— Значит, вышел из подвала. Трое разговаривали у лифта. Да нет, нельзя назвать это разговором. Просто один сказал одно, другой — другое. Один сомневался, другой был уверен, что Олег откроет им. Третий сказал уверенному: «Ты Олега не знаешь». Значит, двое против одного. Вот так вот. Спустилась кабина лифта, они вошли, поднялись на седьмой этаж.

— Обратили на это внимание?

— Чисто механически. Просто увидел, на каком этаже остановился противовес. Пошел на улицу. У подъезда стояли красные «Жигули», загораживали проход. Обходя машину, я положил руку на капот, чтобы не поскользнуться. Капот был теплым. Тут я вспомнил о перчатках. Оставил их в подвале. Пошел назад. Когда по второму заходу запирал подвал, я и увидел тех троих со спины. Сколько минут могло пройти? Ну минут пять — семь.

— Как вы определили, что это те же?

— Проще простого. Один ругал Олега. Похоже, Олег не впустил их.

— Можете описать этих троих?

— Со спины-то? Чего проще. Значит, слева хромой — палка, дубленка серая ниже колен, шарф-красно-зеленый, ондатровая шапка, рост сантиметров сто семьдесят. В середине — похож на грузина, джинсы, кожаное пальто, толстый шарф бежевого цвета, шапки не было, волосы черные, густые, рост сантиметров сто семьдесят пять. Вот он как раз и ругался. Справа — джинсы, зеленоватая куртка-пуховка, вязаная шапочка, рост сантиметров сто шестьдесят пять.

Ширяев описал Фалина, Маркелова и Шталя. Но почему Маркелов и Шталь скрыли этот факт? И кто такой Фалин? Жулик, проходимец, мерзавец или однофамилец и полный тезка умершего в апреле человека? В Москве жил не один Фалин. Четверо из них были Леонардами Романовичами и по возрасту тоже приближались к сорока.

— Скажите, почему раньше вы не поделились своими соображениями с Зинаидой? — спросил я.

Ширяев смущенно опустил голову.

— Запой у меня был.

— Такой парень, и вдруг — запой?!

— Теперь все. Завязал. Честно. Дружков своих на пушечный выстрел не подпущу.

— Будем надеяться. А в подвале что вы делали?

— Выпивал. Но вы не думайте, что я был пьян. Все, что я сказал, чистая правда.

— Вы там были один?

— Один. Дружки ушли часов в восемь. А я остался поспать. Честно, товарищ майор. Не сомневайтесь.

Я колебался. Пьющие люди всегда вызывали у меня недоверие, что бы они там ни утверждали о своей честности и порядочности. Ширяев ждал, какое решение я приму — поверю или не поверю. Я понял, что для него это важно, очень важно.

— Ладно, — сказал я. — Можете поехать со мной?

— Конечно, — с готовностью ответил он, даже не спросив куда.

— Тогда едем к следователю.

— За что ты так взъелся на Шталя и Маркелова? — спросил Хмелев, когда я пересказал показания Ширяева.

В самом деле, за что? Не могли же они, имея отношение к убийству, приехать к Игнатову, зная, что тот уже мертв. Нет, не знали они о смерти Игнатова. Но почему ни Шталь, ни Маркелов не сообщили нам, что приезжали к Игнатову? Может быть, потому, что, сообщив об этом, они вынуждены были бы назвать Фалина? Они хотели скрыть факт знакомства с ним. По какой причине? С какой целью? Когда Миронова отпустила Ширяева, я перечитал показания Маркелова и Шталя. Не знаю почему, но в ушах навязчиво звучала фраза «Избави бог от друзей», сказанная Игнатовым Нелли в новогоднюю ночь после звонка Маркелова. Я перечитал и протокол допроса Стокроцкого. В этот раз я смотрел на показания другими глазами. Я готов был обвинить всех троих в сговоре, однако воздержался и сказал только, что появились основания для повторного допроса Шталя и Маркелова. Миронова согласилась, но сказала, что пока не станет вызывать их. Она надеялась, что я укреплю эти основания дополнительными сведениями.

— Ты хочешь убедить меня в том, что Шталь и Маркелов не знали, каким образом их друг Игнатов зарабатывал деньги? — спросил я.

— Могли не знать. Если Игнатов говорил им, что репетиторствует, почему они не должны были верить ему? — сказал Хмелев.

