- Ты это к чему, товарищ капитан?

- Поменяй кота на женщину, ящик на твое отсутствие, а разложение атомов на секунды. Уехал ты. И с каждой секундой твоя женщина любит тебя все меньше и меньше. Но ни в какой момент ты, наблюдатель с линии фронта, ни в какой момент ты не сможешь сказать: вот, разлюбила. Если ты уехал, то никогда не можешь сказать, любит она тебя или не любит. Да и она сама не знает. Ты все еще пишешь письма, чатишься в 'Контакте', и она тебе каждый день отписывает. Но она уже зажигает с другим на танцполе. Или на работе. Или в парке. Она в твоем ящике. И ты ничего не можешь сделать, только наблюдать. Хотя, можешь вернуться и залезть в этот душный ящик. И женщина Шредингера будет тебя любить. Любить и ненавидеть, за то, что ты залез ей под каблук, в этом тесном ящике. Впрочем, она будет тебя ненавидеть, если ты не вернешься.

- То есть, она в любом случае меня будет ненавидеть?

- Конечно. Она же женщина Шредингера. Ненависть ее качество априори.

- А любовь?

- А любовь только апостерирори.

- Не понял...

- Ненависть дается по определению, без опыта. А любовь дается только с опытом.

- Опять не понял, - честно сказал Воронцов.

- Ненавидеть очень легко, - сказал капитан Бек, осторожно объезжая очередную воронку на дороге. - Ненависть это скорость разложения.

- А любовь?

- Сам догадаешься?

- Скорость созидания?

- Нет. Длительность сохранения. Консервация склада с тушенкой - вот что есть любовь. Чем больше ты сохраняешь, тем больше любви в мире.

- Жадность, что ли? - хмыкнул Воронцов.

- Бережливость.

- Ну не все же женщины такие, как этот кот.

- - Все, дорогой мой, все. Женщина любит тебя, пока ты на нее смотришь. Стоит только отвернуться, - и Бек вздохнул.

- - Ну а те женщины, которые воюют? Здесь, в батальоне?

- - Так они за мужиками приехали. А ты как думал?

- Никак не думал, - неопределенно ответил Воронцов.

А на горизонте чернел террикон. Над терриконом медленно крутилось белое облачко. Тени от облачка крутились по выжженной породе, словно кто-то пытался маскировать огромную пирамиду каменной выработки.

- Жаль, что тебя в гражданке нельзя привезти, - сказал замполит, сворачивая на грунтовку.

- Хрен бы я поехал в гражданке, - передернуло Воронцова.

Он уже ездил по этой трассе. Полтора года назад, щенок, считавший себя кобелем, поехал с комбатом посмотреть на позиции Бахмутки. В 'Чероки' ехали четверо. Водила, комбат, зам и Воронцов. Журналист вертел головой как летчик Первой мировой, натянувший шелковый шарф. Он разглядывал воронки и битые столбы, горелое железо и таблички 'Заминовано'. Он так и не понял, в какой момент по ним стали стрелять. Воронцова моментально выпнули из машины, он скатился в кювет, раздирая джинсы о мерзлый гравий. Злой заорал на него: 'Держи' и кинул ему дежурную 'ксюху'. Воронцов неловко поймал ее, разбивая в кровь руки и путаясь в ремне. Бойцы с МТЛБ посыпались горохом и стали отрабатывать по секторам. Но снайпер из зеленки начал снимать то одного, то другого. Воронцов пополз к раю дороги и высунул ствол 'Ксюхи' над дорогой, начал куда-то стрелять. Магазин, почему-то, кончился почти сразу. Потом было какое-то мельтешение, кто-то нахлобучил ему каску на голову и сунул в руки несколько магазинов. Руки вспоминали НВП и сами все делали. Сами заряжали, сами стреляли не пойми куда. А потом все кончилось. Двух раненых, захлебывающихся кровь, быстро погрузили в 'мотолыгу' и резко дернули с места боя, продолжавшегося минуты полторы. Никто так и не узнал, хлопнули они кого-то из украинской ДРГ или нет, это было не важно. Важно было то, что двое раненых остались в живых. А Воронцова хвалили за то, что он не растерялся. А он не понимал, за что его хвалят, потому что он не только растерялся, но еще и намочил в разорванные джинсы. Он их выбросил уже в Энске, переодевшись в запасные теплые спортивные штаны. Потом стащил с соседней пустой кровати одеяло, укрылся двумя, попытался заснуть. Но перед глазами все еще стоял темно-зеленый лес на белом фоне, и огненные вспышки из него, а в ушах еще были крики и мат раненых. Нос был забит сгоревшим запахом пороха. Он ворочался, ворочался. Потом встал, нашел в своем багаже фляжку коньяка, вышел на улицу и долго курил, разглядывая в темном небе стрелы 'Градов'. А потом он воткнул наушники, включил плеер.

