуя себя здесь лишним. Пасторша, посидев немного, встала вдруг с места.

— Пойдемте в сад, — пригласила она Андраша, — я покажу вам своих детей.

— Позови их сюда, — предложил пастор.

Но молодой граф уже приготовился идти.

— Знаешь, какие они непослушные. Разве их дозовешься, ведь Янчи сидит сейчас на верхушке сливового дерева.

— Пойдемте посмотрим на Янчи и Юлишку, — выручил пасторшу Андраш, и они вышли в сад.

Кеменеш проводил их взглядом, потом совершенно спокойно повернулся опять к учителю. Они смотрели друг другу в глаза, и, прежде чем Надьреви успел что-нибудь сказать, пастор начал его допрашивать.

— Верите вы в бога? — напрямик спросил он.

Не оскорбленный таким допросом, Надьреви лишь удивился.

— Трудный вопрос, — уклонился он от прямого ответа.

— Нет, легкий. Только ответить на него, пожалуй, трудно. Необязательно отвечать.

— Однако я отвечу. Я скептик. Не атеист, а всего лишь скептик. Можно даже сказать, я верующий, но вера моя несовершенна.

Пастор молчал, сохраняя полное спокойствие. Не выдержав долго, Надьреви первый прервал молчание:

— Видите ли, я вообще склонен сомневаться. С сомнением отношусь к верующим и атеистам. Хочу твердо знать. Знать так же несомненно, как знаю, что нахожусь сейчас в Берлогваре у пастора Яноша Кеменеша. Я не верю, а знаю, что я здесь. И знаю, что усомниться в этом невозможно.

— Словом, вы стремитесь к полной определенности.

— Конечно. А вот ее-то и нет. Но повторяю, я с сомнением отношусь и к атеистам, считаю, что они тоже скептики. Думаю, и верующие жаждут обрести большую определенность.

— Мне нравятся ваши слова. Вы не высокомерны и явно искренни. А это уже много!

— Я полон сомнения, колебаний, в таком состоянии легко быть искренним. Если бы я принадлежал к числу верующих или атеистов, мое положение было бы даже трудней. Пришлось бы отстаивать определенные взгляды.

— Значит, по-вашему, верующий не может быть до конца искренним?

— Если он не выражает никаких сомнений, если насилует себя, то едва ли.

— Интересно. Видно, искушения вечны… Вы молитесь обычно?

Надьреви раздумывал, стоит ли ему отвечать. Первым его побуждением было сказать, что он не ответит на этот вопрос. Но потом он раздумал.

— Да. Вечером читаю «Отче наш». Два и даже три раза.

— Это своего рода страховка, а вдруг…

— Вольно вам насмешничать. Признаюсь, что и таких соображений не лишен я.

— Правильно делаете, что признаетесь. Мне хотелось бы, чтобы вы хоть на шаг продвинулись вперед. Но я еще не спросил, какой вы веры.

— Я евангелист. Так меня крестили. Но от религиозных догматов далек. Пока только о вере в бога можем мы говорить.

— Тяжелое душевное состояние у того, кто останавливается на полпути.

— По-моему, никто не стоит на том или другом конце пути.

— Сомневайтесь свободно. Совершенно смело.

— Ну, я и впредь скорей робко буду сомневаться.

— Вы презираете меня как набожного священника. Или завидуете мне как верующему человеку. Не так ли?

— Я вас не презираю, потому что рассуждаете вы разумно. И не завидую вам. Но склонен завидовать. Если вера на самом деле придает вам силы и вы не страшитесь жизни, смерти, болезни, страдания, то я вам завидую. Если вы сильней меня перед лицом жизни, опасности, смерти.

— Я верю, что религия придает силы в жизни.

— Вы знаете или верите?