— Верю, — после некоторого колебания ответил пастор.

— Этого мало!

И, как ни странно, Кеменеш сказал теперь без всякой насмешки:

— Значит, если бы вы твердо знали, что вера приносит счастье, что верующий человек счастливей неверующего, словом, что религия полезна, то вы стремились бы уверовать в бога?

— Безусловно… Примерно так обстоит дело.

— Мне кажется, я сумел бы наставить вас на путь истинный.

— Попробуйте. А теперь я спрошу вас кое о чем. Вы, конечно, молитесь…

— Разумеется. Но я жду вопроса.

— Какую молитву вы читаете?

— «Отче наш». Это самая совершенная молитва. В ней выражаются благодарность, мольба и восхваление. Кроме того, я читаю импровизированную молитву без канонического текста.

— Что это такое?

— Тоже восхваление и мольба.

— Почему мольба? О чем вы просите бога? Я спрашиваю вас не без умысла. Хочу подвести к одному трудному вопросу, на который сам не могу ответить.

— Задайте вопрос.

— Нет, нет. Сначала скажите, о чем вы просите бога?

— Ниспослать мне силу, здоровье, чтобы я трудился во славу ему и на благо людям. — Надьреви, пока еще не удовлетворенный ответом, выжидательно смотрел на пастора. — Да, я прошу бога, чтобы он оградил меня, мою жену и детей от зла и оберег от болезней, бедствий и страха.

— Спасибо, довольно. Итак, вы просите, чтобы бог оградил вас, вашу жену и детей…

— Понимаю. Но я молюсь и за ближних.

— Как вы молитесь?

— То же самое прошу и для них у бога.

— Для всех людей? И плохих тоже? И злых тоже?

— Нет. Я говорю: «И помоги всем хорошим людям».

— Что будет тогда с несчастными злодеями? С убийцами, варварами, мучителями?

— Они осуждены на вечные муки.

— На земле далеко не всегда. Но если они и осуждены на вечные муки, то справедливо ли наказание? Сами ли они виноваты в том, что злые силы владеют их душами? Не рабы ли они, жалкие рабы родившихся вместе с ними инстинктов или злых сил, разбуженных в них другими людьми?

— Вы правы. Отныне я буду молиться и за злодеев.

— Вот как! Молиться за злодеев?! За Яноша Румпфа Непомука? Чтобы бог дал ему силы и здоровье для совершения еще более зверских убийств?

— Я буду молиться так: «Избавь, боже, их от бремени зол. Укажи им путь к добру».

— Что ж, поздравляю. Очень разумно поступите.

— Мне легко, — улыбнулся пастор, — потому что в душе моей нет злобы. Всюду и везде говорят, что я хороший человек. Я этого, правда, всерьез не принимаю, но что непрерывно стремлюсь к добру, — это верно. Однако… — Тут он с некоторым беспокойством посмотрел на дверь. — Пойдемте в сад.

— А то мухи на террасе очень назойливые, — засмеялся Надьреви.

— Да, — подтвердил пастор.

— Хотя мухи тоже твари божьи.

— Бесспорно. Но, видно, божье повеление истреблять мух.

— Только ли мух? Боюсь истребления. Даже если начнем с мух. Мухи-то разные бывают.

— Но не из-за мух пойдем мы сейчас в сад, а посмотреть, что делают там наши друзья. Знаете, моя жена, откровенно говоря, большая ослица. Очень нравится ей молодой граф. Поэтому пойдемте, спасем ее душу.

— Как вам угодно.

— Обаяние вашего друга неотразимо действует на наивных женщин, вообще на женщин.

— Моего друга?

— Это только слова, не больше. Я знаю, что легче верблюда протащить в игольное ушко, чем бедному человеку подружиться с богатым. — Надьреви молчал, и пастор продолжал: — Хотя нам, беднякам, надо довольствоваться малым. Наши отношения с графом Андрашем тоже дружба. Если мы вспомним, что у его предков было право казнить и миловать, и двести лет назад им еще пользовались.

— Пользовались?

— Да, да. Я немного интересовался историей Берлогварского именья и между прочим узнал и это. Конечно, не из краткой семейной хроники моего старинного коллеги Ксавера Ковача, которую вы, наверно, видели.

— Да, видел.

— И прочитали?

— Нет еще.

— Мало потеряли. Хотя и для восхваления графского семейства есть некоторые основания. Прадед графа Андраша был большой патриот, томился в тюрьме и в тюрьме от болезни умер.

— Я прочту хронику. Если успею.

В саду на деревянной скамеечке сидели пасторша и Андраш. Перед ними стояли дети. Пасторша и Андраш беседовали не между собой, а с детьми. Молодой граф был бледен, насмешлив и высокомерен, а пасторша возбуждена. С неудовольствием посмотрела она на мужа. Учителя опять не удостоила взглядом. На ее счастливом, загоревшемся страстью лице отражалось смятение. Надьреви она нравилась необыкновенно. И безнадежно. Ведь рядом с Андрашем, этим лордом Байроном, он чувствовал себя ничтожным и жалким.

— Я полагаю, господин Надьреви, — заговорил нараспев, в нос, повелительным тоном лорд Байрон, — что нам пора отправляться домой.

— Не торопитесь, ваше сиятельство, — встрепенулась пасторша. — Успеете еще.

Она опять обращалась только к Андрашу.

