В этот миг раздался глас: «Царь Сутасома достойно оценил строфы. Он вдесятеро поднял назначенную цену! Прекрасно! Прекрасно!» Этот глас дошёл и до царских родителей. — Что за шум? — удивились они, а разузнавши, в чем дело, рассердились на Великого, ибо были скуповаты. Он же, простившись с брахманом, пришел приветствовать их. Отцу его было до того жалко денег, что он и не спросил: — Как же ты, сынок, вырвался из рук этого лютого разбойника? — а сразу сказал, — Правда ль, сынок, что за каких-то четыре строфы ты отдал четыре тысячи? — Правда, — ответил тот.

сказал тогда отец.

— Я, отец, хочу не много денег иметь, а знать много мудрых речений, — ответил Великий, пытаясь образумить его. –

продолжал он. –

От таких слов у отца царя зажгло в груди: — Сынок, Сутасома, что это за речи! Я прикажу войску, и оно пленит разбойника! И он произнёс:

И отец и мать стали со слезами молить его:

— Не уходи, сынок! Это невозможно! Зарыдали шестнадцать тысяч танцовщиц и все обитательницы женской половины дворца:

— На кого, господин, ты нас покидаешь? Во всем городе ни один человек не остался спокоен. Когда люди узнали, что царь, выходит, был отпущен людоедом под честное слово, только чтобы выслушать строфы о дхарме, стоящие каждая сотню монет, и принять с почётом того, кто их принёс, и теперь прощается с родителями, собираясь вернуться к разбойнику, — весь город пришел в смятение.

Бодхисаттва же ответил родителям:

Батюшка и матушка, не печальтесь вы обо мне! — утешал он родителей. –

Попрощался он с родителями, прочим дал свои наставления и ушёл.

Людоед тем часом думал: — Если мой былой товарищ Сутасома и впрямь хочет прийти — пусть приходит, а если нет, что же: пусть мой лесной дух делает, что ему вздумается, а я зарежу этих царей и принесу жертву пятью сортами сочного мяса. Он сложил костёр, запалил огонь и, дожидаясь углей, сидел и тесал кол. Пришел Сутасома. Завидев его, людоед обрадовался:

— Ну что, любезный, сделал ты своё дело?

— Да, государь, — отвечал Великий. — Я выслушал строфы, преподанные Десятисильным Кашьяпой, и отблагодарил научившего меня брахмана. Выходит, что своё дело я сделал.

Слыша такие речи, людоед подумал: «Царь совсем не боится. Он говорит как человек, победивший страх смерти. Откуда такое чудо? Раз он сам говорит, что услыхал строфы, преподанные некогда Десятисильным Кашьяпой, значит, больше и искать нечего — это их могущественное воздействие, — решил он. — Надо бы попросить, чтобы он мне их прочёл, тогда и я стану бесстрашным. Так и поступлю». И он обратился к Сутасоме:

— Зарезать тебя я потом успею, Ведь мясо лучше жарить на углях. Пока дрова до конца не сгорели, Я твои строфы хочу услышать.

— Этот людоед — грешник. Я его сперва побраню, пристыжу, а уж потом скажу строфы, — подумал Великий и сказал:

Людоед на это не рассердился ничуть, ибо великая доброта Бодхисаттвы укротила его, он спросил только: — Любезный Сутасома, но разве я один против дхармы иду? — и добавил:

Но Великий не поддался на такую уловку:

Ведь известно, что пять пород — это заяц, дикобраз, игуана и другие звери, но не человек.

Людоед увидел, что хитрость не удалась и, не найдя как ещё возразить, перевёл разговор на другое:

— Любезный! — сказал ему на это Бодхисаттва. — Искусный в кшатрийской дхарме человек должен поступать так же, как я. Я ведь её знаю, но ей не следую, — и пояснил:

Людоед сказал:

Бодхисаттва сказал:

Так Великий объяснил ему, чем же дорога верность слову. И людоед, глядя в его сияющее лицо, подобное полной луне или расцвётшему лотосу, подумал: «Сутасома видит угли костра, видит, что я тешу для него кол, но в лице его не заметно и тени страха. Чья это над ним власть: тех ли строф, стоящих по сотне, или преданности Истине, или чего-то иного?» — и он решил спросить:

И Великий объяснил ему: