К осени возвратились работники в деревню. Отец самолично приехал за ними. Погрузили на телегу Иванов заработок: новую косу, хомут для лошади, три поливных миски, сестрицам тёплые платки, себе пиджак, хоть и ношеный, да городского крою. Матери больше всего гостинцев было. Часто о ней вспоминал в городе Ваня. Не хватало ему рук её, мягких пальцев, истончившихся от повседневной самопрялки, её тихого голоса и вечерних неторопливых разговоров на тёплой уютной печи. От матери, видимо, передалась Ивану рассудительность, неторопливость в поступках, тихий говор, умение прощать людям их недостатки.
— Вырастешь, станешь сильным, — говорила она, бывало, — не обижай слабых. Жёнку свою жалей, на дитя да на бабу руку никогда не поднимай — не то потом век себе не простишь…
Жизнь в селе обновилась. Мужики ставили крепкие избы, заработала кооперация. В лавке, конечно, полки не ломились под товаром, но всё же новая власть заботилась о земледельцах, слала, что могла: гвозди, дёготь, точильные бруски, керосин.
Отец снова надумал строиться. Младшие подросли — тоже подмога, а главная надежда на Ивана. Пилили с отцом лес на брусья, потом доски. Место хорошее сельсовет определил им — с лугом. Стали ладиться. За две зимы подвели сруб под крышу. Крыть её пришлось деду Лаврентию одному, потому что весной 1926 года смастерил Иван сундучок из фанеры да тонких дощечек и поехал в Москву. Положила мать в сундучок смену белья, новые сапоги да пирог с брусникой. Попрощался Иван со всеми, поклонился новой избе и поехал в столицу, куда его ещё с прошлого лета звал сосед, работавший в Москве на стройке.
Восемнадцать лет было Ивану, повидал он уже и Вязьму, и Смоленск, и Духовщину, но Москва поразила его до крайности. Многолюдье, тревожные звонки трамваев, крики извозчиков, толчея на улицах, а вокруг высокие-высокие дома, будто под самые тучи. Шёл Иван почти целый день по Москве, ноги еле держали его к вечеру, когда он наконец отыскал ночлежку, в которой жил сосед-сельчанин. Наутро тот отвёл его на биржу труда в многолюдный Рахмановский переулок — тогда в Москве ещё была безработица, доставшаяся молодой республике от царской России.
Ивану повезло. Ровно через неделю, в тот день, когда были проедены последние сорок копеек из привезённых пяти рублей, его взяли подсобным рабочим на строительство железнодорожного техникума близ Белорусского вокзала. Через месяц старательного крепкого парня перевели в бетонщики. К осени дали общежитие, и секретарь комсомольской ячейки после долгой вечерней беседы выписал ему направление в школу рабочей молодёжи.
Зимой Ивана Молчанова приняли в комсомол. На собрании было много незнакомых людей — парней с загорелыми лицами, девушек в красных косынках. Ивану казалось, что он раньше их никогда не видел, а они, как выходило из их выступлений, приметили его давно и говорили о нём разные добрые слова. За столом президиума согласно кивал седой гривой Матвей Леонтич — технорук, старый большевик-подпольщик. Иван сидел на передней скамейке, густая краска заливала ему щёки.
— Это хорошо, что пошёл учиться…
— Он, товарищи, три воскресенья работал добровольно. Помните, когда фундамент гнали…
— Я с ним учусь в шестом классе. Молчанов пока тянет не очень, но мы помогаем ему. Перерыв уж больно большой у него случился…
— Парень что надо…
Слова эти долетали к Ивану будто издалека, будто во сне — он всё ниже и ниже опускал тяжёлую большую голову. Стали голосовать. Лес рук поднялся в тесной комнате…
Шло время. Закончили строить техникум, перешли на новые объекты. Возродили здание советско-польского торгового общества, заводской корпус в Щелково, жилой дом в Бутырках. Готовили бетон всё так же, вручную. Тачкой возили бегом наверх, железной кочергой трамбовали его в опалубке. К вечеру ноги гудели, руки наливались свинцом. Бывало, Иван кулем валился в школе на стол, засыпал. Кормился неважно — большую часть зарплаты посылал домой.
После окончания вечерней школы Молчанова направили на курсы прорабов. После курсов поработал немного, и снова комсомол подал ему дружескую руку — послал в курсовой строительный институт Наркомтяжпрома.
Летом 1932 года Молчанов защитил диплом. Хотел было съездить в село, повидаться с роднёй, да получил срочное предписание — его назначили прорабом на реконструкции здания Центрального военного универмага. Большая ответственность свалилась на его плечи. Более двухсот человек в подчинении. Люди разных возрастов, разных возможностей, в основном такие же, как и он, выходцы из деревни. Их нужно было всех знать, помнить, понимать. Но в первую голову — находить общий язык с десятниками, бригадирами.
На стройке Молчанов пропадал с утра до вечера, все неясные для себя вопросы тщательно заносил в небольшую книжечку. Два опытных десятника поначалу с недоверием отнеслись к новоиспечённому прорабу. Сперва вообще не признавали его приказов, затем стали задавать разные каверзные вопросы: как рассчитать толщину балок под перекрытие или какой пустить диаметр колонн на втором этаже? Молчанов неторопливо доставал логарифмическую линейку, свой неизменный блокнотик и через две минуты давал подробный ответ. И постепенно авторитет его креп, сам он становился увереннее, разговорчивее. Люди стали ценить его доброту, рассудительность, крепкие знания.
