Сообразно всему изложенному, я и прошу Коллегию отменить запрещение Главлита, причем дальнейшими мотивами, заставляющими меня доходить в этом деле до обжалования определения Главлита в Коллегии Наркомпроса, является глубокое сознание в совершенной необходимости опубликовать гравюры А. Кравченко, являющиеся крупными произведениями русского советского искусства.

Москва, Петровское-Разумовское, д. 57, кв. 2.

А. Чаянов (подпись).

(В уголке начальственная резолюция: «В Главлит. Прошу представить в секретариат Коллегии к 4.IV объяснение по этому вопросу для доклада Замнаркома. Получено 31.III (1927 г.)»).

Документ 2.

РСФСР Главлит. 7.1 V. 1927 г.

В Коллегию Наркомпроса

В связи с заявлением в Коллегию Главлит должен сказать следующее: 1) В повести «Венедиктов» рассказывается о том, как Венедиктов проиграл свою душу черту и выиграл несколько чужих душ, и как жена спасла его при помощи креста. 2) «Необычайные, но истинные приключения графа Федора Михайловича Бутурлина». Бутурлин вызывает неудовольствие картежного гадальщика графа Брюса и этот последний напускает на него всяческие несчастья, между прочим, превращает его жену в сирену. Бутурлин защищается при помощи «нечистой силы», пользуясь чудодейственным эликсиром трирского архиепископа. Все же это не спасает его: юн лишается жены и проч. 3) «Венецианское зеркало, или Диковинные похождения стеклянного человека» Волшебное зеркало рождает двойника. В перипетиях борьбы с этим двойником некий Алексей убивает свою жену. 4) «История парикмахерской куклы» — стареющий архитектор влюбляется в Коломне в восковую куклу, а потом находит живой оригинал ее за границей. Оригинал этот оказывается близнецом, сросшимся со своей сестрой бедрами. Дальше несчастные роды, смерть одного из близнецов, преследования «злого гения» архитектора, разбитое зеркало — примета смерти и сама смерть.

Что касается пятой повести «Юлия, или Встреча на Новодевичем» — то она предназначается к печати впервые. Про ее характер сам гр. Чаянов говорит, что она «ничем не отличается от прочих». Содержание ее сводится к следующему: колдун терзает и преследует душу Юлии. Герой состязается с колдуном, но терпит поражение. В дальнейшем колдун лишается волшебной трубки и вешается. В общем — во всех повестях — чудеса, нечистая сила, волшебство, чертовщина и т. д.

В виду изложенного, Главлит считает, что печатание первых четырех повестей вторым изданием, а пятой— в первом издании разрешать не следует. Это решение Главлита согласовано с директивными организациями. Что касается гравюр А. Кравченко, то они являются иллюстрациями для сборника и запрещены вместе с ним.

Начальник Главлита (П. И. Лебедев-Полянский).

Документ 3.

В Главлит.

Выписка из протокола закрытого заседания Президиума Коллегии Наркомпроса от 3 июля 1927 г.

Профессору Чаянову

Слушали:

Жалоба проф. Чаянова на Главлит, запретивший ему издать сборник повестей под заглавием «Романтические вечера»

Постановили:

Принимая во внимание что указанная книга проф. Чаянова не может иметь массового распространения, разрешить ему издание книги в количестве 300 экземпляров.

Столь мудрое «соломоново решение» Коллегии Наркомпроса было выполнено цензурой лишь в последней его части, где речь шла об издевательски-микроскопическом тираже. Замысел автора — собрать под одной обложкой все свои романтические повести, судя по всему, был ею отвергнут. Дозволено было издать лишь повесть «Юлия…», которая и вышла в свет в 1928 г. в «издании автора» предписанным тиражом в 300 экземпляров. Хранится эта переписка в ЦГА РСФСР — в деле под названием «Переписка с Главлитом по вопросу запрещения книги А. В. Чаянова «Романтические вечера»(ф. 2306, оп. 69, д. 1584). Возникло это дело в связи с тем, что, по существовавшим тогда правилам, впоследствии отмененным, автор запрещенной Главлитом книги мог аппелировать к Коллегии Наркомпроса, как к своего рода «третейскому суду».

Как видно из приведенных выше документов, в 1927 г. у Чаянова возникла идея объединения всех своих: беллетристических произведений (за исключением повести «Путешествие моего брата Алексея в страну крестьянской утопии», вышедшей в Москве в 1920 г. под псевдонимом «Иван Кремнев»), всех своих «гофманиад», в одну книгу под названием «Романтические вечера» или «Романтические сборники». Специально для такого сборника была написана повесть «Юлия…» Но из этой затеи ничего не вышло: Нэп уже близился к закату, Главлит стал свирепствовать, находя «мистику» и «идеализм» в общем-то в совершенно невинных вещах.

Известно, что имя выдающего ученого Александра Васильевича Чаянова было вычеркнуто из истории советской литературы и науки, как и сам он был насильственно вычеркнут из жизни осенью 1937 г.: 3 октября суд, если можно назвать его таковым, приговорил Чаянова к расстрелу, и приговор в тот же день был приведен в исполнение. Путешествие Чаянова по кругам ада началось за 7 лет до этого, в 1930 г., когда он был арестован впервые по делу выдуманной чекистами «Трудовой Крестьянской Партии» (ТКП) — вместе с Н. Д. Кондратьевым и другими крупными учеными-аграрниками. Сейчас интерес к научному наследию Чаянова огромен: его труды по сельскохозяйственной кооперации звучат в наши дни как нельзя более актуально. За рубежом он давно уже признан классиком науки — его труды печатались в США, Японии, а во Франции было издано даже 8-томное собрание его сочинений.

