— Есть ли в жизни прототип образа Егорыча?
— На такие вопросы легко и вместе с тем трудно отвечать. Литература — это сложное искусство. Искусство, которое призвано отражать жизнь. Но это отражение не может быть каким-то зеркальным или точным, как на фотографии. Все то, о чем пишет писатель, должно пройти через все органы чувств, перегореть на сердце, затронуть весь жизненный опыт. Иначе писатель рискует очень многим. Он рискует остаться не понятым читателями. И если он сам не взволнован тем образом, или тем событием, о котором пишет, вряд ли это произведение взволнует читателя. Я очень долго и трудно работал над образом Егорыча. В жизни случилось так, что человек, с которого я списывал основные черты Егорыча, тяжело больным остался в клинике, после того как я выписался домой. Он умер два месяца спустя. По сюжету повести мне очень нужно было, чтобы Сергей видел эту смерть, еще острее бы понял цену жизни, чтобы потеря близкого человека встряхнула его, заставила задуматься. В жизни оно так и случилось. Но времени на это потрачено значительно больше. В книге я не мог затягивать действие и чуть погрешил против истины. Заставил умереть своего друга на несколько месяцев раньше. Я долго мучился от этого. Мне снились сны, и в них был Егорыч, он укоризненно качал головой и говорил: «Эх ты! А еще другом считался. Я для тебя ничего не жалел. А ты… Зачем убил меня раньше времени?» Я вскакивал с постели в холодном поту, зубами рвал черновики, писал другую ситуацию, где Егорыч остается жить, мы выписываемся из больницы, прощаемся с больными, едем вместе в поезде. Но проходил день-другой, и я понимал, что эта ситуация ложна по своей сути, затянута и никуда не годится. И опять Сергей крался вдоль стены к палате Егорыча, и опять встречал тело, и опять взрывался в отчаянном, полном тоски и боли крике. А ночью вновь приходил Егорыч и укорял меня. Это длилось долго и, честно скажу, было нелегко. Но, например, лицо Егорыча я списал с другого человека, тоже лежавшего со мной в одной палате. Историю, которую Егорыч рассказывает Сергею, я позаимствовал у третьего больного, тоже очень умного, мужественного и доброго человека. Теперь сами судите, есть прототип или нет.
— А записка с согласием на пересадку?..
— Записка была.
С читательской конференции мы вернулись домой в первом часу ночи. Таня спала в своей кроватке, широки разбросав руки, и чему-то улыбалась во сне. Скоро наступит и твой срок задавать мне вопросы. Сколько их будет у тебя, твоих «почему»? Простых и сложных.
«Уважаемый товарищ Титов!
В последнее время много шумят о вашей повести и судьбе. Ну а если шумят, значит, кому-то это надо. Позвольте не поверить ни вам, ни пропаганде. У меня нет ноги и левой кисти. Все прелести инвалидской жизни испытал, меня агитировать не надо. Я сам могу. Хотел поступить в институт — от ворот поворот! Калек не берем. Пошел устраиваться на работу, под то место коленом получил. А пенсия-то с гулькин нос. Думаю иногда, лучше бы у меня желудка не было, чем руки и ноги, есть бы не хотелось. О гуманизме, людском участии, думаю, писать не надо. Всего этого не было, нет и не будет. Одна мразь и беспросветное скотство.
Вся жизнь идет в дремучей лжи. Все настолько погрязли в ней, что уже не замечают, зачем лгут. Лжем ближнему, лжем дальнему, лжем друг другу без зазрения совести. Жить гадко. Всадил бы себе пулю в лоб, да трус, наверное. Да и доставлять радость своей смертью ползучим гадам не хочу.
«Ваша повесть очень затронула меня, т. к. в ней показана почти вся моя жизнь. Я тоже без обеих рук. Вам было тяжелей. Вы испытали жизнь здорового человека. Мне несколько легче — я входил в жизнь уже без рук. Тяжело, конечно. Я не жалуюсь, а хочу поделиться с вами своими думами, ведь вы поймете меня лучше других.
В возрасте восемь лет (сейчас мне девятнадцать) я попал в комбайн и стал инвалидом. Возможно, мне не ходить бы больше по земле, но людская доброта спасла меня. А раз так, то надо жить и добиваться своей цели. Мне очень помог Я. Е. Берлин. Может, вы знаете его? Он живет в Москве. У него много друзей. Многие люди обязаны ему жизнью. Около десяти лет нас связывает крепкая дружба. Только с его помощью я полюбил жизнь, понял ее цену. Я уже несколько раз протезировался в Ленинграде, но на короткие культи невозможно сделать рабочие протезы. Мне сделали сложную операцию — удлинение. После этого я уже могу кое-что делать. В прошлом году мне в протез вставили приспособление, которое очень помогает. Писать протезом еще невозможно, но думаю, что я все-таки научусь. В прошлом году я окончил 11 классов (пишу, как и вы, зубами). Еще в школе писал заметки в газету, а сейчас серьезно думаю над профессией газетчика. В Чите два вуза, педагогический и медицинский. Я пошел в первый, проучился год и понял, что учитель — это профессия не для меня. После окончания сессии переведусь в Иркутск на факультет журналистики. Сердечный привет вашей жене. Я восхищаюсь ее настоящим, любящим сердцем.
Где ты сейчас, Алексей? Мы обменялись несколькими письмами. Ты делился своими успехами. Я был очень рад им. Верю, место свое в жизни ты найдешь. Откликнись, дорогой, я буду очень рад.