— Ты прав, Саша, — сказал я. — Кроме факта неудавшегося визита, мы ничем не располагаем. И еще один факт — ошибка в диагнозе болезни Игнатова.

— А к воскресшему Фалину какие претензии? Во всяком случае, пока. То, что он возникает как Фигаро? Фигаро здесь, Фигаро там.

— О претензиях нет речи. Но посмотри, что получается. Сначала Фалин, как ты говоришь, возникает рядом с Игнатовым, потом рядом с Якушевым, потом рядом с Игнатовым, Маркеловым и Стокроцким и в завершение — через полчаса после убийства рядом с Маркеловым и Шталем.

— Ну и что? Мало ли с кем человек контактует.

— Возьми бумагу и вычерти схему. — Хмелев так и сделал. — А теперь проведи соединительные линии. Круг замкнулся. Фалин как бы связующее звено между всеми. Одну минуту, позвоню Фалиной. — Мне не ответили. — Похоже, до вечера не дозвониться.

— А я все время думаю о Якушеве, — сказал Хмелев. — Как могло такое произойти? Почему? Ты можешь объяснить?

— Что объяснить?

— Почему хороший парень превратился, мягко выражаясь, в плохого?

— Так не бывает. Хороший человек никогда не станет плохим. Раз и навсегда усвоенные принципы не может поколебать ничто и никто.

— Что ж, по-твоему, плохие родятся плохими?

— Родятся все хорошими. Но один становится защитником справедливости, чести и достоинства людей, другой…

— Ясно, ясно, кем становится другой. Я спрашиваю почему.

— Ищи причину в детстве. Все истоки — и хорошие и плохие — там. Все начинается с детства, все принципы прививаются с младенчества. Когда родители двухмесячного ребенка обратились к Макаренко с вопросом, с какого возраста надо заниматься воспитанием, он ответил: «Вы опоздали ровно на два месяца». Скажи родителям Якушева, что их сын преступник, не поверят. Сами они наверняка люди честные и сыну пытались внушить высокие принципы. Но что-то они не так делали. Двести рублей, которые они ежемесячно присылали Якушеву, говорят о многом — родители всегда баловали сына.

— Получается, что во всем виноваты родители. Бедные родители! Я еще могу понять, что сын алкоголиков может вырасти подлецом, но сын, как принято говорить, благополучных родителей, тружеников, — нет. Аномалия. Не понимаю я этого. И не объяснил ты мне, почему хороший парень Якушев, выросший в таких же условиях, как, скажем, я, превратился в мерзавца, а не стал инспектором уголовного розыска.

— Извини, объяснил как мог. Ты, я вижу, жалеешь Якушева.

— Жалею. Впрочем, не нынешнего, другого — отличника срочной службы, хорошего студента, комсорга. Нынешнего ненавижу. Предатель! Сукин сын!

— Недавно я прочитал прекрасную книгу академика медицинских наук Рэма Петрова «Я или не я» об иммунологии. Оказывается, иммунная система защищает нас не только от микробов и вирусов, но и от любой чужеродной клетки, в том числе от раковой. Но люди болеют, в том числе и раком, когда, оказывается, нарушается иммунитет. Его рассуждения вызывают массу ассоциаций. Прочти. Может быть, тогда тебе станет что-то яснее.

— Книгу об иммунологии? Не надо, спасибо.

Я усмехнулся.

— Книга рассчитана на самые широкие круги читателей. А Якушев хоть умеет плотничать? Или это тоже фикция, как больничные листы?

— Умеет.

Конечно, он должен уметь плотничать, подумал я. Иначе его не взяли бы на работу в редакцию. Видимо, он освоил специальность плотника в стройотряде. Хмелев недавно выяснил, что Якушев был бойцом стройотряда авиационного института. Факультет журналистики не посылал студентов сооружать коровники, и Якушев, очевидно решив заработать, примкнул к авиаторам. В суете я не обратил на этот факт внимания и даже не спросил, куда Якушев ездил.

— А где он был со стройотрядом?

— В Архангельской области.

— Постой. Игнатов ведь тоже был в Архангельской области, Не там ли они познакомились?

— Я думал об этом. Время не совпадает. Игнатов был там с прибором для определения влажности древесины в семьдесят девятом году, Якушев — в восьмидесятом.