— Зачем?
— Видите ли… Читатель проявляет интерес к вашему творчеству и к вам как к писателю.
— Я еще не писатель.
— Это дело времени. И газета должна откликнуться, так сказать. Вы никуда не собираетесь уезжать?
— Нет.
— Вот и отлично. Тогда я с вашего позволения приеду к вам и задам несколько вопросов.
— Пожалуйста.
— Спасибо. Всего вам доброго.
Трубка щелкнула и умолкла. «О чем же это он собирается меня спрашивать? Интерес… Какой интерес? Борис Николаевич в послесловии уж так расписал… Куда больше! Всем все ясно. Корреспондент-то на квартиру, наверное, приедет. Боже мой! А у нас-то ни мебели, ни ковров. Вот опростоволосимся перед столичным человеком. Ковер придется у тети Гали занять. Тот, с оленями. Вид хоть покультурней будет».
…В комнату быстро вошел небольшого роста, с белой, как лунь, головой человек и, широко улыбнувшись, чуть хрипловатым голосом сказал:
— Ну и жарища у вас в Ворошиловграде! Как в тропиках! А в Москве еще снег лежит.
— Да ну?.. — удивился я, будто услышал о том, что Земля начала вращаться в обратную сторону.
— Что за адская машина? — спросил он, подойдя к электрической зажигалке.
— Леня Колосов… то есть его комсомольцы сделали, чтоб прикуривать. Ногой на кнопку, вот так, нажимаю, спираль накаляется, и — прикуривай.
— Ух ты! — удивился корреспондент и опять приветливо улыбнулся. — А без этой штуки как прикуривал?
— А вот так. — Я взял губами коробку, вытряс из нее на стол несколько спичек, зажал одну зубами и чиркнул о коробку. Горящую положил на край стола, взял сигарету и прикурил. При посторонних людях я никогда не пользуюсь этим способом, а тут будто кто-то подтолкнул, и получилось все быстро, даже с долей лихачества.
— Ну да! — удивленно сказал он и достал блокнот.
Мы провели с ним вместе несколько дней. Говорили о жизни, о литературе, о книгах, поэзии и прозе, о встречах и друзьях, о былом и планах на будущее. Вначале меня смущал его блокнот, в котором он что-то быстро-быстро строчил, а потом перестал замечать его, и беседы текли легко, свободно, как разговор двух давно знакомых людей. И в конце наших встреч я уже с недовольством смотрел на рогатых тети Галиных оленей, набычившихся со стены, будто пригласил их затем, чтобы они поддели ветвистыми рогами этого милого, приветливого человека. Зря я занимал ковер!
Потом он уехал в Москву, и через несколько дней в «Литературной газете» появилась большая статья со смутившим меня заголовком «След на земле». В самом начале статьи был дан мой подробный домашний адрес и, более того, номер квартирного телефона, того самого, что на ножном управлении. На другой же день мой тихий, ненадоедливый аппарат превратился в настоящего соловья-разбойника. Он звонил не переставая. Люди интересовались моим самочувствием и здоровьем, моими планами и проблемами, спрашивали, сколько лет мне, жене и дочке, где мои родители и далеко ли от меня живет теща, приглашали выступить и просились на прием ко мне, жаловались, что не могут получить квартиру, и делились радостью, что квартиру получили в центре с лифтом и мусоропроводом, приглашали на свадьбы, дни рождения, рассказывали полные драматизма истории (может, роман напишешь!) и предлагали тетради с дневниковыми записями, просили написать ходатайство о помиловании и требовали дописать повесть «Всем смертям назло…» до логического конца. Предлагали помощь, любовь, дружбу и даже руку и сердце. На другой день, после того как густой трагический бас предложил мне написать в соавторстве с ним трилогию о возмужавших юношах, я взвыл.
— Может, отключим? — осторожно предложила Рита.
— А если по делу… Москва или еще что.
И аппарат продолжал заливаться, как церковный колокол, созывающий к обедне. Прощай, спокойная работа! Он не давал не только сесть за стол, сосредоточиться и писать, но и отдохнуть, пообедать. Во мне назревало что-то непонятное. Надо было искать выход из создавшегося положения. Шахтеры — народ находчивый. Мне тоже хочется отнести себя к этой категории людей, и я тоже нашелся.
— Танечка, выручай! — подозвал я к себе дочь. — Будет звонить рот этот разбойник, ты поднимай трубочку и говори, что папы нет дома.
