Внимая этим речам, людоед испугался: «Царь Сутасома, как видно, — праведник и человек, знающий благо. Нельзя мне его есть, а не то как бы голова моя не разорвалась на семь кусков, или как бы мне не провалиться сквозь землю». — Сдаётся мне, приятель, что съесть тебя мне не под силу, — сказал он и прибавил:
— Я лучше отраву приму добровольно,
За хвост буду дёргать злобную кобру:
Ведь у того голова разорвётся,
Кто человека, верного слову,
Такого, как ты, вознамерится съесть.
— Ты подобен смертельному яду, никто не станет тебя есть, — сказал он Великому и вновь попросил прочесть ему строфы.
— Ты недостоин внимать этим строфам, толкующим о безупречной дхарме, — ответил Бодхисаттва, желая пробудить в нем почтение к дхарме.
«Должно быть, эти строфы и впрямь необыкновенные, — решил людоед. — Ведь Сутасома — первый мудрец на всей Джамбудвипе. Я его отпустил, а он выслушал строфы, почтил того, кто ему их преподал, и вернулся назад, на верную смерть. Выходит, ему ничего больше не нужно от жизни». Тут людоеду ещё сильнее захотелось их услышать, и он почтительно попросил:
— Бывает, что люди, услышав дхарму,
Добро и зло различать начинают.
Прочти мне строфы, и я, быть может,
Тоже стану дхарме причастен.
«Вот теперь людоед действительно хочет слушать, и пора мне их поведать», — подумал Великий.
— Слушай, приятель, внимательно, — начал он, воздал хвалу строфам так же, как это сделал брахман Нанда и, покрывая голосом все шесть небес мира желаний, прочёл людоеду те строфы.
Боги внимали ему и восклицали: «Превосходно!»
И оттого ли, что Сутасома хорошо прочёл строфы, а может, и оттого, что сам людоед был умён, но только того пронзила мысль: «Не сам ли всеведущий просветлённый произнёс эти строфы?» — и от радости все существо его просияло радугой цветов. К Бодхисаттве он проникся тёплой приязнью, словно увидел в нем своего царственного отца, возведшего его на престол.
«У меня нет золота ни в слитках, ни в звонкой монете — ничего, чем бы я мог достойно отблагодарить Сутасому, но за каждую строфу я пообещаю ему исполнить по одному его желанию», — подумал он и сказал:
— Воистину, смысла полны эти строфы,
А выраженье приятно для слуха.
Ты мне их, воитель, прекрасно преподал.
Я в восхищении и рад безмерно,
И в благодарность за это, кшатрий,
Исполню четыре твоих желанья.
— Вряд ли ты сможешь исполнить мои желанья, –
недоверчиво ответил ему Великий.
— Ведь ты о смерти своей не заботишься вовсе,
Ни небо, ни ад, ни зло и ни благо
Тебя нимало не занимают.
Дурному привержен, утробе ты служишь.
Как можешь ты, грешник, исполнить желанья?
Представь: назову я тебе желанье,
А ты его исполнять не захочешь.
Начнутся у нас пререканья и споры,
А рассудительному человеку
От них подальше лучше держаться.
«Нет, не верит он мне, — подумал людоед. — Что ж, я ему поклянусь».
— Давать не следует обещаний,
Которых потом не сможешь исполнить.
А ты говори и не сомневайся.
Исполню, хотя бы ценою жизни.
«Он говорит очень смело, — подумал Великий. — Похоже, от слова он не отступится. Хорошо! Но если своё главное желание — чтобы он закаялся есть человечину — я выскажу сразу же, то ему будет нелегко меня ослушаться. Лучше я сначала назову три других желания, а это пусть будет последним». И он произнёс:
— Арию арий всегда товарищ,
С умным разумный всегда сойдётся.
Хочу увидеть тебя столетним
Первое это моё желанье.
