И пока их общее тело остывало, он молчали друг в друге. Сердца их стучали в унисон. По коже текли капли пота, стремясь друг к дугу, сливаясь друг с другом.

Одна из капель вдруг потекла по нечувствующему виску Воронцова и кожу вдруг защекотало. Он приподнялся на локте и капля вдруг упала вниз, на лопатку Юли. Непонятно с чего он вдруг закашлялся. Вышел из нее, упал на спину, приподнялся.

- Воды? - хрипло сказала она, не поднимая головы с подушки.

- Я сам, - кашляя, ответил он. - Сейчас свет включу.

- Нет, не включай, - попросила она.

- Почему?

- Просто не включай.

- Ну... Хорошо, - недоуменно ответил Воронцов. - А в чем проблема-то?

- Ни в чем. Просто не включай, я прошу тебя.

'Целых три раза попросила. Подряд. Какая-то проблема?' - подумал Александр и на ощупь нашел на столе пластиковую бутылку 'Ессентуков'. Естественно, едва не уронил початую бутылку 'Луга-Новы'.

Растыка я, - ругнулся он на себя и сделал несколько шумных глотков.

Юля хихикнула и сказала:

- Ты пьешь как зверь.

- Это хорошо или плохо?

- Мне нравится.

Воронцов вспомнил, что за такую манеру питья и еды его вечно воспитывали бывшие женщины. Некультурно. И жена, на первых порах любовавшаяся лопающим мужем, в конце брака с отвращением смотрела на его манеру еды. Он подумал, стоит ли это говорить сейчас? Решил, что не стоит и просто хмыкнул.

- Чего хмыкаешь?

- Да так. Будешь чай? У меня особенный, я из Севастополя привез крымские травы.

- Ой, я же тебе покушать принесла, да, да. Погоди, сейчас я оденусь...

Зашуршали стыдливые девичьи одежды.

- Забавный вы народ, женщины.

- Чем же забавные?

- Мои руки и... И прочее... Везде у тебя побывали, все облапали. А видеть себя не разрешаешь.

- Хорошего понемножку.

- Может, мне тобой любоваться хочется?

- Пе.Ре.Хо.Че.Тся, - сказала она по слогам.

Когда уже Юля включила свет и они прищурились, Воронцов выдал шаблонную свою фразу:

- Красота спасет мир, ты же знаешь. С тебя можно лепить Венеру, только с руками и показывать за деньги.

Но она сразу почувствовала фальшь:

- На пикап-тренингах научили так нелепо льстить?

- Почему нелепо-то?

- Потому что красота не спасает мир.

- Ну как, Достоевский же...

- Ты не забыл, что я с филфака? Во-первых, это не Достоевский, а его персонаж, достаточно глуповатый для такой фразы. Ты же сам писатель, разве твои персонажи и ты одно и тоже?

- Нет, конечно.

- Так, тут перчики фаршированные, ешь.

- Юль, неудобно...

- Давай, давай, неудобно ему. Отработаешь. Так вот, во-вторых. О чем это я? А... Ты когда-нибудь видел, чтобы красота спасала кого-то? Вышли такие мужики на рать, увидели восход - ух, емана, красота какая и разошлись, всхлипывая от восхищения. Троянская война из-за чего началась? Из-за разногласий олимпийских богинь во взглядах на эстетику.

- Красивая. Умная. Готовишь вкусно. Где засада? - пробурчал Воронцов, поглощая перцы.

- Характер злобный, - ответила Юля.

- Посмотрим, - неопределенно ответил Воронцов.

- Шо посмотрим? Замуж не пойду.

- Чего тогда еду притащила?

- Жалко тебя, тощего. Да и себя. Костями, небось, синяков мне настучал. Ой, подчеревок же!

И тут Воронцов едва не умер от запаха. Если перчики, с мясом и рисом, в нужной пропорции таяли на языке, то подчеревок. Запах его разлился негой по комнате, немедленно замаскировав насыщенный аромат любви. У себя, на Севере, он рассказывал, что салом на Украине, обычно, называют кусок копченого мяса с белыми прожилками. Ему не верили. А зря. Хотя и классические виды сала были, но Воронцов предпочитал этот шедевр. И ведь каждый раз вкусы разные. Он не вникал в детали - как, кто и когда его делает. От чего зависит вкус - от времени года, количества и разнообразия приправ, сорта дыма, направления ветра или травы, которое ела свинюшка. Любой, ну почти любой, подчеревок таял на языке словно шоколад, обволакивая все твое существо чабрецовым запахом степей и полынного ветра.

