В новой должности Молчанов прежде всего начал знакомиться с людьми. Уточнял анкетные данные, подолгу разговаривал с каждым, интересовался семейным положением, работой до войны. Он рассказывал о задачах батальона, о его назначении. Говорил, что их батальон — это ударная десантная часть, которая в любое время может быть выброшена на берег в тыл врага и должна успешно вести наступательные операции, ведь в батальоне есть и сапёры, чтобы прокладывать путь вперёд, и артиллерия для взламывания обороны противника, и связь для управления боем, и многое другое, что необходимо для самостоятельной деятельности…

Когда прибыли в Вытегру, молодой командир 3-й роты знал почти всех своих бойцов по имени-отчеству. Узнать их в боевой обстановке предстояло в скором будущем.

Вытегра встретила корабли белыми ночами и такой тишиной, будто линия фронта была не за пятьдесят километров, а за все пять тысяч. Роте Молчанова выделили заброшенный барак на окраине города. Только стали размещаться — вызов в штаб. Комбат объявил приказ командования фронтом: 31-му батальону оставить корабли и сменить подразделения 368-й стрелковой дивизии на юго-восточном побережье Онежского озера.

Марш был недолгий — в четыре утра вышли, а к полудню были уже в окопах. Батальон растянулся километров на пятьдесят — от Чёрных Песков до Кюршево и далее на север.

Замполит роты Василий Заборский, правая рука Молчанова, был энергичным человеком. Служил до войны водолазом, любил море и не скрывал своего огорчения, узнав, что придётся сидеть до осени в окопах.

— Моряков превратить в земляных кротов! Это недальновидно! Ты согласен, ротный? Нас немцы «чёрной смертью» окрестили, а мы тут отсиживаться будем. Люди в бой рвутся, понимаешь ты это или нет? — шумел он, отведя Молчанова в осиновую рощицу.

— Вот здесь, пожалуй, и будет наш командный пункт, — будто продолжая давно начатый разговор, тихо проговорил Молчанов.

— Я подам рапорт, — злился Заборский. — Я моряк…

— Будем, Василий Ефимович, строить землянки, дзоты. Приступим завтра же. Будет у нас с тобой отличная оборона, будем вести боевую подготовку. На это дело прошу поднять коммунистов.

Заборский оторопело глядел на Молчанова. Зачем углубляться, вкапываться, если через четыре месяца они уйдут с кораблями зимовать назад на Волгу? Пехота будет ржать над ними во все зубы, придя в отлично оборудованные блиндажи. Да и вообще здесь затишье, оборона стабильная, противник ведёт себя тихо, до него далеко — километров двадцать, если брать напрямик, по озеру, а диверсантов можно выслеживать и из старых траншей и окопов…

— Это мой приказ, Василий Ефимович, — взял его за руку Молчанов. — Неужели не понимаешь — в блиндажах людям уютнее, это как дом. Я ведь строитель — блиндажи надёжные сделаем. Вот и чертежи набросал. Погляди, погляди. Ну вот видишь, понравилось. А вдруг нам придётся задержаться, не подойдёт смена вовремя? Холода тут ранние наступают. Из таких дзотов мы отобьём любую атаку, людей сохраним. Сегодня тихо, а завтра? Если попрут, что мы врагам противопоставим? И ещё, не забывай чистить сапоги и бриться по утрам. Это не каприз, на нас смотрят, берут пример.

Заборский утих на несколько дней, засучив рукава взялся за сооружение дзотов, но когда стали выдавать красноармейскую форму взамен морской, он снова взорвался, оседлал старую лошадь и, смешно трясясь на ней, поскакал в штаб батальона…

Дня через три на КП роты приехали Евменов и Чаленко. Стоял тёплый безоблачный день, и бойцы, раздевшись до пояса, с песнями рыли котлован под штабную землянку. Молчанов и Заборский были здесь же.

— Всё идёт по утверждённому вами плану, — докладывал Молчанов. — Рубим лес, делаем блиндажи, роем дополнительные ходы сообщения, оборудуем скрытые ночные посты.

— Дайте уточнённые данные, сколько километров ваша рота занимает по ширине фронта, — попросил комбат.

— Ровно двенадцать километров, я проверял трижды, — ответил Молчанов. — Вчера с Заборским ещё раз всё обошли.

— Мы проехали ваш участок, — сказал Чаленко. — Работы идут полным ходом. Поговорил я с людьми, Василий Ефимович, — обратился он к Заборскому, — никто, между прочим, не сказал о том, что рыть землю — глупое занятие. Народ понял Молчанова. Мало того, его инициативу должны поддержать все роты. Послезавтра оба будьте на общем партийном собрании. Молчанов, хоть и не коммунист, будет докладывать о делах в роте. Явка в четырнадцать часов…

К концу августа 3-я рота жила в самых лучших условиях. Теперь можно было проводить занятия по теории, по изучению материальной части час-два в день. Всё остальное время учились в поле. Тема занятий: взвод в наступлении. Каждое утро Заборский ходил по взводам, разносил сводки Совинформбюро, вёл беседы. Молчанов обычно спал до обеда, ибо редко когда выпадала такая ночь, чтобы он не обходил всё расположение роты, проверяя посты. Ходили они вдвоём с ординарцем Трофимовым, старым кадровым моряком. Глаз у Трофимова был верный, память хорошая, смекалка охотника.