Она подняла на меня свои голубые глазенки и даже поперхнулась от удивления.
— Я понимаю, наверное, у тебя очень плохой папа, я заставляю тебя обманывать, но пойми, доченька, мне надо работать, писать, а он не дает.
— Но ведь ты же дома!
— Да, Танечка, я буду сидеть вот за этим столом, буду писать или читать, но ты говори, что меня нет, я уехал как будто, ушел…
— Куда уехал?
— Я никуда не уехал, я дома. Но ты, пожалуйста, говори, что меня нет.
— Папа, ты шпион, да?! — Она вся засияла и захлопала в ладошки. — Мой папа шпион! Мой папа шпион!
Резко зазвонил телефон. Таня остановилась и бросилась к трубке.
— Вот сейчас скажи, — заторопился я, — скажи, что меня нет дома.
— Да, да… — серьезно говорила в трубку дочь. — Холосо, холосо…
— Меня нет, меня нет, — шептал я.
— Да, да… — невозмутимо твердила Таня. — Он сказал, что его нет. Он уехал. — И положила трубку.
— Танечка, доченька, зачем же ты подвела меня? Что ты наделала? Кто звонил?
— Дядя из Москвы.
— Откуда?
— Из Москвы.
— О боже! Что он говорил!
— Сплашивал тебя. Но ты же показывал — тебя нет. Я вылучила тебя, да? Я у тебя умница, да? Ну, папа! Зачем ты надутый?
На другой день телефон мы выдворили в коридор и установили рядом с ним нечто вроде дежурного поста для Татьяны.
— Папы нет дома, и вообще его сегодня не будет! — сразу за звонком бодро разносилось по квартире.
Боже мой! Как ловко научил я ее врать! Было и смешно и неловко. Совсем непедагогично поступаю я с тобой, Татьяна. Но все-таки хоть и в борьбе с угрызениями совести, но работа потихоньку двигалась вперед.
Однажды Рита пошла к тете Гале, та по секрету сказала, что в универмаге дают очень красивый крепдешин, и Рита, чтобы не спускаться с третьего этажа на первый, решила воспользоваться телефонной связью и посоветоваться со мной, брать или не брать этот дефицитный крепдешин и хватит ли наших финансовых запасов. Набирает номер своего телефона и, не успев сказать слова, слышит звонкую, залихватскую скороговорку: «Папы нет дома!»
— Таня…
Но в трубке щелкнуло, разговор окончен. Какую маму не рассердит подобное поведение дочери? Она-то знает, что я сижу за столом и потею над своей рукописью. Рита повторно набирает номер и слышит уже раздраженную скороговорку: «Папы нет дома, его вообще не будет!»
Комната наша была тесноватой, гостей с каждым днем прибывало все больше и больше, и горсовет решил расширить нам жилплощадь. Квартиру мы получили в новом доме, еще пахнущем свежей побелкой и краской, но без телефона. К дому еще не успели подвести телефонный кабель. С телефонными номерами в городе, как и в любом растущем населенном пункте, трудно, и, чтоб мой номер не бездействовал, его решили отдать другому владельцу. И отдали…
Встречают меня в городе друзья и с хмурым видом заводят такой разговор:
— Ты что же это — зазнаться успел! Нос кверху дерешь! От народа, воспитавшего тебя, отворачиваешься. Нехорошо так! Не ожидали мы от тебя таких фортелей!
— Да вы толком объясните, в чем дело? — А у самого нехорошо на душе делается.
— Дара речи ты лишился, что ли! Боря вот с Генкой пытались тебя образумить, а ты рычишь в трубку, хрюкаешь, ну зверь зверем! Нечленораздельное что-то несешь.
Я рассмеялся. Очевидно, нового владельца моего телефона довели до такого состояния, что он лишился дара речи. Хотя Сашке Лебединскому он членораздельно заявил, мол, покажи ты мне этого Титова — я не знаю, что с ним сделаю! Он мне всю жизнь исковеркал своим проклятым телефоном. Я три года на очереди стоял. И что же получается?! Психом стал. Таблетки от бессонницы глотаю, заикаться начал, вот с-с-с-слышш-ш-ш-шит-т-т-те! Через неделю он с проводами оторвал телефон от розетки, завернул его в черную тряпку и сдал на АТС. Вот что значит не установить вовремя дежурного поста около этого возмутителя спокойствия! А может, некого было поставить?
