Старший — хмурый и печальный — кивнув, задумчиво пробормотал:

— Промысел будет очень удачным, те, кто вернутся к семьям, привезут много мехов и будут богатыми.

В его словах был намек на причину печали.

— Так что же случится? — тормошили его. — Кто-то погибнет?

Кадьяк чуть приметно кивнул.

— Кто?

— Шаман не говорит!

— Сколько?

— Двое!

Кадьяки возбужденно залопотали, достали пару лисьих шкур, окружили шамана, лежавшего на шкуре без признаков жизни. Тот открыл один глаз, поднял руку, пощупал лисиц, что-то сказал и снова обмер. Те, довольные, разошлись по углам. Теперь заволновались невозмутимые алеуты. Они тоже что-то дали или пообещали по возвращении с промыслов. Шаман успокоил и их. Тут алеуты и кадьяки стали бросать на русских стрелков опасливые и виноватые взгляды.

— Видать, нам погибель накаркал, пес дырявленый, — вынув трубку изо рта, проворчал Афанасий. — Ладно, чему быть, того не миновать, плати не плати — все одно. Лучше помолимся. Пошли, что ли?!

Четверо русских промышленных поднялись, прощаясь с хозяевами, следом потянулись алеуты. Кадьякские партовщики проводили их до самого берега: они боялись, что косяки откажутся идти на промысел: новая партия — новые расходы на шамана. Возле погасшего костра Афанасий сказал по-кадьякски:

— Если не будет шторма, на седьмой день выходим. Каждому иметь юколы по сотне, яиц по мешку, остальной припас даст Компания.

— У вас, ребятушки, партия крепкая, вам и путь дальний, — напутствовал Баранов кочесовских спутников, собравшихся в опустевшем пакгаузе.

Провожая, наливал партовщикам по чарке самогонной водки из местных ягод.

Перед тем как выпить алеуты, как русичи крестились: «Господи, помилуй!», затем совали в чарку палец, брызгали на землю, что-то бормоча. — Вы с братом, — говорил управляющий Кочесовым, — дольше меня служите, все знаете. От этого ушкуйника, — указал на Сысоя, — иногда польза бывает. Тимофей помехой не будет: может самому царю челобитную грамотку отписать. Полатыни разумеет. С Богом! До Якутата вас прикроет пакетбот. Дальше на себя надейтесь и держите связь с редутом. Харч получите там, туда отправлю вашу долю как транспорт придет.

В конце мая, на Феодосию-колосяницу, партия была готова к отплытию и собралась возле крепости. День был неподходящий для начала дел, Кочесовы тянули время, смотрели на море, на встречу солнца с месяцем. Добрая была встреча и день ясный, все приметы выпадали к добру, только шаман наплел худа. На святого Ерему отстояли обедню, проверили припас у кадьякских партовщиков и байдары алеутов. На другой день Сысой с Тимофеем поднялись затемно. Кочесовы и вовсе ночевали на берегу с партией. На рассвете пришел управляющий, вручил передовщикам письменные наставления, Тимофею дал журнал для записи всего увиденного и произошедшего, последний раз благословил на удачу.

Подошли Ювеналий с Германом и долговязый келарь Афанасий. Партия выстроилась на байдарках, касаясь берега носами лодок. Монахи начали молебен с водоосвящением. После него русские партовщики и алеуты приложились ко кресту, снова сели в байдары. Ювеналий окропил всех сидящих в лодках святой водой и партия двинулась к выходу из бухты.

Впереди шли две большие десятибеседочные байдары с припасом, в них были погружены, сложенными одна в другую, два десятка однолючек. С батареи им салютовали, с байдар стреляли в воздух из фузей. Караван прошел узким проливом в залив, миновал Еловый мыс и острова Прохода, в виду Афогнакского берега направился к Бобровым камням.

Море было ровней стекла. Возле Елового острова байдарщики увидели кита и сочли это хорошей приметой. У кадьяков волосы были выкрашены охрой, лица исполосованы краской и сажей. Они были довольны: по их мнению русские шаманы умели звать погоду лучше местных и плату не брали.

Алеуты на своих узеньких байдарках носились как касатки, то рассыпаясь по воде, то сбиваясь в кучу, уже возле Еврашечьего острова они заметили на воде бобра. Зверь, почуяв опасность, нырнул, алеуты окружили то место и терпеливо ждали, когда он покажется на поверхности. Под рукой у каждого было короткое копьецо — стрелка. Пока подтянулись большие компанейские байдары и кадьякские промысловые, бобер вынырнул, глотнуть воздуха. В него полетело сразу несколько стрелок. Ранили или нет — непонятно, но в другой раз бобер вынырнул быстрей и его тут же поразили две стрелы разом.

Вдохновленные первой добычей, алеуты веселей налегли на весла и вскоре маячили вдали темными точками.

На Нучеке, в Константиновской крепости, с приходом весны жизнь промышленных тоже полегчала. Прохор сменился с караула в полночь, а в казарму пришел на рассвете. Ульяна уже не спала, когда он начал раздеваться.

— Фу! — Поморщилась, расчесывая волосы. — Дикарками воняешь. Опять блудил?