Осенью Иван всё же съездил домой. Встреча была не такая, как мечталось: вызвали на похороны матери. Отца не узнать — заговаривается, детей малых обнимает, плачет.
— Выдюжим, отец, не печалься. Я теперь хорошо зарабатываю, подымем ребят на ноги, всех в люди выведем, — утешал Иван отца, когда они вдвоём остались на тихом сиротливом кладбище.
— Как ты там живёшь, сынок? Как учёбу осилил? Тяжко, поди, было?
Иван задумался, тряхнул густым чубом.
— Знаешь, отец, память у меня хорошая, есть склонность к технике, к математике. Люблю я это. Очень много времени отдал я главному предмету — строительному искусству. Тут столько интересного! Веками ведь люди строили, сколько опыта ценного накоплено. Раньше как было — бедные строили для богатых, а сами в подвалах жили. Теперь мы хозяева, наша власть. Сегодня нам нужны новые красивые дома, удобные, светлые. Для себя строим, для своего брата — рабочего. Трудно ли мне руководить? Трудно. На два миллиона рублей в год у меня объём строительных работ. Это очень много. Суди сам: гвозди, доски — всё копейки стоит. Много дела… Хорошо, что прошёл все ступеньки. Сначала десятник, потом старший техник, помощник прораба, сейчас я старший прораб. Доверили мне, конечно, большое дело, и ты знаешь, отец, хочу делать всё как можно лучше. Хочу такой дом построить, чтоб был, как дворец, чтоб у людей, которые жить в нём будут, душа пела. Ведь что мы имеем на сегодняшний день? В каждой старой квартире пять-шесть семей. Хочу такой дом сделать, что меня не будет, а он бы стоял. Сто, двести лет! Стоял и не старел, не казался бы со временем маленьким, старомодным. Могут сказать, что мы, строители, работаем по чертежу, выполняем всего-навсего волю архитектора. Нет, от нас многое зависит! Прежде всего добротность. Я хочу строить так, чтоб никогда не стыдно было, никогда чтоб совесть не мучила. Жить надо с гордо поднятой головой…
И Иван жил какой-то неистовой жизнью — только работа, работа, работа. Редко ходил в кино, совсем не бывал в парке, куда любили бегать с девушками его друзья, зато много читал — ночами, по воскресным дням. Поставил перед собой цель: прочитать книги всех великих писателей. С каждой получки покупал три-четыре книги. Постепенно накопилась большая полка. Тут были книги по строительству, по архитектуре, книги русских классиков. Ребята в общежитии посмеивались, намекали, что давно пора Ивану новый костюм завести, как-никак большое начальство теперь. Иван и сам понимал, что надо бы новые туфли купить, пару рубашек, а уж костюм действительно годился только для стройки. Рассчитывал на премию. К Октябрьским праздникам в торжественной обстановке на собрании премировали Молчанова полным месячным окладом — 450 рублей. Это были большие деньги, но Иван всё до копейки послал отцу.
Ивана привлекал театр, культпоходы нравились, нравилось, что можно было тут же, возвращаясь в общежитие, обсудить спектакль. Иван больше слушал, сам вступал в разговор редко, боялся, что не получится так складно, как у других, как, скажем, у этой черноволосой быстроглазой девушки со звучным именем Сильва. Однажды встретил её в тресте на совещании, узнал, что она техник-строитель. Потом снова оказались вместе в театре. Однажды Сильва вытащила Ивана на заснеженные Воробьёвы горы — кататься на лыжах. Потом вместе были они на демонстрации в честь открытия семнадцатого партийного съезда, вместе их выбрали делегатами на встречу со знаменитыми полярными лётчиками, спасшими челюскинцев.
Вскоре они поженились. Вся комсомолия общежития гуляла на их свадьбе. В 1934 году у них родился сын, назвали они его Валентином. Радостный был год — работа спорилась, прораба Молчанова постоянно отмечали на совещаниях, в приказах. Одно омрачало — тесная комнатка общежития, без всяких удобств. Вдвоём-то ничего, а вот маленькому надо и воду согреть, и кашу сварить. Сильва стала уговаривать Ивана пойти к начальству и попросить лучшее жильё. Вот тогда он первый и последний раз прикрикнул на неё:
— Замолчи! Сколько людей живут в худших условиях. Просить не пойду, запомни. Живём на виду, люди не слепые, видят. Подойдёт черёд — дадут…
Так они и жили до самой войны в тесной, сыроватой комнатке.
Каждый день приносил какие-либо новости. Вот открылся Московский метрополитен, начал работу десятый съезд комсомола, вот беспримерные перелёты Чкалова, наконец, героическая экспедиция на Северный полюс под руководством Папанина. Иван, убегая на работу, покупал в киоске газеты, вчитывался в сообщения об отважных зимовщиках, дрейфующих на льдине. А через два года судьба свела его с легендарным Папаниным. Молчанова пригласили работать в управление Главсевморпути. Через месяц Молчанова неожиданно вызвал сам начальник.