Дом наш кабелировали, и элегантный, подтянутый мужчина сам принес нам телефонный аппарат и широким жестом пригласил:
— Пользуйтесь на здоровье!
— А номер?
— Ваш прежний.
— О-о-о-о…
Телефон тут же зазвонил.
— Папа, тебя нет дома, да?! — метнулась к нему Таня.
— Нет, нет, дочка! Я дома.
— Как скучно… — сказала Татьянка и пошла к своим куклам.
«Уважаемый товарищ Титов!
(Хотя мне и не очень хочется вас уважать.) Где вы видели такую любовь, о которой написали в своей повести? Прежде чем браться за перо, не мешало бы внимательней присмотреться к жизни и ко времени. Но если бы вы присмотрелись и ничего не поняли в современной жизни, то, полистав макулатуру, которая выходит в последние годы из-под пера уважаемых писателей и поэтов, вы должны были бы понять, что галиматья, подобная вашей, уже переполнила рынок и давно никого не волнует. Вам бы надо родиться лет сто назад, тогда, может быть, вас бы поняли современники. Те, которые из святого чувства любви, когда оно еще было, становились к барьеру и стреляли в лоб друг другу… как настоящие мужчины. Ваша беда даже не в том, что вы не знаете о том, что все измельчало, а в том, что свято верите в честность, порядочность, чистоту и прочие лозунги моральных банкротов. Да бог с вами, ныне всяк по-своему добывает свой хлеб. Я не трус, но мне обрыдли всякие сборища ханжей, охотников обсудить и посудачить. Только поэтому не даю точного адреса.
«Уважаемые Титовы!
Вышло так, что повесть «Всем смертям назло…» я только что прочитала. После первых же строчек я почувствовала, что будет рассказана судьба интересная, трагическая и несломленная. Сергея и Таню нельзя не понять, не принять их судьбу близко к сердцу, не восхититься их внутренней силой, красотой. Судьба нелегкая, но пусть вас не обидит, если скажу вам, что завидую. Особенно Тане. Простите, Таня (Маргарита), но мое письмо в большей мере адресовано вам. Я ставлю вас на свое место, как бы сейчас жили, поступали. К вам ежедневно приходят десятки писем, но, возможно, не все пишущие нуждаются в моральной поддержке, совете. Еще не прошло и пяти месяцев после смерти моего мужа, Емельянова Виктора Германовича. Ему едва исполнилось тридцать лет. Вместе прожили девять лет. Любили друг друга. Чтобы долго не доказывать это, приведу отрывок из статьи «Щедрость сердца», опубликованной в газете «Молодой ленинец» от 5 декабря 1966 года И. Новиковым. «У английского писателя Барстоу есть фраза: «Мы ищем как бы вторую половину самих себя, кого-то, кто придал бы нам цельность». О том, какая чудесная у них семья, как они несут через годы любовь, преданность, согласие, можно бы писать отдельно. О том, как они помогают друг другу в трудную минуту, как вместе, не жалея сил, здоровья, таланта, щедрости, помогают другим людям, нужно увидеть».
Мы были очень счастливы. Потом он заболел. Лечился во многих больницах, но болезни сердца еще так плохо лечат. Не знаю, чего бы я только не сделала, чтобы его вылечили. Но… не вышло «всем смертям назло». Я не могу прийти в себя. Нашей дочери четыре года. Она похожа на Витю. Я понимаю, что нужна ей. Хотя бы для того, чтобы научить ее любить отца, стать похожей на него. Он был необыкновенным человеком. Мне не хочется жить. От меня осталась половина, она кровоточит, и я не знаю, смогу ли начать новую жизнь. Теперь вы, Рита, понимаете, почему я завидую вам. Я испытала, как тяжело долгими месяцами ухаживать за прикованным к постели человеком. Но ведь больной — любимый, и есть надежда. А теперь мне снятся сны. В них всегда есть выход из безвыходного положения. А наяву опять пустота. Я очень любила свою работу, но сейчас что-то сломалось во мне, и я не нахожу в ней утешения, только усталость. Меня навещают друзья, а я жду, когда они уйдут, чтобы думать о Викторе. Он не умер. Его голос, его присутствие ощутимы, если думать о нем. Он мне снится ежедневно. Живой. А начнется день, и мне одиноко и холодно среди людей. Не знаю, зачем пишу вам. Ведь никто не даст мне сил и желания жить дальше.