Спасение пришло в виде отощавшего крещеного алеута Ыпана, приковылявшего в казарму с сивучьим пузырем полным свежей сельди.

— Братцы, косяк подошел! — кричал возле церкви Васька Труднов.

Все, кто в силах, вышли на лов. Больные выползали из казарм, трясущимися руками помогали мазать жиром байдары, собирать снасти.

Стрелок Зырянов и беззубый Василий Кочесов, выползли на костылях.

Кажется, посветлело хмурое небо, суше стало в казармах. Монахи, отощавшие как сушеная рыба, клали перед иконами поклоны.

С утра до темна русские служащие и туземцы черпали и черпали сельдь, унося ее в свои бездонные погреба. Капитан Барабер почувствовал беспокойство. «Раша не могут жить без хлеба!» — успокаивал его толмач, похваляясь глубокими знаниями России. Но крепость жила и не обращала внимания на фрегат. Толмач стал прятаться в трюмах. Его разыскали, дали линьков за бахвальство. С корабля спустили шлюпку, сам капитан с охраной отправился для нового торга.

На этот раз в крепость гостей не пустили. Баранов в алеутской одежде вышел на причал, вытирая на ходу руки. На предложение капитана обменять муку на меха из расчета двадцать пять рублей за пуд, он посмеялся и назвал свою смехотворную цену: пять рублей. Торговаться не стал, откланялся и ушел, сославшись на занятость. Через час фрегат поднял якоря и вышел из бухты.

Толмач с рубцами на спине, привязанный к гроту, жалобно стонал, ругая дикий, непонятный, непредсказуемый народ!