— Понимаешь, браток, у нас огромная перспектива, — быстро и весело говорил ему Иван Дмитриевич Папанин. — Правительство даёт нам большие деньги. Сказали: освоение Заполярья — дело важное, начинайте. И вот мы решили перво-наперво для наших полярников дом построить. Красавец! Место дали хорошее — в центре Москвы, на Садово-Кудринской. Проект отличный. Давай, браток, жми! Чуть где затрёт во льдах, звони прямо мне, не стесняйся. Я твой первый помощник, дорогой прораб.

В тот дом Молчанов вложил всю свою душу. Завершив его, начали другой, там же, через улицу. Ещё краше. Удобные квартиры — большие, светлые, с газом, с ванными. На фасаде много лепнины, изящные карнизы. Всё это делали вручную лучшие мастера, назначенные Молчановым. Дом нужно было сдать к концу года, 1941-го, но все бригады единодушно решили: быть новоселью 7 ноября, на два месяца раньше.

Новоселье не состоялось. Ранним воскресным утром 22 июня Молчанов был на стройке, проверял, как идёт монтаж металлических лесов, — они только вводились тогда в строительстве. Поднялся на пятый этаж и вдруг услыхал внизу женский крик:

— Война началась! Немцы напали!..

В понедельник 23 июня Молчанов с утра пошёл в военкомат. Целый день простоял в очереди, наслушался разговоров. Говорили о том, что немцы только пробуют нашу силу, что они сломают зубы о нашу оборону, что воевать будем на вражеской территории, что всё мировое общественное мнение поднимет голос против захватчиков и они, пристыженные, вынуждены будут убраться восвояси.

К вечеру наконец-то Молчанов подступился к столу, за которым сидел потный, охрипший майор. Он долго смотрел документы Молчанова.

— Вы числитесь в резерве Военно-Морского Флота?

— Да, я работаю в Главсевморпути, — ответил Молчанов.

— Но ведь вы строитель?

— Разумеется.

— Что разумеется? Возомнили себя кадровым военным? Так вот, стройте дома, и без паники. Время тут только отнимаете. Когда понадобитесь — вызовем.

Всё пошло как-то нескладно. Работа на стройке продолжалась, хотя с фронта поступали тревожные вести. Больше того, Молчанову вдруг дали ордер на новую квартиру. Пришлось сдать паспорта для новой прописки. Затем его рабочих стали вызывать повестками в военкомат, а в конце июля в управлении прошли митинги, во время которых многие записались в ополчение. Молчанову отказали и здесь. Вместо этого перебросили на важный объект — строить большое бомбоубежище.

В августе началась эвакуация детей работников стройконторы. Уехал и сын Валентин. Жена, которая была беременна, замешкалась, и пароход ушел без неё.

Молчанов работал круглые сутки, разрываясь между домом на Садово-Кудринской и бомбоубежищем. Метрострой давал бетон, на подмогу был брошен строительный батальон в полном составе — бомбоубежище нужно было завершить через полмесяца.

Ночами Москву бомбили немецкие самолёты. В доме на Садовой, на шестом недостроенном этаже, установили зенитную батарею. Сводки Совинформбюро приносили тревожные вести о боях на Смоленщине. Жене становилось всё хуже. Неожиданно Молчанову приказали срочно отправить её в далёкие Чебоксары, куда уезжало руководство стройконторы.

Москва пустела. Работы на бомбоубежище подходили к концу, и строительный батальон спешно отозвали на фронт. Молчанов приходил в новую пустую квартиру и часами не мог заснуть — его терзали мысли: где сын, где жена, что стало с отцом, с сёстрами?

В середине октября он поехал на бетонный завод, который находился на Можайском шоссе. Окраину Москвы он не узнал: там строились баррикады, устанавливались огромные ежи, сваренные из тавровых балок. Около опустевшего завода стояли пушки. Он подошёл к молодому лейтенанту с новенькими блестящими пушечками в петлицах:

— Можно спросить? Вы что, здесь немцев ждёте?

— Мне приказано здесь разместить батарею. Я это сделал.

Молчанов возвращался в центр Москвы и мучительно думал: куда он едет, зачем, что будет делать, если нет бетона, если у него осталась горстка людей? И вообще, где его место? Вечером, когда объявили воздушную тревогу, он надел новый китель, суконные брюки, чёрную шинель Главсевморпути, спустился вниз, но пошёл не в бомбоубежище, а в райвоенкомат.

— Все уехали, я остался почти один. У меня бронь, но больше нет сил. Хочу на фронт…

Молчанов получил направление в Ярославль — во флотский экипаж. Ночью воинский эшелон отошёл от вокзала, но через час остановился. Стояли до раннего утра. Проснулись от грохота бомб. Налёт был суматошным, быстрым. Немецкие самолёты ушли, наткнувшись на плотный огонь зениток. Комендант эшелона объявил построение. Весь личный состав был разбит на несколько групп. Комендант оглядел ладную фигуру Молчанова в форменной шинели, в фуражке, подозвал к себе.

— Эшелон дальше не пойдёт. По непроверенным данным, Крюково уже заняли немцы. Вы, товарищ моряк, поведёте передовую группу пешком. Организуйте разведку, боевое охранение.

— Но ведь у нас нет оружия, — начал было Молчанов.

— Выполняйте приказ!

