— Резерпин не пробовали принимать?

Каневский печально усмехнулся:

— Мне давно, между прочим, ничего не помогает. Спасибо вам за внимание, Сергей Михайлович. Заключение подошлю минут через десять.

Погода не благоприятствовала сердечникам и гипертоникам. Многие наши сотрудники старшего поколения болели, и это было привычным. Но от разговора с Каневским мне стало грустно. Как и Самарин, он пошел на войну семнадцатилетним мальчиком. Я видел фронтовые фотографии Каневского и с трудом признал его в бравом лейтенанте с орденами и медалями на груди. Помнится, он сказал как-то: «Между прочим, спали где попало — на снегу, под дождем. Хоть бы что! Ничего нас не брало». А теперь его «брала» погода.

Зазвонил телефон.

— К тебе можно зайти? — спросил Бестемьянов.

— Заходи, Андрей.

Капитан милиции Бестемьянов был чуть старше Хмелева. Ему недавно исполнилось тридцать. Но на Петровке он служил почти столько же, сколько я. В управление он пришел после армии. Бестемьянов принадлежал к числу людей, которые знают, как приобретать знания. Он все время учился — сначала во Всесоюзном юридическом заочном институте, потом в Академии МВД СССР. Я бы очень удивился, узнав, что он завершил свое образование.

— Привет, — сказал Бестемьянов, входя в кабинет.

— Привет, привет. Располагайся за хмелевским столом, — сказал я. — Слушаю тебя внимательно.

— Хмелев попал в десятку. Таксист опознал Якушева. — Он сделал паузу и хитро улыбнулся: — Козявку тоже.

— Козявку каким образом?

— Достали фотографию. В университете на факультете журналистики. Козявка — Ильин Михаил Михайлович, студент третьего курса дневного отделения.

— Ну этого Хмелев не простит себе.

— Нечего самоедством заниматься. Он и так сделал колоссальное дело. Но это не все. Достали фотографию третьего — Рудика, Рудакова Арнольда Александровича, администратора областной филармонии.

Бестемьянов пытливо смотрел в мои глаза. Что-то не по себе мне стало от этого взгляда. Капитан знал о наших с Хмелевым разногласиях в оценке показаний и поведения Нелли. Неужели я так безнадежно отстал от идущей вперед семимильными шагами жизни, что не могу правильно судить о поступках представительницы молодого поколения? Хмелев не однажды говорил, что нас с ним разделяет в понимании каких-то вещей и явлений целая эпоха. А ведь он родился всего на двенадцать лет позже меня. Мне очень не хотелось ошибиться в отношении Нелли. Это была бы не столько служебная ошибка, сколько иная, человеческая, что ли, которую исправить нельзя.

— Фотографию девушки тоже нашли? — осторожно спросил я.

— Нет, но найдем. С каким предложением выйдем к начальству?

— Искать дальше. Никого из четверки не трогать. Мне кажется, у них есть соучастники.

— Мне тоже так кажется. Позвони Самарину. Может, он нас примет.

Генерал принял нас в ту же минуту. Выслушав доклад Бестемьянова и мои соображения, он сказал:

— Предложение принимаю. Только искать без суеты и торопливости. Но не забывать о сроках.

— Ясно, товарищ генерал, — сказал Бестемьянов.

— Что у тебя с фотороботом? — обратился Самарин ко мне.

— Пока никто не опознал.

— Пока! А сроки? Или фоторобот плохой, или вы плохо работаете. Может быть такое, чтобы никто во всей Москве не опознал человека?! Даю тебе сутки, и ни часа больше. — Самарин взглянул на часы и сделал пометку на перекидном календаре. — Завтра в тринадцать двадцать жду тебя с докладом. Свободны.

Я вернулся к себе в подавленном настроении. Весь мой план на вторую половину дня полетел в тартарары. Похоже было, что мне не придется спать в эту ночь. Не зря же Самарин дал сроку сутки, а не день. Он прекрасно понимал, что за оставшиеся дневные часы с поручением не справиться. Я позвонил Мироновой, отменил встречу с ней, потом сделал еще несколько звонков, перенес дела на сутки и стал размышлять над тем, кто мог бы опознать человека на фотороботе. Мысленно я перебрал все возможные варианты. Шансов у меня не было никаких. Если бы напротив сидел Хмелев, возможно, мы придумали бы что-то путное. Но Хмелев обследовал дома, в которых Якушев снимал квартиры. Я составил план встреч, включив в него встречи с женой Игнатова, Стокроцким, Маркеловым, Шталем, Нелли. Они однажды не опознали человека на фотороботе и вряд ли опознали бы во второй раз. Но кроме проверки в нашей работе еще существует перепроверка. Иногда она дает неплохие результаты. К тому же из-за безвыходности своего положения я решил попытать счастья — а вдруг повезет.