Прохор, зевая, потянулся, почесал давно не стриженную бороду:

— А что, девки, как девки. В бане бы попарить…

— Да морду накрыть, — съязвила Ульяна, торопливо заплетая косу. — Они же страшные, да размалеванные…

Но Прохор уже всхрапнул, засыпая. В казарму влетел беспокойный иркутский мещанин старовояжный стрелок Галактионов. По-куньи огляделся, колупнул ноздрю, почесал зад.

— Прошка, спишь?

Прохор открыл глаза и неприязненно скосился на него.

— Поди сюда, дело есть!

Молодой промышленный, вздохнув, пробормотал:

— Твое счастье, сапога под рукой нет! — И перевернулся на другой бок.

Галактионов зыркнул по сторонам, подскочил к нарам, присел, скользнув равнодушным взглядом по золотой косе Ульяны, похлопал Прохора по ноге под одеялом.

— Дело важное, — сказал ласковей, — не для бабских ушей. Отойдем хоть за печку?!

Прохор сел, зло взглянув на стрелка, сунул ноги в бродни, завернувшись в одеяло, поплелся следом. У него были сложные отношения с этим желчным стрелком, баламутившим промышленных.

— Ты скажи, — зашептал Галактионов, — Улька тебе сестра или сожительница?

— В попы подстригся, чтобы меня исповедовать? — зевая, рыкнул Прохор.

Галактионов вытянул шею, бросив взгляд в угол, где поднималась рыжая повариха, зашептал:

— Петька Коломин с Баклушиным друг перед другом похвалялись, кто чаще с ней спит. При всех показывали, где у нее какие метки… Здесь, говорят, родинка, — Галактионов ткнул себя в зад кривым пальцем. — Ты-то знаешь ли?

— Я не коновал, чтобы там разглядывать! — приглушенно выругался Прохор.

— И здесь! — старовояжный поскреб себя по груди.

— У нее там не бублик? — злей просипел Прохор.

Галактионов от возмущения заплясал на месте, заскулил:

— А Гришка Коновалов опять Баклушина избил. Смекаешь, за что?.. Ну, никак не пойму, — хлопнул себя по ляжке, — что ты за человек? То ни за понюшку в драку лезешь, то… Сестра ли, сожительница — все равно бесчестье.

Гришку и всю его шайку давно в колодки надо.

Прохор усмехнулся:

— Вон куда гнешь! Гришка с Петькой грызутся, власть поделить не могут.

Мы из-за них второй год без добычи, а я, значит, помогай Петьке, потому что Гришка у моей кобылы зад разглядывает?

Галактионов плюнул с досады, и в этот миг со стены донесся вопль часового, затем пушечный выстрел. Старовояжный мышью сиганул из казармы. Прохор, чертыхнувшись, стал одеваться. Ульяна подсыпала сухого пороха на полку фузеи, пощупала пальцем кремень, подала ружье и сумку с патронами. Он выскочил за дверь, а она с его мушкетоном полезла на нагородни. Оттуда увидела, что на стенах пляшут, обнимаются и кидают в небо шапки. Оставив на крыше Прошкин мушкетон, Ульяна спустилась по лестнице, подхватив подол платья, побежала к воротам. Их уже отворяли.

— Транспорт из Охотска! — Смеясь, облапил ее Гришка Коновалов, ткнул бородой в шею, пытаясь под шумок поцеловать. Она, смеясь, оттолкнула его, вместе с другими выскочила из крепости. Светило солнце, сверкала вода залива. Посреди бухты сбрасывал паруса галиот.

— Слава тебе, Господи! — Перекрестился управляющий крепостью Григорий Коновалов. Терентий Лукин в зипуне нараспашку, в русской льняной рубахе, тоже крестился на восток.

Транспорт покончил с назревавшей распрей. Сторонники Коломина так и не смогли собрать сход. Давно пора было начинать промысел, но из-за голода и смут небольшие ватажки артели якутского купца Лебедева-Ласточкина промышляли только вблизи от крепостей на обедневших зверем лайдах Кенайского и Чугацкого заливов. Но запахло хлебом, люди подобрели, разбились на партии, сошлись на круг. Казенный штурман Степан Зайков предлагал искать новых угодий на юге, куда уплывают на зиму коты, там живут, а здесь только множатся, и котятся. Но меха артели требовались сейчас и сегодня, большинство промышленных были в долгах из-за неудач последних лет.

Коломинские промышленные звали перебраться в Бристольский залив.

Там Котовые острова, открытые Прибыловым и Зайковым. Они искони лебедевские, там весь север под артелью. Коноваловские стрелки драли глотки: хватит ломать спины. В Бристоле крепость строить надо. Никольский редут в Кенайской губе бросим — Баранов спасибо скажет, все к рукам приберет.

Оставим Нучек — шелиховские нас расцелуют.

Терентий Лукин на сходе молчал, теребил бороду, настороженно поглядывая то на одних, то на других. Кенайцы говорили, что к северу от Илямны-озера видели светловолосых и бородатых людей. Как только коломинские стали расхваливать Бристоль, так он и сорвался:

— Правильно говорите, волок искать нужно. Шелиховские говорили, что Митька Бочаров из Бристоля в Кенай на себе байдары таскал. И мы тот путь найдем.

Заносчивый Степан Зайков ругал всех, грозил перевестись к Баранову. Он слышал, что мореход Шильц уже ходил до самых испанских владений, которые испанцы бросили. Не послушали морехода, припомнили, как он, так же бахвалясь, разбил галиот на Котовых островах.