— Значит посольство свою работу честно справило?
— Честно.
— Ничего такого не прознали?
— Нет.
— А про то, что у Афанасия мальчика похожего на Дмитрия видели, почему не говоришь?
— Нелепица, правитель. Князь Василий справлялся. Слухи это беспочвенные.
— Что?
— Дивлюсь сколько у тебя послухов. Ты и без меня все знаешь. А князь Василий? Я брата его убил. Так что вот такие у нас отношения.
— Еще что?
— Что… Еще митрополит Геласий под стол свалился на поминках.
— То дела духовные… Пусть Бог сам своих слуг стреножит.
— Что-то еще? Говори, говори. Пёх.
— Из прошлого для тебя послание, правитель.
Следующую новость правитель встретил с удивлением. Присел, помолчал и все еще не веря, переспросил:
— Сам видел?
— Своими глазами.
— Как же… Ты же убил его?
— Я его убил… Вот этой самой саблей.
— И он в Москву идет?
— Идет с сибирской казной.
— Что же… Ты его ко мне приведи, Пёх… Такая встреча.
— Если дойдет…
— Позаботился?
— Постарался да. — поклонился Пёх.
Правитель говорил царю. Говорил много и красноречиво. Про дела посольские, про решение и вынужденное и нужное. А царь после недолгого молчания спросил совсем про другое. По мысли правителя совсем человеческое, а значит пустое.
— Царица мне рассказывала, Борис Федорович. Больно часто стал Федор Никитич Романов… Ведь никогда ранее в Золотой Палате не служил, а теперь через день стоит. Я думаю неспроста это.
— Неспроста, государь. Романовых посильнее привязать надо.
— К царице.
— Федор Никитич, молодец на всю Москву известный, а у царицы девок, что твой малинник. Самое место для нашего медведя.
— Ладно, коли так.
— Решать что-то надо, государь.
— Они мои родичи. Бедный Дмитрий… Как и не было. Ветер дунул и улетел.
— Если родичи, то и пострадать должны более всех.
— А царица? Ведь не опасна она совсем.
— Из Нагих самая опасная. Давно ей надо было постриг принять. Ей там спокойней будет. И нам.
— Так молода.
— Самое время запереть… И Углич.
— Что Углич?
— За Камень надо посадских поднимать.
— Весь город? Мыслимое ли это дело? Виноватых накажи, но весь город? Не дам. Не дам своего дозволу.
— Батюшка твой по-иному мыслил.
— Не могу. Тысячи мужиков, баб. Детей губить. За что?
— Чтобы держава крепче стояла. Чтобы никто и не думал шатать здание Третьего Рима.
— Что мне твой Третий Рим, когда о душе своей думать надо. Такой грех на себя брать. А ты? Разве ты не боишься?
— Мне за свою душу бояться нечего. Она в державе твоей растворена.
— Людей невинных губить?
— Так оно иногда выходит. Батюшка твой это хорошо понимал.
— Но я не батюшка. Мне мерзко и противно все что он делал.
— Мерзко, государь. Противно. Но ей-ей, лучше один Углич, чем вся Русь в огне междусобиц сгорит.
— Не знаю. Не знаю. Голова пылает. Ничего понять не могу. Спаси, спаси меня Борис.
К сестре правитель пошел не один. Разговор предстоял тяжелый и неуютный. Он взял с собой жену, надеясь на возможность убеждения, но зная сестру, готовился к натиску.
— Вдовоем? — спросила царица. — Что же такого страшного?
Начала Мария.
— Государь упирается. Не хочет принять сторону твоего брата.
— Что же ты советуешь, брат и правитель?
— Правитель и брат, царица.
— Углич поднять и за Камень отправить. — сказала Годунова.
— Не понимаю. Всех?
— До единого.
— И правильно государь запрещает… Нет, нет я Федора уговаривать не буду.
— О себе подумай, царица. О вашем с государем счастии.
— Что же.. — добавил Борис. — Тогда я уговаривать бояр не буду… Пусть другую царицу ищут, которая трону наследника даст.
Ирина победно рассмеялась.
— Напужал… Может я этого и желаю, да только мужа жалко. Да и что вы без меня?
— Не говори так, царица. — предупредила Мария.
— Пусть. — остановил жену Борис.
— Разве не нашей милостью ты у власти, Борис?
Внезапно Годунов схватил сестру за шею. Притянул к себе.
— Молчать! Молчать! Если бы не я… Давно бы вас, с твоим блаженным… Как крыс. Забыла, забыла Бельского мятеж? Кто тебя спас?
Царица вырвалась.
— Себя. Себя ты спас.
— Верно, верно. Только кроме себя, я и тебя берегу, дуру царственную. Меня не будет, вы и дня не протянете.
— Тебе то это зачем? Столько людей терзать?
— Незачем. Поэтому и терзаю. Разумеешь?
— Поговори с царем, царица. Он себя показать должен. Так чтобы другие навсегда запомнили, как восставать против трона.
В лесу недалеко от московского шляха приставы Пеха ждали сибирское посольство. Сидели вокруг костра и жарили весенние грибы на палках. Маркел рассказывал.
— Я когда за Камень ходил у зырян пожил. Ух, они мухоморят знатно. С утра до ночи отвар этот пьют.
— Неужто сам пробовал?
— Таить не буду. Оскотинился однажды. А что? Обещал шаман, поп местный, лепоту увижу невыразимую.
— Увидел?
— И говорить нечего. Всю ночь пропужался… Медведи какие-то лысые, будто в бане. Ёлки ходячие и муравей огроменный в плечо все толкает: «Люб я тебе иль нет, Маркелко?» Бусики даришь, а под венец не зовешь. Тьфу! А ведь всего то девок голых заказывал…
Раздался треск. С дерева вместе с ветками и листьями ссыпался дозорный.
— Кажись едут.