— Значит посольство свою работу честно справило?

— Честно.

— Ничего такого не прознали?

— Нет.

— А про то, что у Афанасия мальчика похожего на Дмитрия видели, почему не говоришь?

— Нелепица, правитель. Князь Василий справлялся. Слухи это беспочвенные.

— Что?

— Дивлюсь сколько у тебя послухов. Ты и без меня все знаешь. А князь Василий? Я брата его убил. Так что вот такие у нас отношения.

— Еще что?

— Что… Еще митрополит Геласий под стол свалился на поминках.

— То дела духовные… Пусть Бог сам своих слуг стреножит.

— Что-то еще? Говори, говори. Пёх.

— Из прошлого для тебя послание, правитель.

Следующую новость правитель встретил с удивлением. Присел, помолчал и все еще не веря, переспросил:

— Сам видел?

— Своими глазами.

— Как же… Ты же убил его?

— Я его убил… Вот этой самой саблей.

— И он в Москву идет?

— Идет с сибирской казной.

— Что же… Ты его ко мне приведи, Пёх… Такая встреча.

— Если дойдет…

— Позаботился?

— Постарался да. — поклонился Пёх.

Правитель говорил царю. Говорил много и красноречиво. Про дела посольские, про решение и вынужденное и нужное. А царь после недолгого молчания спросил совсем про другое. По мысли правителя совсем человеческое, а значит пустое.

— Царица мне рассказывала, Борис Федорович. Больно часто стал Федор Никитич Романов… Ведь никогда ранее в Золотой Палате не служил, а теперь через день стоит. Я думаю неспроста это.

— Неспроста, государь. Романовых посильнее привязать надо.

— К царице.

— Федор Никитич, молодец на всю Москву известный, а у царицы девок, что твой малинник. Самое место для нашего медведя.

— Ладно, коли так.

— Решать что-то надо, государь.

— Они мои родичи. Бедный Дмитрий… Как и не было. Ветер дунул и улетел.

— Если родичи, то и пострадать должны более всех.

— А царица? Ведь не опасна она совсем.

— Из Нагих самая опасная. Давно ей надо было постриг принять. Ей там спокойней будет. И нам.

— Так молода.

— Самое время запереть… И Углич.

— Что Углич?

— За Камень надо посадских поднимать.

— Весь город? Мыслимое ли это дело? Виноватых накажи, но весь город? Не дам. Не дам своего дозволу.

— Батюшка твой по-иному мыслил.

— Не могу. Тысячи мужиков, баб. Детей губить. За что?

— Чтобы держава крепче стояла. Чтобы никто и не думал шатать здание Третьего Рима.

— Что мне твой Третий Рим, когда о душе своей думать надо. Такой грех на себя брать. А ты? Разве ты не боишься?

— Мне за свою душу бояться нечего. Она в державе твоей растворена.

— Людей невинных губить?

— Так оно иногда выходит. Батюшка твой это хорошо понимал.

— Но я не батюшка. Мне мерзко и противно все что он делал.

— Мерзко, государь. Противно. Но ей-ей, лучше один Углич, чем вся Русь в огне междусобиц сгорит.

— Не знаю. Не знаю. Голова пылает. Ничего понять не могу. Спаси, спаси меня Борис.

К сестре правитель пошел не один. Разговор предстоял тяжелый и неуютный. Он взял с собой жену, надеясь на возможность убеждения, но зная сестру, готовился к натиску.

— Вдовоем? — спросила царица. — Что же такого страшного?

Начала Мария.

— Государь упирается. Не хочет принять сторону твоего брата.

— Что же ты советуешь, брат и правитель?

— Правитель и брат, царица.

— Углич поднять и за Камень отправить. — сказала Годунова.

— Не понимаю. Всех?

— До единого.

— И правильно государь запрещает… Нет, нет я Федора уговаривать не буду.

— О себе подумай, царица. О вашем с государем счастии.

— Что же.. — добавил Борис. — Тогда я уговаривать бояр не буду… Пусть другую царицу ищут, которая трону наследника даст.

Ирина победно рассмеялась.

— Напужал… Может я этого и желаю, да только мужа жалко. Да и что вы без меня?

— Не говори так, царица. — предупредила Мария.

— Пусть. — остановил жену Борис.

— Разве не нашей милостью ты у власти, Борис?

Внезапно Годунов схватил сестру за шею. Притянул к себе.

— Молчать! Молчать! Если бы не я… Давно бы вас, с твоим блаженным… Как крыс. Забыла, забыла Бельского мятеж? Кто тебя спас?

Царица вырвалась.

— Себя. Себя ты спас.

— Верно, верно. Только кроме себя, я и тебя берегу, дуру царственную. Меня не будет, вы и дня не протянете.

— Тебе то это зачем? Столько людей терзать?

— Незачем. Поэтому и терзаю. Разумеешь?

— Поговори с царем, царица. Он себя показать должен. Так чтобы другие навсегда запомнили, как восставать против трона.

В лесу недалеко от московского шляха приставы Пеха ждали сибирское посольство. Сидели вокруг костра и жарили весенние грибы на палках. Маркел рассказывал.

— Я когда за Камень ходил у зырян пожил. Ух, они мухоморят знатно. С утра до ночи отвар этот пьют.

— Неужто сам пробовал?

— Таить не буду. Оскотинился однажды. А что? Обещал шаман, поп местный, лепоту увижу невыразимую.

— Увидел?

— И говорить нечего. Всю ночь пропужался… Медведи какие-то лысые, будто в бане. Ёлки ходячие и муравей огроменный в плечо все толкает: «Люб я тебе иль нет, Маркелко?» Бусики даришь, а под венец не зовешь. Тьфу! А ведь всего то девок голых заказывал…

Раздался треск. С дерева вместе с ветками и листьями ссыпался дозорный.

— Кажись едут.