— Признаться нет.

— Вот. Вот. Ленивы вы и не любопытны. Был здесь один… Лекарь. Чистотелом лечил бородавки. Сосуд суеверий. А ведь всякий кто знаком с трудами Парацельса и Гиньоля знает, что здесь первейшее средство — слюна одноглазого или рог индейского единорога.

— Ты царевича пользовал, великий мастер?

— А что тебе?

— Царевич падучей мучался и у меня в посольстве один казак страдает. Хотел у тебя немного мудрости раздобыть, а лучше пол скляночки со снадобьем волшебным.

— Сперва скажи, где в Венеции маэстро Брабанти живет?

— Так. Виа Гранде. Третий дом со змеиной лестницей, рядом с палаццо Ветренниц.

— Да. Да. Но как поразительно. Темный московит и грандиозный Брабанти.

И вновь Василий Шуйский встретился с царицей Марией. И лицемерие удвоилось. Царица Мария рыдала, князь Василий утешал.

— Если позволишь, царица.

Царица взяла платок.

— Что с нами будет, князь Василий?

— Плохо дело, царица. Что скрывать? Служилых людей побили, посадских возмутили. Никто такое не простит. Земля наша только в себя приходить стала после грозного правителя. Со шведами замирились, с ляхами не воюем. А тут внутри смута. Не простит правитель.

— А Дума? Дума разве не встанет? Ведь не смерды мы, не черное тягло. И Углич наш город удельный.

— Дума? Думе нынче думать не велят, царица.

— Что же это? Монастырь? Не хочу. Я жить хочу.

— Кто не хочет? Я вот тоже хочу. Понимаешь, царица? Разве что повинится слезно. Перед царем, патриархом и Думой. Все рассказать обстоятельно. Как братья твои на бунт Углич поднимали, как брусенную избу жгли да грабили.

— Там только Михаил был.

— Что же. — задумался Шуйский. — Не поняли мы друг друга, царица. Пойду.

— Стой!

Шуйский решил, что поддалась царица. Но вместо согласия с его условиями услышал.

— Утирку возьми.

Только у самой двери он услышал долгожданное.

— Что писать? Говори князь.

Перед царицей Марией стоял Степан с перекинутым через руку платьем.

— Что стоишь? Садись. — сказала царица Мария.

— Как велено было. Платье принес.

Степан осторожно присел рядом. Царица страстно его обняла.

— Обними, обними меня. Холодно мне, Степушка. Сыночка сегодня проводили.

— Хорошо проводили. — проворчал Степан. — Митрополит под стол свалился и два блюда скурдыкнули.

— Не жалко тебя меня совсем. Не люба?

— Когда Алену отпустишь? Обещала.

— Некого мне отпускать. 2 недели назад к Хворостининым отправили. Будет теперь старому воеводе постель стелить. А ты забудь. Забудь ее совсем. Меня люби.

Степан подмял царицу под себя и начал ее душить. Хрипел в подкрашенное отвратительно прекрасное лицо.

— Какие же вы чудо-юды. Нелюдь. Себя только видишь Думаешь не знаю, все я про тебя знаю.

Уже в полузабытьи Мария нащупала рукой тяжелый кубок и ударила Степана в висок. Мария выбралась из-под тяжелого обеспамятевшего тела. Позвала слуг. Показала на лежащего Степана.

— Напасть на меня хотел.

— В холодную? — спросил кто-то из слуг.

— На псарню. Собаки пусть в куски рвут… Душа холопья.

Акундин зашел, низко сгибаясь и держа перед собой свою приказную шапку.

— Сокол мой пришел. — всплеснула руками Макеевна. — Господарь всевеликий. Много ли сегодня душ христианских погубил, павлин московский?

— Поработали сегодня. Нечего сказать. Скоро в Москву… Слава Богу.

— Смотри-ка и не прячет глаза свои бесстыжие.

— Мне стыдиться нечего. Я службу справляю.

— А душа? Бога не боишься?

— Если где и грешен, то государь отмолит… Что у нас сегодня? Что это?

— Али не видали такого на Москве?

— Уморительные пирожки. А почему вареные?

— Пельмени это.

— Чего?

— Дундук москальский. Пельмени — ухо медвежье по-пермяцки.

— Ну-ка. — с опаской Акундин попробовал незнакомое блюдо.

— Однако… Ты мне тетка с собой завернешь. Пару десятков.

— Во-во. Вези. Москву знакомь Жрете там незнамо что. Нищеброды золоченные.

На оскорбления Акундин отвечать перестал. И привык и слишком вкусно было. Спросил с набитым ртом.

— А что это с пустобрехом вашим? Кажись хворает?

— Падучая у него, у Барабана нашего. Сколь раз говорила Торопке. Сведи в лес раз дом не бережет.

— Смотри-ка будто человек.

