Молчанов остановился, погладил потрескавшиеся от огня кирпичи, за которыми стояла стеной сизая лебеда и крепкая крапива. Прошли ещё немного, остановились у развалин дома пионеров.

— Хватит, больше не могу, — выдохнул Молчанов. — Нервы сдают. Наверное, оттого, что ночью не сплю. Возвращаемся в комендатуру.

Они шли на Зареку мимо унылых пустырей, с одной улицы было хорошо видно, как на другой, параллельной, неторопливо ехала телега, нагруженная обгоревшими чурбаками, жердями, досками.

Во дворе комендатуры толпился разный народ — гражданские и свои, видимо, сменившиеся наряды патрулей. Со всех сторон слышалось:

— Товарищ комендант, товарищ комендант! Где нам жить? Наш дом сгорел…

— Каким образом раздобыть одежду для лагерных ребятишек? Нужны простыни, одеяла…

— Мы с дедом плотники, пришли помочь. Куда нам?..

— Когда магазин хлебный откроется?..

— Хотим в Красную Армию записаться. Трое нас дружков. Немца бить хотим, нам уже скоро по восемнадцать будет…

Молчанов не мог ответить на все вопросы. Он распорядился выдать два десятка простыней и одеял, пообещал, что к обеду в лагеря приедут походные кухни, плотников отослал в распоряжение Жидкова.

А Жидков оказался наверху, поджидал его у дежурного офицера — запыленный, грязный, с забинтованной правой рукой.

— Что-нибудь серьёзное? — спросил Молчанов с порога.

— Царапина, товарищ капитан. Кажется, новый вид мины обнаружили, пришлось подорвать. Задело, чёрт возьми.

Жидков доложил: все здания на площади Ленина проверены трижды. Весь центр разминирован. Однако мин в городе ещё очень много. Чувствуется умелая рука — места выбраны с умом, с хитростью, всюду отличная маскировка. Все сорок четыре сапёра живы и здоровы.

К комендатуре подъехала бронемашина. Из неё выскочил командир миномётного взвода Малинин, взбежал по лестнице, грохоча разбитыми сапогами.

— Товарищ капитан, погибли Перегудов, Бабак, Табеев. В Соломенном. Двое — при разминировании, Табеев — при тушении пожара. Лесозавод спасал, людей местных организовал. В цех вбежал, а тут крыша и рухнула…

Молчанов знал их всех, помнил в лицо каждого. Долго молчали. Шенявский вышел во двор, отдал приказ привезти погибших в комендатуру. Молчанов попросил радиста вызвать «Марсовый».

— Неон Васильевич, докладываю: в городе всё благополучно, разминирование идёт полным ходом. К сожалению, есть потери. Погибли трое.

Антонов выслушал доклад и сообщил, что у него на борту находится член Военного совета фронта, первый секретарь ЦК Компартии Карело-Финской ССР генерал-майор Куприянов. Его интересуют здания на площади Ленина.

— Проверены трижды, товарищ капитан первого ранга.

— Хорошо. Генерал просит срочно дать туда связь.

— Слушаюсь. К вечеру будет связь на сто номеров.

— Итак, в город пришла Советская власть, вам будет легче теперь, Иван Сергеевич. Прошу оставаться на месте, в комендатуре. Через пару часов соберёмся у меня на «Марсовом».

Потом вышел на связь Писаревский, рассказал, как идёт расквартирование батальона. Только закончили разговор, вбежал дежурный.

— Товарищ капитан, там пленного поймали. Готов дать сведения.

Вместе с пленным, невзрачным рыжеватым мужичонкой, одетым в старую рабочую спецовку, в комнату проскользнула худая черноволосая женщина.

— Это я его привела, товарищ командир. Вернее, он сказал, чтобы я его привела. Он не хочет воевать, он сам остался…

Женщина тихонько заплакала. В тишине вдруг отчётливо послышалась далёкая пулемётная стрельба. Стреляли в направлении Пряжи. Молчанов кивнул дежурному офицеру, тот стремительно вышел из комнаты, чтобы связаться по радио с группой, занявшей оборону за городом.

— Вы вопросы задавайте, товарищ командир, он всё скажет. Он хороший, говорит, что столяр-краснодеревщик, из рабочих, значит…

Молчанов глядел на них тяжёлым взглядом, потом медленно встал, подошёл к окну, вслушался — перестрелка затухала.

— Вы были замужем… до него?

— Нет, я одинокая. Я умею по-ихнему, я буду переводить. Вы ему худо не сделаете?

— Переводчик у нас свой есть. А с пленными у нас обращение гуманное, гражданка. Мы не звери.

Допрос пленного дал не очень многое. Солдат долго и подробно старался рассказать о том, как минировали город, как был получен приказ вывозить станки, кирпич, электромоторы, батареи парового отопления и даже ванны из уцелевших квартир…

— Зачем вы город в концлагерь превратили? — перебил пленного Шенявский. — Какую цель ставили?

— Я простой солдат, я подчинённый. Нам сказали, что так удобнее управлять населением.

Вошёл дежурный офицер, наклонился к Молчанову, сообщил, что на Пряжинском шоссе кто-то из леса обстрелял походную кухню и грузовик, убитых нет, ведутся поиски.