'Все находят время, чтобы уйти. Никто не уйдет навсегда'

Горел в небе свет ста свечей.

Последний глоток из фляжки он заел горстью таблеток валерианы. Только после этого смог уснуть. Тогда он был не в строю, потому и смог выспаться.

А сейчас спать он не имел права, потому ехал, поглаживая цевье и разглядывая зеленку вдоль дороги.

- Почти приехали, - коротко бросил Бек и еще раз свернул.

На небольшой поляне скопилось несколько десятков машин. Над каждой из них реяли флаги. Мрачные люди подозрительно смотрели друг на друга.

Над двумя белыми машинами болтался флаг ОБСЕ. Над одной серой и БТРом - жовто-блакитный. Над тремя синими - флаг ЛНР, на чьем-то 'Уазике' российский над 'Утесом'. Один Бек был без флага. Хотя не, не один. За кустами еще были машины без флагов, но с пропусками ЛНР и Украины под стеклом. В смысле, у одних пропуска ЛНР, у других пропуска Украины.

ОБСЕшники в гражданском, остальные в формах разного вида, даже флектарны с нашивками очередного тербата в наличие. Ну то древние шумеры пожаловали. Звезд ниже капитана не было. Исключение - Воронцов. Забавно и странно.

Воронцов сел, навалившись на правое переднее колесо, достал пачку и закурил. И вдруг подумал: 'Прикольно, меня капитан возил' и тут же забыл про эту мысль, потому что вся эта странная масса людей вдруг зашевелилась, заходила туда-сюда и начала разглядывать его, рядового. Он сделал вид, что он тупой, что он устал, хочет спать и ему скучно, прикрыл глаза и начал рассматривать людей исподтишка.

Да, странная война. Сейчас стоят группками, смотрят друг на друга, а через час стрелять друг в друга будут. Не, капитаны-полковники сами не будут, будут приказы отдавать, чтобы рядовые снарядами кидались друг в друга. И лично рядовой Воронцов будет это делать с удовольствием.

- - Рядовой, ко мне! - раздался зычный бас.

Воронцов нехотя приподнялся, выплюнул сигарету и пошел к подполковнику с простым позывным Петрович. На кой черт позывной с таким отчеством? Зам.комбрига 'четверки' когда-то сам командовал 'Привидением'. Докомандовался, пошел еа повышение. Когда-то Воронцов списывался с ним и по его приглашению приехал делать репортаж о батальоне. Сделал, а потом вернулся служить.

- Товарищ подполковник, рядовой Воронцов по вашему приказанию прибыл, - и козырнул.

- Товарищ рядовой, приступайте.

- К чему?

- Ну что вы там делаете лучше всего? Лопату в руки и обследовать территорию на предмет обнаружения останков человека.

- Есть, только мне не только лопата нужна, щуп еще.

- Есть у нас щуп? - повернулся Петрович к саперному майору.

- Найдем?

- Сойдет? - Петрович повернулся обратно, к Воронцову.

- Сойдет, - согласился тот.

Но тут в разговор влез еще один подполковник, но уже украинский, с желтушным лицом. В левой руке он держал большую кожаную папку коричневого цвета. Наверное, эта папка ещё помнила пленумы ровненского обкома КПСС. Или винницкого, какая разница?

- Я не понимаю, кто это?

- Наш боец. До войны он двадцать пять лет занимался военнон-археологическими раскопками.

- Ну и что? Мало ли кто чем занимался до войны? Я вот табачным бизнесом занимался, что я должен сигареты раздавать сейчас?

- Хотите так раздавайте, мы не против - пошутил Петрович.

- Я настоятельно требую, чтобы в этом... В этом мероприятии должна принять участие и наша сторона.

- Голубчик... - примирительно сказал Петрович.

- Я вам не голубчик!

- Милейший голубчик, так принимайте, кто ж вам мешает!

- Они сторона заинтересованная, - вклинился Бек. Азиатское его лицо было, как всегда бесстрастным. Только глаза еще сузились и взгляд потемнел. - Найдут первые, повредят улики.

- Да какие улики, какие улики? Мало ли кто что наговорил? Четыре года прошло! Четыре! Насмотрелись ваших соловьевых и распятых мальчиков и как попки за ними повторяют. Наша армия военных преступлений не совершала.