— Давайте, Павел Терентьевич, играть в такую игру, — предложил ему однажды Молчанов. — Только без обиды. Влезьте в шкуру опытного вражеского лазутчика и подумайте, где бы вы пошли в наш тыл на участке роты? Где есть у нас уязвимые места? Я тоже буду думать, а через некоторое время сверим наши предположения. Кстати, об этом думают и командиры наших взводов.

Дней через десять Молчанов выслушал своего ординарца и поразился точной аргументации Трофимова, его железной логике. Ординарец был прав: в трёх местах действительно нужно было изменить систему обороны, ибо там, как ни крути, получалось мёртвое, не просматриваемое постами, пространство, по которому мог пройти враг.

Однажды в роту вместе с комбатом прибыло несколько штабных офицеров 368-й дивизии. Они внимательно осмотрели оборону.

— Если так обстоят дела во всех ваших ротах, то нам остаётся, откровенно говоря, только позавидовать, — сказал комбату высокий темнолицый подполковник.

— Справедливости ради должен заметить, что это наша лучшая рота, — ответил Евменов. — По счастливой случайности, командир роты — бывший прораб, московский строитель. Вот он и продолжил здесь, так сказать, строительную карьеру. Разработал систему укреплений, затем кое-что усовершенствовал, улучшил и вот теперь перешёл к активным действиям. Прощупал основательно оборону противника, провёл глубокую разведку на мысе Щелейки — там стоит батарея, которая может изрядно насолить нашим кораблям…

— Какие у вас ближайшие планы? — обратился к Молчанову седоголовый, с глубоким красным шрамом на подбородке майор.

— Думаю, что наша оборона ещё нуждается в совершенствовании. Кроме того, несение боевой службы мы, по сути дела, только начали — здесь тоже непочатый край работы. Плохо у нас со снабжением продуктами, поэтому мы используем инициативу личного состава — заготовили немного сушёной рыбы, грибов засолили. Я охоту разрешил…

Майор хмыкнул. Подполковник, нагнув голову, слушал Молчанова, потом резко скомандовал:

— Поднять по тревоге пулемётный взвод из резерва!

— Поглядим, не превратился ли он в хозвзвод, — добавил майор.

Через пятнадцать минут взвод в полной боевой выкладке шагал к стрельбищу, которое недавно было оборудовано в уютной ложбине. Быстро, чётко установили пулемёты, номера заняли места. Первое упражнение — хорошо, второе — ещё лучше.

— Ну-ка, ляг сам, — шепнул Молчанову Евменов.

Молчанов легко бросил на землю крепко сбитое тело, привычно положил широкие ладони на деревянные ручки «максима», которые ему почему-то всегда напоминали ручки давнего отцовского плуга. Глубоко вдохнул, выдохнул и плавно нажал на гашетку. Отстрелялся он, как всегда, отлично.

— Трудное сейчас время, — медленно говорил Молчанову подполковник, когда они, возвращаясь со стрельбища, шли вдвоём позади остальных. — Все силы брошены на главные участки фронта. Сломим хребет немецкому зверю — полегчает. Да, у нас сегодня плохо с харчами, меньше, чем хотелось бы, патронов, мало получаем снарядов, нет бензина, колючей проволоки, мин. Всё идет туда, где решается судьба Родины. У нас здесь затишье, а там кровь реками льётся. Майор не прав. Вы верно делаете, что ищете подножный корм. Позже Вытегра поможет вам картофелем, овощами. Плохо только будет без тёплой одежды…

— Вы так говорите, будто мы остаёмся здесь на зиму? — растерялся Молчанов.

— Не исключено. Это скоро решится в штабе фронта. Наш приезд, как вы теперь поняли, отнюдь не случаен…

Корабли снимались с якоря, уходили зимовать на Волгу. Батальон оставался на пустынном берегу студёного Онего. Осенью дважды через расположение 3-й роты пытались пройти лазутчики, но были встречены дружным огнём бдительных постов.

Зима выдалась не злой — столбик термометра всего раза три опускался до минус тридцати. И всё же были обморожения. А весной врач батальона Резвый стал то и дело наведываться в роту — появились цинга, фурункулы, а позже — «куриная слепота». Этим больным давали дефицитную печень животных и птиц, добываемых охотниками. Для всех был непререкаем приказ комбата выпивать в день полтора литра хвойного настоя.

В зимние месяцы Молчанов усилил ночные наряды. Время от времени посылал он в чёрную, непроглядную ночь разведгруппы. Он понимал: людям нельзя поддаваться недугу, не должно быть и самоуспокоенности, рота должна быть всё время как взведённая пружина.

Нередко разведчики несли потери. Погиб весельчак Кучеров, один из тех, кто организовал ротную самодеятельность. Товарищи вывезли его по льду на волокушах, с почестями похоронили в Вытегре. Два раза в неделю Молчанов и Трофимов ночью на лыжах обходили посты. Черноту ночи изредка просверливали красные пунктиры трассирующих пуль. Скрипел снег, заглушая тихий разговор. Молчанов больше слушал, говорил ординарец: