Мухтар все это видел. Ему также хотелось что-то принести своей умме. И, возможно, он присоединился бы к погромщикам, если бы не учитель Хашим-эфенди. Он с несколькими арабами, торопливо шагая от лавки к лавке, выталкивал оттуда на улицу грабителей.

— Братья! Не допускайте грабежа! — громко обращался Хашим ко всем. — Погромщики, воры и бандиты — лучшие друзья врага.

Толпа одобрительно загудела. И мальчику стало стыдно за свои помыслы. «Нет, мне ничего не надо чужого!» — подумал он, и ему хотелось пробраться к Хашиму-эфенди и во весь голос крикнуть всем: «Верьте этому человеку! Он мой сосед. Вчера его мать принесла нам хлеб, он бесплатно научил меня читать и писать. Дядя Хашим хороший человек, я люблю его!»

Хашима-эфенди поддержали сопровождавшие его товарищи.

— Весь караван в наших руках! Не волнуйтесь, все продовольствие мы разделим между голодающими…

— Да, надо разделить по-справедливому! — раздались голоса.

— Погромщиков в тюрьму!

— В тюрьму!

К полудню, когда порядок был восстановлен, город очутился в руках восставших, во многих пунктах Багдада начали раздавать голодающим зерно, финики, рис, муку — все, что было отобрано у захватчиков. Во всех распределительных участках люди вытянулись длинной цепью и по очереди подходили к старикам, которым багдадцы доверили распределить все, что было отвоевано в этот день у аскеров султана. Каждый подходивший расстилал платок или подставлял подол одежды и получал свою долю. Никто не был в обиде. Получил свою долю и Мухтар. Но до мой он не пошел, невозможно было покинуть улицу, где происходило столько событий.

Вооруженные багдадцы, потрясая саблями, револьверами, кинжалами, а то и просто тяжелыми дубинами, направились к оружейным складам, к полицейским участкам, ко дворцу губернатора. Они шли и выкрикивали вслед за ораторами: «Мы хотим республику!», «Не отдадим Багдада никому!», «Будем жить без султанов и халифов!», «Да здравствует свобода!»

В первом встретившемся им полицейском участке оказались только двое полицейских из местных жителей, в других была такая же картина. А во дворце губернатора и в здании городской управы было вообще пусто, если не считать перепуганных слуг, которые никак не могли понять, что произошло. Как выяснилось потом, султанские чиновники убежали еще ночью.

Весь Багдад сразу оказался в руках восставших.

Купцы, ростовщики, крупные богачи, охваченные страхом, не выходили из домов. Во всех особняках были опущены шторы и крепко заперты ворота и подъезды.

Только с наступлением ночной темноты некоторые крупные аристократы и духовные лица рискнули покинуть свои убежища, чтобы незаметно пробраться к дому главы высшего духовного совета Хесаби. Они собрались, чтобы обсудить, как удержать народ от революции. Одновременно были направлены тайные посланцы к генералу Моду с просьбой как можно скорее ввести английские войска в Багдад.

Город все еще шумел и бурлил. Сотрясались дома от оглушительных взрывов пороховых складов. Ночное небо озарялось багровым отсветом пожаров. Не умолкали на улицах возбужденные голоса — люди спорили, тревожились за свою судьбу, боялись возвращения и нападения турок. Ползли упорные слухи о приходе англичан, но от них багдадцы не ожидали ничего хорошего: будут и здесь творить то же, что творят в Индии.

Мог ли Мухтар в эту ночь расстаться с улицей. И все же его тянуло домой, навестить мать, обрадовать ее рисом, который он с полудня таскал в подвернутом подоле рубашки. И он решительно зашагал прочь от шумного людского сборища.

Время было позднее. Уже давно отзвучал и замер на высокой ноте голос муэдзина, призывавшего правоверных к молитве. Но Фатима не спала. Она сидела на камне у калитки и вслушивалась в каждый шорох, в глухие отзвуки отдаленных шагов: не идет ли ее Мухтар?

Вдруг со стороны базара до нее донеслась песня. В ночной тиши молодой, задорный голос звучал особенно звонко.