Мне повезло. Только я для этого ничего не предпринимал. Зазвонил телефон, и дежурный по управлению сказал:

— Серго, к тебе просится Спивак Аркадий Христофорович. Он внизу.

— Именно ко мне?

— Не к тебе, но он по делу Игнатова.

— Сейчас спущусь к нему.

Спивак… Кто такой Спивак? Что-то знакомое было в этой фамилии. Я достал из сейфа папку, в которой лежали материалы проверок, и в длинном списке знакомых Игнатова нашел Спивака. В справке говорилось, что он родился в 1947 году в г. Знаменка УССР, окончил Московский институт народного хозяйства имени Плеханова в 1972 году, работает в отделе снабжения московского машиностроительного завода с 1972 года, с 28 декабря находится в очередном отпуске, телефон, указанный в записной книжке Игнатова, служебный. Напротив его фамилии стоял плюс. Это означало, что ничего компрометирующего Спивака не обнаружено. Рукой Хмелева было приписано: «Уехал в Знаменку к родителям». Что заставило Спивака так рано вернуться в Москву?

Я спустился вниз и сразу определил, кто из ожидающих Спивак. Это был тот самый человек, которого никто не опознал на фотороботе.

— Аркадий Христофорович, — позвал я.

Спивак испуганно посмотрел на меня и содрал с головы вязаную шапочку с красной полоской.

— Не знаю даже, с чего начать. Такой кошмар. Жил человек и — бах, нет его. Кошмар какой-то. — Спивак вытащил из кармана пачку сигарет, достал одну и стал нервно разминать.

Я пододвинул к нему пепельницу.

— Курите.

— Спасибо, не хочется. — Он продолжал мять сигарету и, кажется, не собирался говорить.

Пора было прийти ему на помощь. Иначе мы молча просидели бы до утра.

— В каких отношениях вы находились с Игнатовым?

— В хороших.

— Когда вы познакомились?

— В шестьдесят девятом, студентами. Наши институты шефствовали над одним совхозом. Но мы редко виделись.

— И в последние годы?

— В последние годы? Мы не виделись.

— Совсем?

— Не совсем.

— Аркадий Христофорович, что вас привело ко мне?

— Сейчас скажу. — Спивак закурил. — Смерть Игнатова. Я узнал, что его убили.

— От кого?

— Сейчас все скажу. Утром возвратился с сыном в Москву, ему завтра в школу идти, пошел к соседям, у меня телефона нет, пока нет, позвонил Игнатову, а его дочка говорит: «Папа умер». Как умер?! Кошмар какой-то! Позвонил врачу, у которого Игнатов лечился, Шталю. Тот мне сказал все как есть и что Петровка этим делом занимается.

— Вы Шталя давно знаете?

— Вообще не знаю. Слышал о нем от Игнатова. Несколько звонков, и вышел на него. Мне не такие ребусы приходится решать. Я — снабженец.

— Теперь вы хотите услышать от меня, почему Игнатова убили?

— Хотел бы, но вы же все равно не скажете.

— Скажу. Его убили из-за денег.

Я увидел, как запульсировала вена на его виске.

— Из-за моих? — тихо спросил он. — Я оставил ему на сохранение десять тысяч.

— Когда?

— Второго вечером перед отъездом в Знаменку.

— Расскажите все по порядку.

— Сейчас. Второго днем я позвонил Игнатову и спросил, можно ли заехать к нему в половине девятого вечером. Он знал, почему я хотел заехать. Потому что я еще тридцать первого декабря договорился с ним, что оставлю ему на сохранение мои деньги, пока я с сыном буду в Знаменке. Я и приехал в половине девятого, оставил деньги и ушел. Меня дома ждал сын. В девять я был дома. В половине десятого мы с сыном поехали на Киевский вокзал. Такси я заказал еще утром. Поезд в Знаменку уходил в двадцать два ноль семь. — Спивак запнулся. Он вытащил из кармана конверт и положил на стол. — Вот. Случайно сохранился. В нем принесли заказанные билеты.