- А ты говоришь, что красота не спасает, - прожевав полупрозрачный ломтик, сказал Воронцов. - Вот эта гастрономическая красота точно спасает.

- От чего?

- От всего.

- У хохлов этого сала было завались, и что? - слово 'хохлы' она выделила особо презрительно.

Извини. А вообще, ты права, конечно. Какая там красота, - потер он висок. - Красота не спасает мир. Она его уничтожает.

- О как! - удивилась Юля, забралась на кровать и устроилась там, сев по-турецки. - интересная теория.

- Ну так... Вот если красоту возвести в абсолют, как в этой фразе. И представить, что мир достиг этого абсолюта. Дальше что? Все. Конец движению. Мир замер. Дальше ничего нет. И наступает смерть.

- Стало быть что?

- Стало быть мы живы, пока несовершенны.

- Тогда... Выпьем за несовершенность?

- У меня только водка, - сказал Воронцов.

- Я знаю. Поэтому принесла с собой домашнее вино. Херес. Ему двадцать лет. Подарили.

Она достала из сумки с продуктами бутылку, завернутую в пакет. Запыленная, грязная бутылка. На этикетке проглядывалась надпись: 'Союз Виктан. Водка Водограй. Особая'.

- Будешь?

- Будешь, - согласился Воронцов.

О, боги, боги! В ароматах вина он не понимал. Но чуял, как собака, терпкий воздух Причерноморья.

- Откуда оно?

- Из Крыма. Командир привез. Сказал, что бы берегла для особого случая.

- Я особый случай? Польщен.

- Я не знаю. Просто три года ждала этого особого случая. Надоело ждать и думать - какой из случаев особый.

- Умеешь ты...

- Что?

- Говорить правду.

- Завтра кого-то из нас могут убить, зачем врать?

Воронцов согласился, что не зачем.

- Тогда иди сюда. И свет выключи.

- Может лампу настенную...

- Нет! - резко ответила она. - Я же сказала.

- Да ладно, ладно...

И был выключен свет, и это было хорошо. Снова рычали молнии на джинсах и шелестели футболки. Хлопок и лен сплетались на полу. Они пачкали простыни и хлюпали телами. В абсолютной темноте не мелькали тени, но это не мешало одному телу брать, другому отдавать. И непонятно, где и чье это было тело. Руки были глазами, а языки руками. Они брали друг друга осторожно, словно в первый раз, потому что первый раз был слишком чувственным и торопливым, а второй безумным и диким. Сейчас же они любили друг друга не торопясь. В какой-то момент Воронцов вдруг почуял стеснение Юли. Да, сейчас он тоже хотел этой подвальной темноты. К чертям, разглядит небольшое брюшко, седые волосы на груди и торчащие ребра - не Ален Делон. Если Воронцова хочет какая-то женщина - значит, ей что-то надо от него. Он отогнал эту мысль и снова погрузился в женщину. Он ее не любил, она его не любила. Просто иногда хочется тепла. Человечьего тепла. Мокрого. Скользкого.

- У меня не может быть детей, - шепнула она, когда устроилась сверху.

- Да, - понял он ее.

Первый раз - самый страстный. Второй - самый эмоциональный. А третий уже радует знанием тел друг друга. Уже можно не торопиться. Уже можно снова изучать - как отзовутся тела на ласки. И тела отзывались, словно гитары в унисон. И когда они, наконец, окончательно подстроились - открылся космос. Кружились головы, кружилась кровать, простынь сползла на пол, а они летели сквозь пространство и время. А мимо проплывали кометы и созвездия, сонмы звезд и чужие планеты. Комната светилась алым и малиновым, вишневым и розовым. А после два крика в один голос и они замерли неподвижно, а затем уснули, переплетя пальцы.

Через какое-то время Воронцов проснулся и шепотом сказал:

- Я завтра в Энск. Надо.

- Угу, - сквозь сон сказала Юлька.

- Тебя Ашотович не спалит?

- Да пофиг, - повернулась она к нему спиной.

Он обнял ее, прижался к теплой спине и не только спине:

- Ну, пофиг, так пофиг.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Утром ее опять не было под рукой. Если бы Воронцову было лет двадцать - он бы загрустил. Но ему было близко к полтиннику, поэтому он только вздохнул, закурил, включил свет и начал собираться.

Да, с тремя сумками, рюкзаком и ноутом ехать на автобусе - тяжко. Пришлось выйти на свежий воздух и вызванивать такси. Забавно, но узнавая адрес, диспетчера почти сразу давали отбой. Ехать в Энск никто не хотел.