Пленного увели. Сгорбившись, ушла и заплаканная женщина.

Приехала трёхтонка со свежим хлебом, Молчанов тотчас отправил её по лагерям. Пришли двое военных, стали требовать, чтобы их части были размещены как можно скорее и только в центре города. Не успел закончить этот неприятный разговор, как часовой ввёл опрятного старичка в чёрной рясе.

— Вот, вас добиваются, товарищ капитан, — смущённо пробормотал часовой. — Я говорю, комендант заняты, а он своё. Два часа поджидает, поди.

Шенявский предложил стул необычному посетителю.

— Видите ли, мы некоторым образом соседи, — начал гость. — Я священник местной православной церкви. Хочу низко поклониться вам, нашим освободителям, пожелать здравия и многих благ. Должен сообщить, что терпели мы многие лишения и оскорбления от захватчиков. Ныне же все мы воспряли духом, и сегодня же вечером мыслим отслужить торжественный молебен во славу победоносного красного воинства. Не будет ли каких указаний на сей счёт у товарища коменданта?

Молчанов озадаченно поглядел на Шенявского, тот усмехнулся.

— Тут мы вам не указ, — сказал парторг.

— Только без колокольного звона. Супостат ещё рядом, — попытался подстроиться под речь священника Молчанов и засмеялся.

— Теперь о серьёзном деле, святой отец, — сказал Шенявский. — У нас есть убитые. Не найдётся ли место на вашем кладбище? Четыре могилы. Здесь же и Овчинникова похороним, Иван Сергеевич?

— Не обошлось, значит, без смерти. Вот изверги окаянные! — воскликнул священник, и на глазах у него выступили крупные слёзы. — Найдём место, как же, и похороним…

— Нет, это уже наша забота, увольте, уважаемый, — сказал Молчанов.

— Будь по-вашему, — быстро согласился священник, поднимаясь со стула. Пригладив привычным жестом бородку, он шагнул к столу, за которым сидел Молчанов, улыбнулся: — Благодарные миряне собирают подарки для солдат-освободителей. Не Бог весть что — конверты, писчую бумагу, карандашики, кисеты с табачком. Не откажетесь принять, товарищи командиры?

Подарков было много, и на первом месте — пачки отличной белой бумаги, новенькие, по-видимому трофейные, конверты, каждый с крохотным оконцем, затянутым целлофаном… Долго, почти год, писали на этой бумаге бойцы 31-го батальона.

…Совещались на «Марсовом» недолго. Главный вопрос решился положительно — командование фронта выделяло для города муку, другое продовольствие. В сопровождении катера баржа уже вышла из Вытегры. Значит, завтра к вечеру в городе будет свежий хлеб.

После совещания Антонов, Лощаков и Молчанов пошли в город. На площади Ленина к ним подбежал командир взвода связи Черемисинов, доложил, что уже задействовано около двадцати номеров, есть связь с комендатурой и с «Марсовым». Телефоны он ставил по личному указанию Куприянова и его помощника, а также недавно прибывшего секретаря Петрозаводского горкома партии.

— Проводи нас к секретарю горкома, — сказал Антонов Черемисинову.

В тесной комнате вокруг стола сидело несколько человек, один что-то писал в толстой клеёнчатой тетради, трое пили чай из помятых алюминиевых кружек. На столе стоял закопченный чайник, лежал автомат, полевая сумка. Посреди мятой газетки лежали чёрные закаменевшие сухари, выгнутые ковшиком, грязные куски сахара, открытая банка тушёнки.

— А мы только думали к вам податься, — сказал моложавый розовощёкий человек в диагоналевой гимнастёрке. — Дильденкин Николай Александрович, секретарь горкома, — весело представился он, пружинисто поднявшись и крепко пожимая огромной пятернёй руки военных. — Знаю, — продолжал он, — моряки первыми ворвались в город. Сердечное вам спасибо, и позвольте, товарищи родные, вас за это по-братски расцеловать.

После объятий стали рассаживаться, да не хватило всем табуреток, стульев.

— А пойдёмте на свежий воздух, тут ещё дух чужой не выветрился. Открой окно, Григорий Григорьевич. В суматохе я, извините, не представил вам своего соратника. Это председатель горсовета Степанов. Вам, товарищ первый военный комендант, вместе с Григорием Григорьевичем работать рука об руку. Подружитесь для пользы дела. Пошли.

Они вышли на гранитное крыльцо, прямо перед ними чернел силуэт короткоствольной пушечки.

— Вот ведь что сделали! — Дильденкин резко умолк, проглотил комок. — Памятник такой стоял, может, лучший в стране. Перво-наперво, товарищи, надо нам создать поисковую группу. Они не могли его далеко увезти.

— Выделим разведчиков, сапёров, — сказал Молчанов.

— Надо убрать город. Вымести мусор! Загадили город хуже конюшни! — выкрикнул Дильденкин.

И словно в подтверждение его слов с озера низом пошёл ветерок, понёс обгорелые бумаги: грязные вражьи листовки, обрывки чужих газет, цветастые страницы немецких журналов.

Они пошли к озеру, обсуждая насущные дела. Антонов рассказал, что на подходе баржа с продуктами, что есть попытки организовать питание детей в лагерях, обследованы все больные — тифа, холеры нет.