— А что он, пожалуй, побольше человек, чем некоторые.

Тимоха Колобов бежал по улице, высоко подняв вверх игрушку-трещотку.

— Куда бежишь, Тимох?

Мальчик остановился и увидел Каракута.

— Так к дворцу. Там город весь. Посольство сегодня уезжает.

— Вместе пойдем. Спросить тебя хотел, Торопка. А вот дежка, который тогда с царевичем был. Он с Волоховым ни о чем не говорил?

— Не. Дежка потом прибежал. Как все случилось, но до царицы. К царевичу склонился, а потом ушел.

— Так он подошел к царевичу?

— А я как сказал? Потом Волохова набежала, за ней царица и давай орать наперегонки. Как в ведро пустое палкой.

Подойдя к дворцу, перед толпой они увидели Дашу, Торопку, рядом с которым вышагивал Барабан. При виде Каракута Даша демонстративно взяла Торопку под руку.

— Что это вы? — спросила Даша.

— Казак как маленький. Всё загадки задаёт. Здоров Барабан. Гляди, что у меня есть.

Торопка показал псу свою вертящуюся трещотку.

— Пойдем с нами, Каракут. — сказал Торопка.

— Отчего же не пойти. Пойду. Ты чего, Барабан?

Барабан медленно лег на землю и начал дрожать, царапая землю когтями.

— Нож есть. — спросил Торопка.

— Держи. — Каракут передал нож стрельцу. — Никак падучая?

— Она, холера.

Торопка всунул нож между зубами.

— Сызмальства у него. Чего сейчас грохнулся. Непонятно.

Каракут огляделся и внимательно посмотрел на крутящуюся на солнце игрушку.

— Казак, казак? Чего сказать хочу?

— Ну? — Каракут задумчиво посмотрел на Тимоху.

Тот ждал. Каракут сдался. Сунул не глядя сколько взял из кошеля.

— Держи, купец сопливый.

— А лаяться то чего? Купец всему делу венец.

— Чего хотел-то.

— Так я ж рассказывал. Дежка, который к царевичу подходил.

— Что дежка.

— Да вон он. — Тимоха круто обернулся — С телегой нарядной скачет.

Каракут увидел Пеха.

Пех взял с собой около десятка приставов. Хотел меньше, но при зрелом размышлении решил не рисковать. Каракут и раньше кротким нравом не отличался, а что теперь с ним? Черт его знает где бывал и чему научился. Пока ехали, все думал как бы получше все обставить, а главное тихо. Все сложилось само собой. Прямо навстречу попался бывший друг. Да не один, а вместе со здоровым усатым казаком. Пех дал команду, и приставы выстроились подковой, обступили казаков, но так чтобы не близко. Сторожко держались.

— А полк левой руки где? — поинтересовался Каракут у Пеха. — Кто ж на брань с такой мелочью выступает?

— Главное, чтобы ты деру не дал. Как раньше. — ответил Пех.

— Ты что его знаешь? — спросил Каракута Рыбка.

— Кто ж Пеха не знает.

— Я не знаю.

Пех вмешался.

— Пойдем, Каракут. Шуйский ждет.

— Я с тобой Каракут.

— Я справлюсь, Рыбка.

Пех перевел взгляд на Рыбку.

— Ты моих людей положил?

— А ты где был? — спросил Рыбка. — Лежали бы вместе.

— Идем, Пех. — позвал Каракут. — Я тебе нужен.

Пех смерил Рыбку презрительным взглядом и развернул коня.

Каракут ждал недолго. Вошел Шуйский и прошел к столу, бросив на ходу, как будто расстались только вчера.

— А. Федор. Садись, садись. Уезжать пора, а делов..

— Уже по второму разу Углич опрашиваете. Зачем? Коли вопросов правильных не ставите?

— О чем ты?

— Вас мало-мало рать Куликовская, а ножика так и не нашли, что при царевиче был.

— У тебя ножик?

— У меня.

— А ну покажь.

Каракут передал нож Шуйскому.

— Особый нож. — Шуйский потрогал пальцами треугольное лезвие. — Откуда он у царевича?

— Волохов Осип подарил.

— А он где взял?

— Когда узнаю, многое откроется. Еще скажу.

— Говори.

— В тот день на дворе Нагих Пеха видели в дежку переодетого.

— Что же получается. Это Волохов с Пехом?

— Не так… Жильцы, мальчишки, которые с царевичем были, говорят, что Волохов к тому времени ушел, а Пех и не подходил вовсе. Когда все случилось, подбежал. Посмотрел на царевича и ушел.

— Это всё?

— Пех Русина Ракова губного старосту убил. За что не знаю.

— А то что Пех знаешь?

— Через ухо в мозг. Смерть мгновенная. Я такие штуки уже видел.

— Староста это земства забота. Кто его и зачем. По главному есть еще что?