Серьезнейший ученый, профессор Сельскохозяйственной академии, автор капитальных монографий, Чаянов не то что бы стеснялся, но, видимо, не очень афишировал другую свою страсть — жгучий, непреходящий интерес к истории и тайнам старой Москвы, библиофильским редкостям, а главное — к занятиям беллетристикой. На протяжении 10 лет (1918–1928) он выпустил пять «романтических повестей», причем характерно, что эти искусно стилизованные мистификации ни разу не были подписаны именем Чаянова. На титульных листах этих книг печатался лишь стереотипный подзаголовок: «Романтическая повесть, написанная ботаником X (икс), иллюстрированная фитопатологом У (игрек)». Под «фитопатологом» подразумевался близкий друг Чаянова, замечательный художник-график Алексей Кравченко (имя его раскрыто лишь в последней чаяновской повести).

Как писатель, А. В. Чаянов разделял характерное для 20-х годов (вспомним хотя бы группу «Серапионовы братья») увлечение немецким романтиком Э. Т. А. Гофманом: он прямо указывает на это в своем протесте. Особенно интересовала Чаянова «фантастика» старой Москвы. Город окружен в его повестях — «гофманиадах» атмосферой некоей дьявольщины. Фантасмагория Москвы, некоторые образы и сюжетные линии чаяновских повестей, как полагают булгаковеды, послужили М. А. Булгакову непосредственным и очень важным источником «Мастера и Маргариты» и «Театрального романа». По словам М. О. Чудаковой, Булгаков очень интересовался Чаяновым, особенно повестью «Венедиктов», хранившейся в его домашней библиотеке: любопытно, что фамилия рассказчика в повести — Булгаков (!); он же чувствует в городе «чье-то несомненно жуткое и значительное присутствие», «присутствие дьявола»²³.

Мотивы запрещения сборника «Романтические вечера» в 1927 г., изложенные в ответе Лебедева-Полянского, настолько лишены понимания специфики художественного творчества и правил «литературной игры», принятой Чаяновым, что в комментариях, кажется, не нуждается. Он же, спустя 4 года, когда Чаянов и «чаяновщина» были «полностью разоблачены», на «Секретном совещании заведующих облкрайлитами» в 1931 г., в своем заглавном докладе-инструкции не обошел вниманием Чаянова. В частности, он говорил: «Вы знаете, что до сих пор, хоть и с препятствиями, выходили такие книги, как работы Кондратьева, Чаянова и целого ряда других людей. Скоро придет время, когда мы не будем иметь таких преподавателей — все эти обломки чаяновщины и кондратьевщины будут изъяты из наших учебных заведений. В нашей области мы должны раз и навсегда положить этим элементам конец. Больше выпускать таких произведений — после того, как мы узнали, что из себя представляют авторы, — нельзя. Мы должны это прекратить» (V — ф. 597, оп. 3, д. 17, л. 9).

И верно: прекратили. Последствия такого геноцида в области науки, литературы и вообще интеллектуальной жизни наше общество чувствует до сих пор.

Хранение чаяновских книг в 30-е годы было делом далеко не безопасным. Примечателен в этом смысле рассказ Ивана Твардовского, брата поэта, о своем друге, инженере А. А. Машарове, сидевшем с ним в одном лагере на Чукотке в послевоенные годы. Он рассказал о своем отце, преподавателе физики в Абаканском педагогическом институте: «Первый раз его посадили — когда началась охота на наших родных ведьм. Жгли книги в библиотеках Минусинска, книги горят плохо. Я тайком по ночам натаскал домой сочинения Джека Лондона, Э. Сеттон-Томпсона и много других. Когда же донесли на отца и был обыск, то нашли какого-то неведомого в то время «кулацкого перерожденца» Чаянова. И было это перед убийством Кирова, вот отца и замели»²⁴.

Многоуважаемый Павел Иванович!

Для суммирования и дополнения доводов, которые я приводил Вам в словесной беседе, защищая свою книгу «Путешествие в воспитании юности», и чтобы напомнить Вам среди многочисленных Ваших занятий, — позволю себе обратиться к Вам еще и письменно.

Рецензенты, дававшие о ней отзыв, настойчиво-ищут в ней признаков, обнаруживающих «идеалистическое мировоззрение», резко различающееся с общепризнанным теперь, как руководящее начало, диалектическим материализмом. Должен сказать, что я в моем построении, имеющим целью осветить определенные практические вопросы воспитания юности, не восхожу к основным теоретическим принципам, которые могли бы вступить в конфликт с господствующим утвержденным направлением, а только выдвигаю те стороны, какие оставляются им нередко в пренебрежении вследствие устремленного сосредоточения именно на самых центральных вопросах, в данном случае на освещении экономических процессов в развитии культуры. Марксизм не отрицает необходимости изучения явлений культуры духовной, он только дает особое объяснение их происхождению. Я не касаюсь в моей книге этих процессов, на изучаю преимущественно элементы духовной культуры, как таковой…