Не так давно Барнабаш Крофи позарился на «нежного цыпленочка», батрачку по имени Марика. Хотя ей уже исполнилось семнадцать, она выглядела совсем девочкой. Маленькая, худенькая. Лицо в веснушках, глаза водянистые. Хрупкое тельце и робкий взгляд делали ее особенно привлекательной. Крофи обхаживал девушку, нашептывал ей что-то, но она лишь робела. И дружок был у нее, Марци Карикаш, нездешний парень, черноволосый, с чуть пробивающимися усиками, подпасок, приставленный к коровам на скотном дворе. Марика боялась Крофи, но не говорила об его ухаживании ни матери, ни Марци. Опасалась еще большей беды. Но Марци заметил уже маневры приказчика; дикая ревность вспыхнула в нем, и он решил убить Крофи, случись с его милой какая напасть. А что, если засудят его потом, посадят в тюрьму? Пусть лучше он отсидит несколько лет, но отомстит за свой позор. Потом Марци успокоился, потому что приказчик как будто оставил Марику в покое. Правда, его самого донимал без конца, приставал, от чего тощают коровы, почему он плохо смотрит за ними, разиня этакий, почему не ловит злодеев, которые доят коров, определенно доят. Но Марци сносил все нападки.

Накануне Крофи подкараулил Марику и приказал ей вечером прийти к нему. Не поздно, чтобы родители не хватились ее дома, а лучше перед ужином. Сославшись на то, что надо-де, отнести приказчику к ужину кувшин молока. «Не придешь — задушу!» — прошипел Крофи грозно, но с любовным пылом.

Приказчик жил недалеко от хутора в маленьком доме, напоминавшем графский. Совсем один, даже слугу не держал. Дом, который когда-то занимал прежний владелец усадьбы, стоял среди тополей. Он опустел, когда граф Берлогвари прикупил к своим землям и Топусту. Крофи жил там временно, пока не построят для него особого домика. Ведь не подобает приказчику занимать пятикомнатные апартаменты. Даже если маленькой усадьбе предстоит пустовать до скончания века.

Поселившись там, Крофи кое-как обставил две комнаты на первом этаже, где были еще подсобные помещения. Три комнаты наверху пустовали. Приказчик пользовался, по сути дела, лишь одной комнатой с двумя большими окнами, откуда открывался вид на далекие просторы полей. Целый день с раннего утра трудился он на хуторе, лишь вечером возвращался домой и при свете керосиновой лампы составлял ведомости, писал отчеты, а закончив дела, читал даже книги по сельскому хозяйству. Комната его была обставлена очень просто: кровать, стол, стулья, маленький диванчик как раз по росту Крофи, шкаф, тумбочка и еще кое-какие мелочи. Батрачка убирала квартиру, поддерживала в ней хоть какой-то порядок. Четырехугольный стол стоял посреди комнаты, вдоль стены против окна — кровать, возле нее кое-как прилепилась тумбочка. Допоздна читал приказчик в постели. Чуть свет вставал, довольствуясь недолгим сном.

На этот раз в семь вечера Крофи уже вернулся домой. Он ждал Марику. Входную дверь и дверь в комнату оставил открытой настежь. Ходил из угла в угол, даже шляпы не сняв. Он злился, не доверяя девушке. «Робеет пугливая цыпочка», — думал он. И уже заранее готовился выместить свой гнев на тех, кто может помешать его замыслам. Во-первых, это Марци Карикаш, головорез этакий. Во-вторых, мать Марики, пронырливая хитрая баба; она, наверно, и доит тайком коров. Будь эта дрянь поумней, скорей бы помогла ему, сама бы спровадила сюда дочку, по крайней мере, внакладе бы не осталась, и он закрыл бы глаза на ее воровство.

Время идет, вот уже четверть, полвосьмого, вот уже смеркается. «Будь ты неладна, чтоб тебе рожу перекосило, хилая замухрышка!»

Но Марика пришла. Принесла молоко. Чтобы не расплескать его, осторожно держала обеими руками зеленый обливной кувшин. Приказчик молча впустил ее в дом, запер входную дверь на ключ. Дверь в комнату не стал закрывать. Затворил окно и задернул занавески. Поставив кувшин на стол, Марика стояла в растерянности. Она не слышала, как повернулся ключ в замке, и могла бы, попрощавшись, попытаться уйти. Но знала, что нельзя, не для того ее звали.

— Ну, Марика, чего ты робеешь? — тихо спросил Крофи, опускаясь на диван. — Садись-ка сюда, рядом.

Не двигаясь с места, девушка смотрела на него своими водянистыми глазами, точно лягушка, завороженная драконом.

— Садись же рядом со мной. Садись. Ну, не ломайся.

Марика села. Но съежилась так, словно ее скрутила судорога. Она молчала, и приказчик не решался применить к ней насилие. Девушка дрожала от страха.

Время шло, наступили сумерки. Марци Карикаш забежал к Марике домой.

— Где Марика?

— Ох, да пора бы ей вернуться. Кувшин молока понесла господину приказчику.

— Когда ушла?

— Не так давно. Но пора бы уж вернуться.

Марци постоял, посмотрел по сторонам и вдруг помчался к маленькой усадьбе. Прибежав туда, остановился у входа. На минуту. Дверь и окно были закрыты. Он попытался открыть дверь, но она не поддавалась. Постучал. Никто не шел отворять. Долго дергал он дверь. Будь что будет, если надо, он сломает ее, убьет приказчика. Марци был вне себя от гнева, но сохранял ясность мысли: он осыплет Крофи ругательствами, оскорблениями и прикончит на месте, если тот посмеет его тронуть. Марци немного постоял, тяжело дыша. Подойдя к окну, заглянул в него, снова постучал.