Фатима вся затрепетала. С трудом поднявшись с камня, она пошла навстречу сыну. Вот и он. «Мухтар! Сыночек мой! Жив! Жив!» — шептали ее губы. Фатима обнимала сына, гладила его спину, плечи, лицо, будто желая убедиться, что он невредим, что он с ней. Мухтар почувствовал себя очень виноватым. Он готов был упасть к ногам матери и просить прощения.

— Ну заходи, заходи же в дом, — проговорила Фатима и обернулась, точно желая разглядеть кого-то сзади сына.

— Ты кого ищешь, умма? — удивился Мухтар.

— Малыша. Разве Ахмед не вернулся вместе с тобой?

— А давно он ушел?

— С утра. Я его послала посмотреть, нет ли тебя поблизости, он ушел и больше не вернулся.

«Если малыш ухитрился попасть в центр, значит, он погиб», — подумал Мухтар, но, заметив волнение матери, сказал:

— Умма, успокойся, завтра я его найду, а может быть, он еще и сам прибежит сегодня! — и, обняв ее за плечи, ласково спросил: — Умма, зачем ты вышла на улицу? Ведь здесь холодно!

— А в сардабе, думаешь, мне легче лежать? Днем и ночью прикована к постели, одна, некому воды принести…

Мухтар виновато молчал.

Мать с сыном вошли в сардаб. Здесь, как всегда, тускло дымила коптилка, стоял мангал с огнем, тихо шумел самоварчик. На кошме лежал поднос с едой. Все это давно ждало ребят.

Мухтар стал развязывать узелок с рисом, а сам все думал о том, что происходило днем, и вновь переживал тот страшный миг, когда сабля турецкого офицера поднялась над головой старой женщины…

От Фатимы не укрылось состояние мальчика.

— Сын мой, не мучай меня, расскажи, что в городе происходит? — обратилась она к Мухтару. — Где ты был с утра, откуда ты взял эти продукты?

Мухтар, желая успокоить мать, пытался улыбнуться, но улыбка ему не удалась, губы растянулись, словно резиновые, и тут же невольно сжались. Он тихо сказал:

— Умма, очень прошу… не спрашивай меня сейчас ни о чем.

Тревога матери все возрастала. Но она удержалась от дальнейших расспросов, только обняла сына, заглянула ему в глаза, а потом сказала:

— Садись, сынок, поешь и ложись спать. Ты, верно, очень устал сегодня.

Мухтар в эту ночь спал тревожно, как никогда, дергался, что-то невнятно бормотал и стонал. Вдруг он поднял голову, весь затрясся, опять упал на подушку, но тут же стал метаться в постели и кричать:

— Бабушка, бабушка!.. Ой… мама!

Фатима в испуге бросилась к сыну:

— Сердце мое, что с тобой?.. На, выпей воды…

Мухтар раскрыл глаза. Увидев мать, он улыбнулся сонно, отпил глоток воды, успокоенно прошептал: «Умма!» — и, откинувшись на постель, крепко уснул.

В сардабе воцарилась тишина. Тускло мерцала коптилка, едва освещая углы. Слабый рваный язычок пламени колебался, готовый вот-вот погаснуть. Фатима в полумраке лежала на своей жесткой постели, не мигая смотрела на огонь, и ей казалось, что вместе с этим мерцающим огоньком угасает и ее жизнь.

Мысль о смерти не пугала Фатиму. Она давно готовилась к ней. «Я без сожаления ушла бы из этого мира к Хусейну, если бы не дорогой мой Мухтар», — не раз говорила она подруге Ходидже. Только о нем думала она дни и ночи. «Что же будет с мальчиком? Как пойдет он по трудной дороге жизни? Где, под чьим крылом найдет свое счастье?»

Наступал рассвет, Багдад пробуждался. Издали доносились звонкие голоса муэдзинов, перекликались голосистые петухи. Утро… Время намаза.

Фатима с трудом встала, как всегда, помолилась, затем, подойдя к сыну, осторожно поправила сползшее с него одеяло и снова прилегла.

Тихо скрипнула дверь, и в сардаб вошла соседка Ходиджа.

— Ой, Ходиджа, родная, как хорошо, что ты зашла. Что-то мне сегодня особенно тяжело! — проговорила Фатима.

Ходиджа прошла в глубь сардаба, нагнулась к подруге и озабоченно потрогала ее лоб. Он был горячий.