«Пишет вам убитая горем девушка Тамара Чумак. Я хочу задать вам несколько вопросов, но сначала напишу о себе. Мне скоро исполнится двадцать лет. Девять лет я прикована к постели. До 11 лет я ходила сама. Потом болезнь прогрессировала, и я не стала ходить. Неоднократно лечилась в больнице, почти год была в гипсе, потом мне изготовили аппараты, и начала учиться ходить. Ходить я не научилась; по-видимому, не хватало силы воли (а то, что передвигаюсь еле-еле по комнате с помощью аппаратов и костылей, ходьбой не считаю). Помню, когда мне было лет двенадцать, один врач сказал: «Наша медицина с каждым годом идет все вперед и вперед, и настанет тот час, когда и твоя болезнь будет излечима». Сколько лет прошло, а врачи по-прежнему утверждают, что болезнь моя неизлечима. Мне говорят: не отчаивайся, борись с болезнью. Но как тут не будешь отчаиваться, если болезнь прогрессирует. Иногда лежу и думаю: что ждет меня впереди? Как жить? Бывают минуты, когда вообще жить не хочется. Ну какой от меня толк, какая польза людям? Чем я могу быть полезна? Никакими талантами я не одарена. Кругом бурлит жизнь, каждый человек к чему-то стремится, что-то делает, в космос ведь полетели, а что же мне на этой земле? Как мне жить, подскажите.
«Дорогие Слава и Рита!
Надо же такому случиться, что твоя судьба, Слава, и моя очень похожи. Трудно ответить, есть ли разница в наших судьбах. Но о себе позже. Первое слово мне хочется сказать дорогой, необыкновенной Рите Петровне. То, что сделала ты, — это настоящий подвиг, подвиг великой любви и преданности.
Слава, правильно ты сделал, что не пал духом. Нашел свое место в жизни, работу, имеешь семью. А что еще нужно человеку? Что ж делать, если так случилось. Надо крепиться. Я знаю, что самая интересная жизнь — трудная. Я лично не представляю, что такое легко, и, наверное, не буду представлять. При одной мысли, что я жива, — я счастлива.
Очень давно, на заре своей юности, в шестнадцать лет, я осталась без обеих ног выше колен и правой руки выше локтя. Это тоже страшно. Но тебе, было 25, а мне 16. У тебя был опыт жизни за плечами, а у меня ровно шестнадцать лет, и больше ничего.
Полтора года больницы, и почти никто не верил, что я останусь жить. Через каждые пять минут в первые дни звонили и спрашивали: жива ли? Но мне очень хотелось жить. И я выжила. Пришлось начинать все сначала. Читать, писать, ходить, говорить. Ничего не умела делать. Жизнь заставила — научилась всему. Поступила в Усманский финансово-экономический техникум, хотя мне и не разрешали. Инвалид первой группы… Но я настаивала и доказала, что смогу учиться, смогу работать. Слово сдержала. Техникум закончила с «отличием» и теперь работаю, уже шесть лет, в своем родном колхозе бухгалтером механизации. На третьем курсе вышла замуж за однокурсника. Родила дочь, Иринку. Потом свекровь заявила: моему сыну не нужна такая жена! Муж сказал мне: езжай домой, а я приеду после, я женился не для того, чтобы расходиться. Но не приехал. Струсил.
Живем вдвоем с дочкой. Она каждый день в садик, я на работу. Вечером вместе. Дома я все делаю сама, без посторонней помощи. Стираю, готовлю, шью, вышиваю, глажу. На работе от других не отстаю. Все привыкли и даже не замечают, что я инвалид. Это очень радует меня.
Живем мы с Иринкой в большой красивой станице, где много зелени, садов. Асфальтированные дороги, тротуары, большой Дворец культуры, школа, детский садик на 140 мест, столовая, дома добротные, кирпичные. Колхоз наш богатый. Но в этом году мы пострадали. Обрушилась на нас пыльная буря и выдула все посевы пшеницы. Пришлось пересевать. Грустно нам от этого.
Меня никогда не покидает желание жить. Жить, много работать, радоваться солнцу, зелени, хлебам. Жизнь сложная и порой трудная штука, но ведь на то она и жизнь. Я приветствую вас, дорогие мои люди! Живите, здравствуйте, жизнь прекрасна!
«Извините меня, но мне так нужен ваш совет. Жизнь калит человека, отбрасывает слабовольных, непригодных, неприспособленных. Это я чувствую по себе. И кто из меня получится, не знаю. Может быть, мелочное, жалкое существо, грубое и нервное? Прошлой осенью я по обыкновению приехала к себе на родину, в станицу, к маме. Она живет со своими двумя сестрами и работает учительницей в сельской школе. Я не могу быть одна, люблю людей, общества интересных товарищей. Познакомилась с Резо. Он много рассказывал мне о Тбилиси, о Грузии, пел грузинские песни. Мама с первого же раза запретила мне встречаться с Резо. «Почему?» — спрашивала я. «Ты уедешь, а обо мне что люди будут говорить! — отвечала она. — А вдруг он женат?» — «Но у меня с ним чисто товарищеские отношения». Мама отказывалась понимать меня. Мне 29 лет, окончила институт, работаю инженером на заводе, неудачно вышла замуж, не поняли друг друга и разошлись. Мне хочется начать новую жизнь, честную, открытую, счастливую. Почему родная мать не хочет понять этого? Из станицы я уехала, ни с кем не простившись. Тетя написала мне по этому поводу бранное письмо и приказывала немедленно извиниться перед мамой. Что вы посоветуете предпринять в этой ситуации? Правильно я поступила или нет?