Пиши».

Встав из-за стола, Надьреви опять прошелся по комнате. Выглянул в окно. На юге, высоко в небе, увидел яркую звезду, превосходящую по величине все прочие. Какая это звезда? Стыдно, надо бы знать хотя бы самые крупные ночные светила. Венера, нет Венеру венгры называют вечерне-утренней звездой, очевидно, потому что она видна вечером на западном и утром на восточном небосводе. Не может быть, исключается, чтобы в это время, около одиннадцати вечера она стояла высоко в небе. Значит, яркая звезда не Венера. Впрочем, так ли это? И какая тогда? Нелепо все-таки, что из множества звезд и созвездий люди знают обычно только Млечный Путь, Луну и Медведицу. Не знают светил, не знают как следует растений, насекомых, горные породы, — ни о чем не имеют представления. В лучшем случае знают, кто был Юлий Цезарь и Лайош Кошут[33]; как выглядят слон и бегемот, дуб и акация и кто написал «Призыв»[34] и «Кориолана»[35]. Многому надо учиться! А он не привез с собой книг. Может быть, взять в усадьбе? Но здесь вообще нет книг. Если найдется, то семейный архив, Готский альманах, какой-нибудь календарь и железнодорожное расписание. Даже книги по сельскому хозяйству есть, наверно, только у Чиллага, возможно, у Крофи и прочих приказчиков… Опять этот Крофи. И граф Правонски.

Учитель сел за стол, чтобы написать матери. Написал несколько строк, которые уместились бы и на почтовой открытке, но он хотел вложить письмо в конверт. Чтобы не прочли чужие глаза.

«Дорогая мама!»

Я живу в Берлогваре, у меня все в порядке, новостей никаких нет. Если дома найдутся еще мои носки, заштопайте их и пришлите сюда. Грязное белье я решил отправлять вам, а вы будете присылать мне чистое. Не хочу отдавать здесь в стирку свое жалкое тряпье. Мой адрес: Берлогвар, усадьба графа Берлогвари. Скопируйте точно. Если будете писать мне, то пишите письма, а не открытки. На конверте не пишите ни «уважаемому» ни «многоуважаемому», ни «его превосходительству», а просто мое имя и занятие: господину Иштвану Надьреви, студенту юридического факультета.

Целую вас.

Иштван».

Сочинение двух писем взбодрило Надьреви. Волнение его немного улеглось, но спать совсем не хотелось. Будь он в Пеште, он ушел бы из дому даже среди ночи; впрочем, немыслимо, чтобы в такую рань он был дома. Бродил бы сейчас по улицам, посидел в кафе, снова побродил, — и так, наверно, до самой зари. Но здесь, в Берлогваре, он пленник. Даже в парке не погуляешь. Вполне возможно, что собаки стерегут дом в ночное время. И потом сторож.: «Убирайся отсюда, собака!» Чего доброго, набросится на него, приняв за грабителя. А завтра доложит, что господин учитель разгуливает по ночам возле барского дома.

Надьреви принялся читать «Римское право». Что еще оставалось делать? Лишь спустя некоторое время его стало клонить ко сну. Когда глаза устали, он отложил книгу и, задув лампу, погрузился в мечты, а потом в дремоту. Разыгравшееся воображение породило сновидения. Его и во сне преследовал граф Правонски; Андраш, — чудеса да и только, — схватив графа Правонски за ноги и перевернув вниз головой, бил его затылком об пол.

На другой день рано утром в усадьбу прибыл еще один гость.

Тоже родственник хозяев, как узнал учитель у Ференца. Граф Каранди, двоюродный брат графини. Он приехал в экипаже из своего поместья, расположенного не очень далеко от Берлогвара. И привез с собой лакея Тамаша, которого называл Томи. Тамаш производил впечатление неглупого парня. Пока граф Каранди занимался у себя в комнате своим туалетом, Надьреви познакомился с его лакеем. Тамаш оказался не таким молчаливым, как Ференц, — не приходилось вытягивать из него клещами слова, он сам был не прочь поговорить. Впрочем, Надьреви расспрашивал его. Кто такой граф Каранди, большое ли у него поместье, как он живет, каковы его привычки? Учителя охватила страсть исследователя; люди, среди которых он очутился, представлялись ему небезынтересными. Лакей охотно просвещал Надьреви. Наслаждался его изумлением. Тамаш окончил гимназию и мог легко представить себя на месте учителя; знал, в какое удивление способны повергнуть бедного студента причуды богатых аристократов. Как бы читая лекцию, он сообщил, что граф Каранди — пятидесятилетний холостяк, у него пятеро незаконнорожденных детей от трех женщин. О детях и их матерях граф очень заботится. Строгий, но хороший человек. Владеет шестью тысячами хольдов превосходной земли, приносящей большие доходы; долгов у него нет. Живет то в своем поместье, то в Будапеште. В столице — в собственном небольшом особняке. Очень скучает в Пеште, подолгу спит или развлекается с женщинами. А как только возвращается в свое поместье — прибытие его выдают поднятые на окнах жалюзи, — привратник, стоящий у входа, и суетящийся лакей, то есть Тамаш, — возле дома сразу появляются женщины. Вполне порядочные дамы и еще более порядочные барышни. Звонят в дверь, желая попасть к графу Каранди. Он, Тамаш, должен вежливо выпроводить их и впустить только ту, которую граф склонен принять. «Их сиятельство еще не приехали, они в Пеште», «их сиятельству нездоровится», «их сиятельство еще спят». К таким уловкам приходится прибегать, отбиваясь от посетительниц. Иной раз следует доложить графу, что некая дама хочет поговорить с ним. Кто она, можно определить по ее внешности, поведению и некоторым другим признакам. Тогда Тамашу остается описать графу эту женщину. Ведь она ни за что на свете не назовет свою фамилию. В лучшем случае — имя. Потом граф просит передать ей что-нибудь. Порой лишь: «Сожалею, но сегодня принять не могу». Но чаще всего ничего не велит передать, а попросив у Тамаша конверт, кладет туда пятьдесят или сто крон, иногда только двадцать и посылает даме деньги. Та, поспешно засунув конверт в сумочку, тотчас же уходит.