Услышав это, людоед исполнился радости. Он подумал: «Этот царь, из-за меня едва не лишившийся царства, желает теперь долгой жизни мне, отъявленному разбойнику, принесшему ему столько зла и покушавшемуся его съесть! Как же он ко мне расположен?» Людоеду и в голову не пришло, что в желании был скрытый умысел. И он в таких словах согласился ему последовать:
— Арию арий всегда товарищ,
С умным разумный всегда сойдётся.
Пусть ты увидишь меня столетним –
Да сбудется это твоё желанье.
Тогда Бодхисаттва сказал:
— Тех кшатриев, на дереве висящих,
Властителей, помазанных на царство,
Хочу, чтоб ты избавил их от заклятья –
Второе таково моё желанье.
Итак, вторым его желанием было сохранить жизнь ста пленникам-царям. Людоед и на это согласился:
— Тех кшатриев, на дереве висящих,
Властителей, помазанных на царство,
Согласен я избавить от заклятья –
Пусть сбудется твоё это желанье.
А как же они сами, те кшатрии, — слышали они их разговор или нет? Кое-что слышали, но не всё. Людоед развёл костёр поодаль от дерева, чтобы пламя и дым не повредили ему, а Великий разговаривал с ним, сидя между костром и деревом, поэтому слышали они их через слово. Теперь они стали ободрять друг друга: — Не бойтесь, скоро Сутасома усмирит людоеда. В этот миг Сутасома сказал:
— Пленил ты кшатриев больше сотни,
Продёрнул несчастным верёвки в ладони,
Льют они слезы и тяжко страдают.
Назад отпусти их в родные царства –
Это третье моё желанье.
Почему же Великий третьим назвал такое желание — чтобы людоед отпустил кшатриев обратно в их царства? А вот почему. Людоед ведь мог их и не съесть, но из страха, как бы они ему не отомстили, он мог либо оставить их своими рабами, либо просто убить и выбросить трупы, либо продать в рабство на чужбине. Потому Сутасома и пожелал освобождения царей особо. Людоед согласился:
— Пленил я кшатриев больше сотни,
Продёрнул несчастным верёвки в ладони,
Льют они слезы и тяжко страдают.
Но я отпущу их в родные царства,
Пусть сбудется это твоё желанье.
Только теперь Бодхисаттва назвал четвёртое желание:
— Царство твоё давно в запустенье,
Невзгоды подданных одолели,
Народ попрятался по пещерам –
Есть зарекись человечье мясо!
Четвертое это моё желанье.
На это людоед только хлопнул в ладоши и расхохотался: — Почтенный Сутасома, что это за речи! Разве я могу исполнить такое желание? Назови мне лучше что-нибудь исполнимое.
Ведь это моя любимая пища,
Из-за неё я в лесу очутился,
Как я могу от неё отказаться?
Прошу, назови иное желанье.
— Ты говоришь, что не можешь дать такого зарока — сказал ему на это Великий, — потому что тебе очень нравится человечина. Но тот, кто свершает грех ради удовольствия — просто глупец.
О воин! Кто равен тебе по рожденью,
Не должен давать своим прихотям воли.
И разве ты сам себе не дороже
Услад, что цари себе позволяют?
— Что же мне теперь делать? — встревожился людоед. — Я не могу ни Сутасому заставить взять обратно это желание, ни сам перестать есть человечину. И с глазами, полными слёз, он сказал:
— Мне столь по душе человечье мясо,
Что мне невмочь от него отказаться.
Имей снисхождение, Сутасома,
Прошу, назови иное желанье.
Бодхисаттва ответил:
— Кто прихотям своим бездумно потакает,
Гонясь за ними, тот себя напрасно тратит.
Подобно пьянице, что выпил чашу с ядом,
Страдать он тяжко после смерти будет.
А тот, кто, взвесив всё, их отсекает
И выбирает будущее благо –
Ведь так больной лекарство принимает, –
Блаженствовать тот после смерти будет.
Людоед жалостно возразил:
— Я мать свою и отца оставил,
Рукой махнул на все наслажденья,
Я ради мяса в лесу очутился:
Как от него я могу отказаться?