1 глава

Тишина. Шлепанье босых ног по полу, звуки не спящего города за окном и тишина. Как давно мне снился старый парк и ветхий дом? Шелест тяжелой материи платья по паркету? И чье-то лицо, рассыпающееся в сознании, словно башня из кубиков…

Камилла возникла из темноты, наполнив пространство весельем и переливами медных кудрей. Я открыла глаза раньше, чем ее рука коснулась моего лица — от звонкого смеха.

— Тихо, тсс… давай, — смех — проскользнем в гостиную и откроем подарки! — сестра исполнила танец нетерпения, размахивая руками и описывая ими круги в воздухе, как артистка балета.

Я отвернулась к окну. Там лунный свет или свет фонаря выхватил хоровод снежинок. Новый год.

— Давай, — зеваю, — подождем до утра. Мы и так знаем, что нам подарят! Ты узнала у мамы месяц назад.

Повернувшись на другой бок, закрыла глаза, но сон безнадежно улизнул, да и от сестрички так просто не отделаться. Она всегда боялась темноты и тишины. Боялась спускаться ночью по громадной лестнице и пересекать темный холл. Боялась оставаться одна. Перестав притворяться спящей, я послушно встала с кровати, следуя за Кэм. Угол шкафа, стул и башня из кубиков — темнота меня не пугала. Я боялась только ее теней.

Медленно, на цыпочках, мы обошли спальню родителей, спустились по лестнице. Кэм осветила фонариком еловую громадину. Тени, растянувшиеся на полу от пушистых веток, походили на многорукие конечности. Тени тянулись через всю комнату ко мне.

Кэм издала придушенный радостный визг, ее проворные ручки сдернули розовую обертку подарка. Из коробки появилась большая говорящая кукла, следом — приданное из нескольких платьиц. Мне не до подарка: я видела эти тени, ползущие по паркету. Хотелось завизжать и броситься обратно в спальню, но нельзя было оставлять сестру. Ей не ведомы тени и та опасность, что исподтишка окутывала босые ноги. Теперь я дернула ее за штанишки и потащила наверх. Кэм не выпускала свой подарок из рук. «Ма-ма… ма-ма-а…», — противно пищала голубоглазая кукла с льняными косами.

Мы с Кэм были двойняшками — одинаковая форма глаз, круглые личики и остренькие подбородки. Наши внешние различия совсем незначительны. Мои темные волосы вились мелким бесом. Хорошенькое личико сестры окружали медные кудри с золотыми искорками. Ее яркие цвета мокрой глины глаза словно срисовали с моего лица, только не заляпали серой краской поверх. Все эти взрослые люди, приходившие в наш дом, оставляли мимолетные улыбки для застенчивой серьезной девочки. И не могли оторвать глаз от моей сестры. И дело не в красивых локонах и кукольной миловидности: она светилась изнутри, а ее заразительная улыбка с ямочками на щеках отогревала сердца.

Но даже жизнерадостность Кэм померкла, когда в наш детский мирок ворвался страшный зверь по кличке «смерть».

Он оказался страшнее серых теней, ночных кошмаров и даже того раза, когда меня потеряли в переполненном людьми супермаркете. Зверь разделял нас по живому, словно хирург сиамских близнецов. Зверь вкладывал в уста чужаков те слова, что ломали кокон привязанности безвозвратно и разбивали наш уютный мир. Мама и Кэм остались в большом, наполненном тенями доме.

Меня отправили к бабушке. Как говорили — на время, а оказалось навсегда.

Выцветший передник бабушки пах яблоками и луковой шелухой.

На смену зиме пришла новая весна. Деревня наполнила мой мир новыми красками. Ветер приносил аромат дыма, шуршал соломой и гнул тонкие стебли голубых цветов. Я отлынивала от работы в огороде, ложилась в траву, раскинув руки-ноги в форме морской звезды, и любовалась дымчатыми облаками, плывущими куда-то мимо, в другие миры. Запах цветов опьянял. Удушливый, солнечный, терпкий. Запах меда и горькой полыни. Этот запах вплетался и в мою жизнь. Мед свободы и горечь от потери сестры.

Через год мама вышла замуж. У нее и Кэм появилась новая, налаженная жизнь, в которой мне просто не нашлось места. Я осталась с бабушкой, а когда она умерла — уже могла позаботиться о себе сама.

Однажды я все же попыталась разыскать мать по последнему адресу в письме. Панельный дом встретил неприветливо — запертым подъездом. Я постояла немного и хотела уйти, но тут на ступеньках раздались шаги: дверь в подъезд отворилась, выпуская мужчину.

Я позвонила. Послышались шаркающие шаги, в проеме появилась немолодая женщина.

— Нет их тут. Переехали.

— Давно? — опешила я.

— Давно, — согласилась женщина.

— И вы, конечно, не знаете куда?

— Не знаю, деточка, не знаю.

В тот день я шла по улице, стараясь не разреветься. Стояла теплая и солнечная погода, а мне не хотелось жить дальше.

Прямо передо мной остановилась старая серая ауди. Кирик. Он приветливо помахал рукой, приглашая сесть. Остановившись у самой обочины, практически в кустах, так что мне пришлось пролазить через его голые ветки, норовившие ткнуть острым концом в глаз, Кирик терпеливо ждал, пока я попаду внутрь. И в этом весь он.

Месяца два назад сотрудник из соседнего отдела стал часто пересекаться со мной, словно случайно попадаясь на пути, заговаривая о том о сем. Постепенно взялся подвозил домой. В итоге мы стали встречаться. Именно так. Буднично и «по накатанной».

— Я решил обновить стрижку, — промурлыкал Кирик, выруливая на трассу.

Я скосила глаза, чтобы вспомнить в каком имидже он завяз на это раз.

— А чем тебя не устраивала осветленная челка? — боже, как долго тянется время!

— Ну, подруга, даешь! Я вот уже месяц с этой челкой. Пора меняться. Тебе бы тоже не мешало…

— Меня все устраивает, — приду и залягу в ванну. Хотя как же — дождешься, в коммуналке все по талонам. И очередь в ванну в том числе. На небесах, в святилище, очередь и то быстрее движется.

Кирик недоверчиво покосился на мой старушечий пучок и вздохнул.

— И как я на тебя запал? Не представляю.

— Это я не представляю, как можно выучиться на биолога и так выглядеть, — я с трудом подавила зевок и отвернулась к окну, — вы все на биофаке такие?

— Нет, в основном по-старинушке: ботаны в очках, — я не видела, но по голосу почувствовала, что он поморщился, — как в лаборатории?

— Да все по-прежнему… нервотрепка, стерильные халаты… сегодня разбили одну пробирку. Это тебе не на телефоне сидеть, консультации давать.

Почти приехали.

— Я успокаиваю клиентов. Что-то ты не в духе. Может, возьмешь больничный? Сходишь в солярий, бассейн, по магазинам?

— Не-е-е… работать надо. За комнату платить.

— Я давно говорю: переезжай ко мне.

— Мы с твоей «Мулей» не в ладах. Ей не нравится, как я выгляжу, говорю и смеюсь — старая мегера! И ты, маменькин сынок.

— Злая ты, Владка.

— Какая есть! Не звони — ни куда не хочу. Дома буду сидеть! — я вышла из машины, хлопнув дверью и, обогнув несколько припаркованных тачек, поскакала по ступеням к себе в коммунальную комнатушку.

Зачем я мучаю себя и Кирика? Ведь он хороший мальчик. Жаль, я его не люблю.