Лекция прервалась, так как Тамаш пошел к графу Каранди, чтобы помочь ему одеться, верней, переодеться. Через полчаса он снова появился в коридоре флигеля и стал поджидать учителя. Они встретились как бы случайно.

— Ну, а теперь какие планы? — спросил Надьреви.

— У старика?

— Да.

— Он уже переоделся и позавтракал, — улыбнулся Тамаш. — Теперь будет дожидаться обеда.

— Обеда? Еще только десять часов.

— Прождет до половины первого. До тех пор ему нечего делать.

— Прождет до половины первого? Чем же он заполнит это время?

— Будет ходить по комнате взад-вперед, заложив руки за спину и сплетя пальцы. Так он всегда дожидается обеда и ужина, если мы выезжаем в гости и не устраивается охота.

Надьреви направился в кабинет Андраша. Хотя урок не предвиделся, ему пришлось пойти туда, чтобы создать видимость занятий. Молодой граф еще нежился в постели. Он попросил Ференца пригласить учителя в свою спальню.

— Садитесь. — Андраш, в широченной кровати куривший сигарету, указал на стул. — Закуривайте. Денег вам стоить не будет… Ах, да, я сказал отцу об авансе. У меня есть для вас сто крон. — Достав кошелек из ящика тумбочки, он отдал деньги учителю. — Возьмите, пожалуйста… Я сейчас оденусь… Ференц!

Появился Ференц. Начищенные до блеска, надетые на колодку ботинки уже красовались возле кровати. И свежую рубашку лакей приготовил, вдел в манжеты маленькие серебряные запонки. На стуле около постели стоял поднос с посудой и остатками завтрака, кусочком рожка, косточками от персиков и крошками.

Андраш встал с кровати. Он был в длинной, ниже колен ночной сорочке с расстегнутым воротом. На шее у него виднелась золотая цепочка, на которой, как амулет, висел зеленый листок клевера с четырьмя зубчиками. Молодой граф зевнул, потянулся, потом, сев на край постели, выставил вперед ноги. Ференц надел ему гольфы и ботинки. Андраш надел трусы и только потом снял ночную сорочку. У него было мускулистое тело и белая, чуть розовая кожа. Он умылся, причесался, подстриг кончики усов, растер одеколоном лицо, шею, грудь и спину.

— Это приятно освежает. Рекомендую и вам. Возьмите, пожалуйста! — Достав из шкафа флакон, он сунул его в руку учителю.

Ни слова не говоря, Надьреви спрятал флакон в карман.

Потом Андраш облачился в гладкую голубую рубашку, и открыл гардероб, чтобы выбрать галстук. На шнурке, натянутом на внутренней стороне дверцы, висели галстуки. Он выбрал подходящий по цвету к рубашке, голубой, в тонкую красную полосочку. Быстро, ловко завязал его и приколол к сорочке золотой английской булавкой. Булавку в коробочке, обтянутой внутри бархатом, он вынул из выдвижного ящика маленького шкафчика. Весь ящик был заставлен такими коробочками. Андраш открыл другой гардероб, где висели костюмы. Пиджаки на распялках, отутюженные брюки в специальных деревянных зажимах. Он указал Ференцу на темно-коричневый костюм. Доставая его, лакей по неловкости уронил какой-то пиджак.

— Идиот! — бросил ему молодой граф.

Лакей покраснел от смущения, замешкался, поднимая пиджак. Он то и дело поглядывал на молодого графа, на его руки. Боялся, наверно, получить пощечину.

Андраш посмотрел на себя в зеркало, вставленное в дверцу шкафа. Поправил жилет, нижняя пуговица которого осталась незастегнутой. Отослал Ференца.

— Вам хватает галстуков? — спросил он у Надьреви и уже открыл гардероб.

— Да, — ответил тот.

Учитель понял, что молодой граф хочет подарить ему несколько красивых и дорогих галстуков; слов нет, приятный подарок, вероятно, потом он получит и другие, более ценные, но лучше вовсе их не принимать. Получать в презент поношенную одежду? В этом есть что-то унизительное. Носить платье с чужого плеча — противно. К тому же, что делать ему с этими галстуками? К его костюму они не подходят. Хорошенькое сочетание: готовый костюм, купленный у Мора Имхофа на проспекте Ракоци, и галстук за пятнадцать крон! И господам в нем не покажешься, тут же узнают. Принять подарок неловко, отказаться трудно, почти невозможно, — как тут быть?