Двое суток добирались они до Ярославля. Несколько раз их бомбили. Несколько раз Молчанов лежал в придорожном кювете, вжимался в холодную землю, затыкал уши от невыносимого воя пикирующих самолётов. Первый налёт был самый тяжкий. Казалось, ему не будет конца. Визг бомб, крики раненых, резкие пулемётные очереди. Второй раз они успели добежать до сосновой рощицы, и здесь Молчанов впервые разглядел немецкие самолёты с чёрными крестами, с хищными акульими мордами. Ему даже показалось, что он видел лётчика — без шлема, белокурого, длинноволосого…

Флотский экипаж разместился на окраине Ярославля. Сюда стекался разный народ: матросы и командиры запаса, были и те, кто успел уже побывать в боях и, подлечившись в госпиталях, прибыл на переформировку.

Молчанова зачислили на курсы усовершенствования командного состава. Началась учёба. Занимались по двенадцать часов в день. Вскоре Молчанова назначили командиром отделения курсантов. Теперь ему самому уже пришлось вести занятия по огневой подготовке. Кстати, стрелял он хорошо, но особым его коньком был станковый пулемёт. Вся рота приходила смотреть, как Молчанов в считанные секунды с завязанными глазами разбирал и собирал затвор «максима». Завидную смекалку обнаруживал Молчанов и на занятиях по топографии и маскировке — тут сказывался его опыт юных лет, проведённых в густых смоленских лесах.

После напряжённого дня, по вечерам, Молчанов писал письма — искал жену, сына. Шли дни, но ответа не было. И вдруг драгоценный подарок — пачка писем жены. Молчанов читал, и строчки прыгали, срывались, на глаза наплывал туман. Сколько же ей пришлось перенести за это короткое время!

…Встретили хорошо, добрые люди проявили сердечность, ухаживали, кормили. Родилась двойня — Наташа и Серёжа. С едой трудно. Бывшее начальство Молчанова помогает чем может и ждет её на работу. Дел всем хватит… Чебоксары — хороший город. На базаре удалось обменять на продукты кое-что из вещей… Комната холодная, дети стали болеть… Нашёлся старший сын Валентин, теперь они все вместе… Серёжа и Наташа умерли. Валентин очень плакал. Надо идти на работу, стройка важная — оборонная… Всему виной война — она разлучила, убила детей, отняла любимую работу. «…Не думай обо мне плохо. Я сделала всё, чтобы спасти наших детей. Ночами я беседую с тобой, вижу, как мы — молодые — ходим по нашей Москве. Ваня, родненький, отомсти захватчикам! Остановите их, не отдавайте Москву…»

В январе 42-го учёба закончилась. Ходили слухи, что формируется батальон, который будет направлен на защиту Москвы. Молчанова вызвали в штаб.

— Хотим назначить вас помощником начальника штаба. Вы отлично учились, человек серьёзный.

— Спасибо за доверие, но я не знаю эту работу. Не справлюсь. Я люблю пулемёт. Думаю, что смогу командовать пулемётным взводом. Я не боюсь трудностей, но думаю прежде всего о пользе дела…

На следующий день воентехник 1-го ранга Молчанов принял пулемётный взвод.

Тем временем фашистов разгромили под Москвой. Моряки получили назначение — отбыть в Горький в распоряжение Волжской военной флотилии. С прибытием в Горький часть получила наименование 31-го отдельного батальона морской пехоты. В апреле батальон передали в состав Онежского отряда кораблей. В мае полностью укомплектованный батальон, насчитывавший более тысячи человек, по сути дела полк, стал грузиться на корабли, на баржи.

Путь к Онежскому озеру был длинным. Шли по Волге, по Мариинской системе. Однажды, когда перед ночёвкой стали на якорь, за Молчановым прибежал посыльный из штаба. Командир батальона Евменов и комиссар Чаленко встретили его дружески.

— Давайте без чинопочитаний, Иван Сергеевич, — сказал запросто комиссар. — Садитесь, попьём чайку, ну, и не спеша поговорим.

— Это хорошо, что вы времени зря не теряете, — сказал Евменов, протягивая портсигар. — Каждый день умудряетесь соблюдать распорядок. Учёба — верное дело. Учить людей нам необходимо. Ни минуты без дела — это похвально.

— А я думал, на меня жалуются, что я людей гоняю, — усмехнулся Молчанов. — Есть недовольные. На воде, мол, сон хороший. Я это дело пресёк.

— Жалобы были, — засмеялся Чаленко, — но я сказал: вы своему взводному в ножки должны поклониться. Он, глубоко штатский человек, из вас настоящих солдат делает…

Смущённый Молчанов не знал что сказать.

— Ну вот что, Иван Сергеевич, придётся вам роту принимать, — улыбнулся Евменов. — Третью роту, тяжёлую.

— Вы верно заметили, Михаил Александрович, я — человек штатский, строитель, прораб, — обратился Молчанов к комиссару. — В боях не участвовал, людей не знаю, рота большая…

— Дорогой Иван Сергеевич, у вас есть авторитет, — прервал его мягко Чаленко. — Есть большой организаторский опыт, вы умеете работать с людьми. А бойцов изучите, пока дойдём до Вытегры. Изучите, сколотите коллектив. Поверьте, у меня чутьё на людей. Вы справитесь, Иван Сергеевич. Дело пойдёт, вот увидите…